Глава 1. Мёртвая деревня
Кровавый рассвет робко, без надежды, пытается прорезать туман, окутавший деревеньку. Дома кажутся неуклюжими исполинами, которые, как улитки, медленно ползут навстречу. Конь мягко ступает по рыхлой земле, осторожно спускаясь с холма. С каждым шагом тьма ближе, и вот она уже окружает. Всадник, высокий крепкий мужчина, хоть и насторожен, но его бледное лицо со шрамом на левой щеке не выражает ни страха, ни любопытства. Раньше он убивал ради веры. Теперь – ради завтрака.
– Тьма пробуждается, Гектор! Души мёртвых не находят покоя и служат демонам источником силы, – говорит всадник коню и ласково хлопает ладошкой животное по шее. Конь фыркает, дёргает головой, поводит ушами – ему не нравится, что хозяин отвлекает его в минуту опасного спуска с холма.
В седле никто иной, как Конрад Тэйн, прозванный Падшим. Когда-то давно, можно сказать в прошлой жизни, он был паладином Церкви Света. Но Патриарх изгнал его за клятвопреступление – и теперь Конрад бродит по королевству, истребляя чудовищ за монету звонкую. Заказы дурных людей не берёт, невинных не калечит, но и злу не препятствует – уж лучше пройти мимо: равнодушие вошло в привычку.
Конраду на вид тридцать пять. Высокий, с массивной грудной клеткой и широкими плечами, в седле он кажется неподвижным, как вырубленная из скалы фигура. Но это только до поры – в минуту опасности он меняется, и звонкий меч появляется в его большой руке словно из воздуха. И тогда шрам на левой щеке наливается багряным, а бледные губы расслабляются на выдохе: значит, сейчас будет рубить – и берегись, враг: пощады не жди.
В серо-синие глаза смотреть не стоит. Если идущий заглядывал с дороги в таверну, чтобы испить кружечку доброго эля, и какой-нибудь грязный вонючий жлоб во хмелю смел заглянуть в страшные глаза и по неосторожности не отвести взгляд – значит подписал себе приговор. И добро, если дело закончится словом – а за словами Конрад в карман не полезет, может хорошо приложить, не хуже, чем пудовым кулаком, отвесить смачную плюху: «Я видел, как дети горят, а ты в глаза мне пялишься – изыди, пасынок Сатаны!», «Я встречал чудовищ, которые плакали, и людей, которые улыбались в безумии. Никого не щадил – ни тех, ни этих. И тебя не пощажу, рассеку пополам от макушки до мошонки».
Но что было, то прошло. А что будет, того не миновать. Приходится довольствоваться настоящим. В эту деревню Конрад приехал после встречи с наместником города Ош-Лод, что стоит на востоке королевства за Лесом Бесов. Пройти тот лес без знаний и подготовки может разве что отчаянный человек, которому повезёт остаться живым. Если местные зверюшки его не съедят – то и на том спасибо. Город был хорошо укреплён и бед не знал до этой поры: с юга – полноводная река Красуха, а с востока – земли короля, оттуда беда не придёт. А дальше – страшный лес, в который сунется разве что отчаянный, которому самому помощь нужна. Разбойникам и так есть где поживиться – мест хватает в королевстве. Можно обойти через горы, но это то ещё приключение. Вот и стоит город Ош-Лод, прикрытый от злых людей и напастей.
Но если долго благоденствовать, то зло всё равно пожалует: такова жизнь.
– Как хорошо, странник, что ты попал в наши края и добрался целым и невредимым. А то мне и послать в деревеньку некого – никто не хочет быть героем, – сказал наместник Цесий, принимая гостя в своём белом замке, – только вот, хороший мой, накормить тебя доброй едой не могу – уж не взыщи. Как у нас в народе говорят: чем богаты, тем и рады. Только груши запечённые. Ты сходи, сходи, хороший, в деревеньку, убей чудище подколодное. А я расплачусь, денежки водятся: пятьдесят золотых флоринов уж отдам, путник.
Конрад сидел неподвижно на большом стуле за каменным белым столом. Левая рука мягко лежала на навершии меча, а правой, не сняв перчатку, бывший паладин насаживал на вилку кусочки жёлтой запечённой в меду груши, припорошенной кунжутом, и неторопясь ел, смакую каждый кубик. Путь был долгий – по бескрайним полям, в которых пропитание было разве что для лошади.
– Повар у вас чудесный, – сказал Конрад, – так что же с чудищем? Кто это? Демон в человеке или просто мохнач из леса? Большой али маленький? Магией обладает или так, кусается просто? Активен в луну или всегда в силе?
Цесий поморщил старческое лицо, поохал для порядка, и ответил:
– Да кто ж их разберёт? Сходи, милок, да и посмотри сам. Ты же охотник. Тебе видней. Знаю только, что те, кто ходил, не вернулись. Врать не стану – сгинули. Может удрали в Бесов Лес – да там и пропали. А может то чудище задрало их живьём и кровушку выпило. Ты, верно, думаешь, я просто так пятьдесят золотых сыплю? Нет, милок. Чудищ резать – это тебе не груши запекать.
– Велеречивый ты больно, наместник. А по делу не говоришь. Ну смотри, если обман какой задумал, я же вернусь.
– А ты вернись, вернись, милок, если сможешь. Пока никто не смог. А мы тут грушками питаемся. Вкусные грушки? То-то. А мне месяц как они поперёк горлышка.
Седой старик ударил ручкой по горлу ребром ладони, но не рассчитал и врезал больно, отчего стал самозабвенно кашлять.
Откашлявшись, Цесий продолжал:
– Уж лучше бы вернулись ведьмины времена. Легенды не врут – тогда лучше было. Плохо, но жили, порядок был. Зачем убили ведьму? Люди сами накликали беду. И как убили! Отрубанием головы. Ведьмина кровь – она чёрная, она страстная. Проливать её на землю нельзя под страхом небесных кар. Поначалу хорошо вроде было, сам я тогда не жил, но люди передавали из уст в уста, прадед деду, дед отцу, отец мне, стало быть. Так вот что я тебе скажу, клянусь жизнью короля Велимира Демонорозящего: хуже стало, намного хуже! Раньше ведь как было? Ведьма она всё контролировала, всех чудишь под своим крылом держала. А как её не стало – разбрелась нечисть, каждый солдат стал мнить себя генералом, каждый волк – лордом леса, а каждая тень – хозяином. Вот ты слушай, я тебе скажу, где теперь какая зараза прячется. Не для пугалки говорю, а как есть.
В Овражных Балках, что за Крутым Пределом – там теперь вурдалачье гнездо. Люди говорят, в полнолуние скулёж стоит: детей носят на зубах, играют. Раньше ведьма табун духов держала там, как псов сторожевых, – а теперь одни проклятия остались.
В Завуаленных Тростниках – тех, что у южного тракта – мутные утопцы завелись, воды чёрные как смола стали, вязкие. Рыбаки перестали ходить туда: лодки могли и не вернуться, а те что возвращались, те без рыбы были.
А ты слышал про Зеркальное Ущелье? Там, где скалы в воду глядят? Это тут, за перевалом. Так вот, говорят, тени без тел там живут, отражения людей кажутся. Ведьма сама туда ходила – на совет с теми, кто живёт по ту сторону света. А теперь туда суются только охотники за артефактами. Да там и погибают, а кто воротился – с ума сошли. Место недоброе.
В Сосновом Плёсе, за горами, огнебесы гнездятся. Крылатые, с языками пламени, слепы, но слышат страх. Их ведьма тоже укрощала – песни пела, кровь свою им в рты поганые капала, и слушались они. Теперь же – выжигают посёлки. Людей поджигают и жрут, те кричат, а им жалость не ведома: только кости хрустят. Им что старик, что младенец – всё едино: перемолят и не подавятся.
Да даже тут, недалече, в старом замке Селленвайс, что стоит без крыши, – Кроваворог поселился. Ведьма с ним как с братом ладила, уговаривала не буянить шибко – и он не буянил, на болотах сидел и только путников за ножку цапал и за дерево тащил. А теперь как с цепи сорвался… Он и демон, и зверь – переродился, грешный. По ночам воет так, что воздух дрожит, а кровь в жилах стынет. Хорошо, что далече от нас, за Лесом Бесов. Ох, хоть и страшный лес, но лучше такой – всё ограда от зверят. К нам через лес почти никто не суётся, мы, можно сказать в Раю живём.
– Хороший Рай, наместник. Деревеньку-то в Раю не вырезают зубачи.
– Твоя правда, воин. Но чем богаты, тем и рады. Таким, как ты, такая работа тоже нужна. На пропитание же надо как-то зарабатывать.
– Опять ты про богатство. Ну что же, ночка тёмная. Я пока сюда ехал, Айрис совсем сгинула. Гляжу, белое пятно через поля – как увидел, обрадовался. А у вас тут свои напасти. Ну что же. Помогу беде вашей. Убью монстра.
– Или не убьешь, и мы тут друг друга кушать будем под груши, – через седую бороду маленького наместника проступило подобие улыбки, – и лошадку твою съедим.
Как по команде раздался пронзительный лошадиный визг.
Конрад вскочил, молниеносно вынул меч, стул с тяжёлым стуком повалился на каменный пол, по зале разнеслось эхо.
– Ах ты сволочь… Ге-е-е-ктор!
Воин толкнул ошалелого наместника в грудь и выскочил в двери, понёсся по коридору, чёрный плащ еле поспевал за ним, хлопая о воздух, как раскрывающийся парус, выскочил в главную дверь, и увидел, как два человека пытаются увести его коня. Подскочив, Конрад подножкой сбил одного, а второго ударил левым кулаком в лоб и уже занёс меч, чтобы рубить, но на его пути возникла женщина, которая завопила заплетающимся языком.
В это время подбежал еле живой и бледный наместник Цесий.
– Не гневайся, не гневайся… Смысла нет тебе туда идти, в деревню эту, проклятая она. А коня твоего придётся схарчевать. По-другому нам не выжить. И тебе тоже не выжить. Это ты один раз грушами насладился. Но одними грушами сыт не будешь – да и не так много их осталось. А мёд так и тот последний тебе капнули в запеканку…
И вот теперь Конрад, не вняв сухому предупреждению наместника о том, что в схватке с чудовищем он падёт – быстро и без славы, – въехал в деревню, сдерживая шаг лошади, которая словно потеряла страх и перестала быть послушной. Место было тихим, безумным. Слева и справа стояли чёрные дома с распахнутыми в немой крик дверьми.
Люди лежали просто так, будто устали – возле колодца, у крыльца, лицом в корыте. Гнетущее молчание обволакивало, давило, от него в ушах стоял еле приметный гул, надоедливый, противный. И тени, длинные, не понятно кем нарисованные, разрезали пространство.Собаки валялись на дороге – с вывернутыми головами, с раздувшимися животами.
– Зверь застал людей врасплох. И просто перерезал всех махом, Гектор, – сказал Конрад, – чудище не простое.
Из сумрака впереди донесся едва уловимый скрип. Гектор встал как вкопанный, и всадник подался вперёд.
– Не к добру это всё.
Конрад вынул правую ногу из стремени, прилёг на шею лошади и медленно сполз на землю. Сапог чавкнул в прибитую дождём землю. Для своей комплекции Конрад двигался удивительно легко.
– Дождь смыл следы зверя, кровь впиталась в землю.
Шрам на щеке – подарок демона, убитого при лунном затмении, – заалел. Значит, бесёнок рядом.
Гектор всхрапнул, из ноздрей вырвался пар. Конрад положил ладонь на шею животного, успокаивая. Сгорбленные домишки сделали шажок навстречу и следили слепыми окнами-глазами.
Снова раздался скрип, уже ближе.
– Чудище рядом. Это хорошо. Не придётся за ним бегать. Ну где ты, бесёнок? Цип-цип-цип…
– Иди-и-и, куда-а-а, шё-ё-ёл, идущий…
Впереди на дороге в тридцати шагах за дымкой пряталось нечто. Конрад неспешно вытащил меч из кожаных ножен и вытянул руку, направив остриё в сторону зверя.
– Я тебе не вра-а-аг, я тебе не дру-у-уг. Здесь я просто питюсь, идущий.
– Питайся в другом месте, простокваша! Город без еды подыхает.
– И в го-о-род я скоро пожа-а-лую! Голод идёт впереди меня.
Голос был мягким, дразнящим.
Конрад сделал три шага вперёд.
Существо надрывно захихикало – и вдруг сорвалось с места. Туман разлетался во все стороны – и Конрад увидел зверя на четырёх ногах, крупней волка, с огромной пастью, полной больших зубов. Шерсть комками, прибитая к коже спёкшейся кровью. Глаза горели жёлтым огнем, пронзительным и голодным, в них не было ни страха, ни жалости. Из головы торчали два винтовых красных рога – значит это был не просто зверь, а демон со сверхспособностями.
– Демон, – выдохнул Конрад, ощущая, как шрам на щеке зловеще зажегся от адской близости. – А я и сам не святоша, что подали – то еда.
Зверь подбежал на расстояние прыжка – и лихо взмыл ввысь. Воин успел поднять меч, но клинок лишь рассёк воздух – демон исчез, будто его и не было.
Конрад закрыл глаза, опустил голову и прошептал:
– Ясно свети… сущность узри,
Тень разорви, обман удали.
Пусть станет видно, где плоть, а где прах,
Светом живым нагони зверю страх.
По кончику меча поползли серебристые руны, рисунок напоминал тот, который оставляет мороз. Воздух наполнился перешёптываниями. Теперь идущий видел не глазами, а сердцем. Демон спрятался за колодцем, что стоял у дома справа. Зверь дрожал, прижавшись к холодным доскам, не в силах пошевелиться.
Конрад быстро подошёл, бесшумно ступая, и увидел забившуюся тварь. Жёлтые глаза притухли, зубы были прикрыты чёрными тонкими губами, кривой нос тихо сопел, жадно вбирая холодный воздух.
– Поща-а-ади, паладин, не губи, паладин…
– Пятьдесят золотых флоринов под ногами не валяются, дружочек.
– Я знаю, где твоя А-а-анна…
Меч замер на полпути. Покрытое коростой сердце Конрада дёрнулось, дыхание застыло, а затем вырвалось сдавленно, обмякшими губами:
– Повтори.
– Анна, – протянул демон, скаля коричневые зубы и прижимая чёрные уши к черепу. – Девушка с синими глазами. Помнишь её? Та, что цвела в доме у мастера Гурана… и та, которую потом забрали у тебя.
Конрад стиснул рукоять. По рукам пошли судороги. Память развернулась, как бутон розы на рассвете.
Анну он знал с малых лет. Она была дочерью герцогского библиотекаря Гурана – строгого, но справедливого человека, у которого Конрад стал приёмным сыном. Тот подобрал его после бойни в деревне у Трёх Вересковых Камней, когда мальчик, весь в крови, брёл босиком сквозь осенний лес.
Анна, красивая, воздушнаяи говорливая, приняла его как своего с первого дня. Она называла его «северный волчонок» и тайком приносила ему яблоки и книжки про далёкие земли. Они выросли бок о бок.
Однажды он поцеловал её у старого амбара, в сумерках. Она не отстранилась. И тогда он понял: это судьба.
Но рок не терпит, когда что-то складывается слишком правильно. Рок – не пряха, а мясник. Режет по живому, если ткань судьбы тянется слишком гладко.
Отец Анны – Гуран – был вызван в столицу, где его заподозрили в хранении еретических книг. Дом опечатали. Конрада выслали из города, а Анну… Анну забрали «на перевоспитание» в монастырь Двенадцати Ключей.
Он искал её. Но след оборвался. Люди говорили, что девушка, похожая на Анну, попала в услужение высокородному чародею, а позже пропала во время одного из мятежей. Судачили, что погибла. Но Конрад не верил, что она мертва. И вот теперь, когда демон произнёс её имя, идущий снова почувствовал забытое тепло на сердце. Слеза покатилась по запыленной щеке, оставляя жёлтую неровную борозду.
– Говори, – прорычал воин, – или я порежу твою копчёную шкуру.
Демон захихикал, но тихо, без силы.
– Не всё так просто, паладин… Она жива.
Она – у мастера… Маер Вельгард, может слышал о таком? Уж наверно слышал. Это он владеет старинной книгой с заклятьями той самой ведьмы, что создала первых чудовищ. Я слышал, что Анна связана с этой книгой… Надо идти на запад, за Гаргулий Перевал, туда, где даже богам не рады. Я покажу, я там был, дружочек… Только пощади. Я много не ем, как видишь. Буду послушным пёсиком… Я много преданий знаю, со мной не скучно ничуть. Я добрый.
– Эту книгу я помню с самого детства. Чёрная, маленькая, с жёлтыми страницами и странными картинками. Анна нашла её в библиотеке и держала у себя в комнате – в изголовье кровати. Там одна досочка отодвигалась, и в нише было достаточно места.
– Если ты держал эту книгу в руках, тебе будет легче найти её – а значит и Анну.
Туман начал оседать, впитываясь в землю. В воздухе остался только дымящийся шлейф от магии – пульсирующий отсвет там, где демон метил дорогу.
Конрад смотрел, как демон скребёт передней лапой по мокрой земле, рисуя карту: зигзаги леса, зубцы гор, круг на месте замка. В мимике твари читалась услужливость и что-то жалкое – как у собаки, которую слишком долго били, но она всё ещё надеется быть нужной. Вдруг начертанные линии на земле налились зелёным светом, картина стала объемной, и перед Конрадом предстала карта пути с востока на запад королевства – мимо выжженных деревень и затопленных трактов.
Конрад увидел остатки древнего леса Тагрэль, где некогда жили соловьи; руины Кладиса, мёртвого города, в котором поселились демоны; перевал, прозванный Гаргульии, где ветер кидает в спину мелкие камни.
И в конце пути – Тир-Валдр. По легенде, ведьма вытянула город из земли, как гной из раны, обшила черным камнем, который таскали ночами замученные ей души. Там не строили храмы, не звонили колокола. Говорят, башни города по ночам растут. И уже проткнули облака, а может это не они поднимаются, а небо опускается сверху, чтобы раздавить проклятое место.
Карта погасла, и Конрад сказал:
– Покажешь путь, и я пощажу тебя, пёс. Как тебя звать?
Демон чуть склонил голову. Язык облизал клыки.
– Хагрим, – прошипел он. – Меня зовут Хагрим. Было другое имя когда-то, но оно умерло раньше меня.
– Так слушай, Хагрим. Пока ты со мной, жрать всех подряд я тебе не позволю. Но поверь, голодным ты не останешься.
– Я всеядный. Но детишек люблю больше, чем стариков… – по морде демона расползлась наглая улыбка.
– Дети разные бывают. Думаю, доведётся и их тебе покушать.
– Вот на том спасибо. Но может стоит в город вернуться, деньги с наместника сбить? Ты же меня вроде как победил, город от голодной смерти спас…
– Ах ты, шкура пронырливая… Всё-то ты знаешь, всё-то ты видишь… Хоть они и хотели Гектора сожрать, но не хочу время тратить на пустяки.
– И то верно. Тем более что денежек у наместника нет… Тю-тю.
И демон показал в мохнатой лапе горсть золотых флоринов.
Конрад хмыкнул, вложил меч в кожаные ножны, развернулся и пошёл к лошади. Демон, припадая к земле, крадучись последовал за новым хозяином.
– Я много историй знаю… интересных, не скучных. Взять хоть эту. Жила однажды в восточном краю, за рекой с двумя руслами, девушка по имени Талла. Тень на побегушках, прачка, которую никто не знал по имени – кроме одного человека. Садор – чародей, сын архимага Башни Шестого Обета, молодой да горячий. Он был из тех, кого называли «достойными»: будущий господин, наследник круга, умный, красивый. Она стирала его одежды – и он влюбился в неё. Он смотрел на Таллу, как смотрят на зелье с надписью «яд»: с жаждой, с опаской и желанием умереть. Но она была замужем – и никак не отвечала на его знаки внимания. И тогда он соблазнил её с помощью магии – угостил чаем с зельем. И вот она забеременела… Отец, архимаг, прознал о беременности и…
– Ой, заткни пасть, демон. Пропади, сгинь! Хочу тишиной насладиться, уже Бесов Лес голубеет на горизонте – дай перед ним отдохнуть.
И послушный Хагрим, не закончив рассказ, растворился в прозрачном холодном утреннем воздухе. Косые лучи Айрис жёлтым травили поле, и светло-голубое небо слепило глаза.
Примечание автора: эта книга – продолжение романа "Ведьмины сказки", история развивается через 150 лет после описанных в книге событий. Прочитать "Ведьмины сказки" вы можете на Литрес по ссылке (55 глав). Или слушайте подкаст на Листрес в исполнении профессионально чтеца.
Глава 2. Бесов лес
С востока навалились плотные низкие тучи, подул холодный ветер, и вскоре мелкий, назойливый дождь начал хлестать с равномерной настойчивостью, капли как мошки липли на лицо идущего и не было от них спасения.
– Опять вода с неба, – процедил Конрад, накидывая капюшон. – Нас преследует, Гектор.
Всадник затянул плащ потуже у горла. Ветер бросил в лицо ледяные капли – покрупнее. Запах травы стал гуще. И дождь без пощады повалил стеной.
Лошадь с трудом шла, проваливаясь копытами в вязкую землю. Но мучения быстро закончились – как из ниоткуда выросли деревья, и как только всадник въехал в лес, дождь как по команде прекратился.
Заросшая дорога, едва различимая, вела в темноту. Под чёрными деревьями не росла трава, только гнилая листва лежала ковром, мокрая и тяжёлая. Здесь росли взрослые деревья: исполины загубили своих детей, не дав им света. Ветви были похожи на молнии – кривые, с изломанными линиями. Листва держалась только на верхушках, а нижние ветви были мертвы.
– Хагрим, ты где?
Из темноты, откуда-то сбоку, донёсся сиплый голос:
– Здесь, хозяин! Я рядышком, сбоку. Я на поводке, как и велено. Появляюсь, когда нужен. А когда не нужен – исчезаю. Такой послушный пёсик.
– Расскажи про это место.
– Ну что рассказать… Что это Бесов Лес, ты, наверное, знаешь… По названию, думаю, понятно, кто тут обитает. Только это не те, что под печкой шкодят. Эти пострашней будут, поопасней. Могут и по горлу чикнуть когтем острым. Хорошо, что ты магией владеешь. А без неё тут крышка.
Хагрим хмыкнул, и в голосе послышалось мерзкое довольство.
– Что же ещё рассказать? Ну наверно, главное! С этой чёрной дороги лучше не сворачивать. Раньше по ней караваны ходили. А теперь не ходят. Боятся лиха. В лесу силы – не для твоего меча. Чтобы ты не потерял тропу и не сгинул, я покажу путь.
И с этими словами Хагрим провёл лапой по воздуху. Дорога впереди вспыхнула тусклым зелёным светом – не ярким, пульсирующим. Как мох, что светится на корнях, если на него навести факелом. Свет медленно побежал вперёд, изгибаясь и пульсируя.
Хагрим фыркнул и процедил сквозь зубы:
– Вот и иди по этой жиле.
– А что же, как длинен путь? Ночевать придётся? Или махом пересечём, чтобы бесята нас, пока мы спим, не прирезали? – спросил с унылой интонацией Конрад.
Хагрим коротко захихикал на вдохе.
– Да кто ж его знает? Говорят, дорога у каждого своя. Кому короткая. Кому – как жизнь: длинная, да зря. А есть и те, что идут, идут… да так и не доходят. Так и остаются в лесу, а потом прилягут у деревца и врастают в кору. Тут деревья и сожрать могут, да.
В лесу стояла натянутая тишина. Слышно было только, как конь шлёпает копытами о дорогу. Изредка хрустел сучок, и звук разносился эхом – гулким, чужим: лес повторял неохотно, через силу.
– У меня в загашнике, хозяин, есть пара-тройка историй про тех, кто не дошёл. Рассказать?
Конрад не ответил. Хагрим это воспринял как согласие.
– Была одна такая женщина, – зашипел Хагрим, шагая чуть впереди, чтобы Конрад слышал, но не видел морду, – Ульма из Гвинского ущелья. Травница. Ступала по этой дороге ещё тогда, когда Бесов Лес звали просто Мёртвым. Давненько это было, при старом герцоге, ещё до твоей Церкви Света… хотя уже не твоей, паладин!
Сын у неё болел – чернота на лёгких, как теперь бы сказали. А знала она, что на болотце у лесного склона, справа от тракта между Ош-Лодом и лесом, водятся корни сермии – редкая трава, сильно ядовитая, но исцеляет, если подобрать нужную дозу.
Люди уже тогда шептались: нечисть в лесу поселилась, шорохи, стоны по ночам, мол, лучше в обход. Но слухи – они такие. Им если верить, то можно ноги стереть по пустякам.
Вот и пошла Ульма лесом, прямой дорожкой, как ты сейчас, хозяин, только в противоположную сторону. Можно сказать, шла навстречу тебе. Шептала себе под нос: «Я не боюсь. Я с Богом». С Богом, ха. Видела бы она того Бога. Он бы мимо прошёл, как мимо дохлой собаки. У него свои любимчики.
На третью ночь, возле костра, когда она сидела на поваленном бревне и сушила ноги, к ней вышел бес. Боррих, так его звать. Явился в шкуре кабана, с волчьей пастью, с глазами – как у человека. И вот этот бес сел рядом – на брёвнышко. Просто сидел и смотрел на огонь. Не говорил ни слова. Она молиться стала – трясущимися губами. Сама крестится, а руки не слушаются: крест не может начертать. А Боррих возьми и ответь голосом сыночка её: «Мамочка, вернись!». Наутро и нашли её с головой в золе, с распоротым брюхом. И вылизано всё под чистую там было. Полакомился бес.
Хагрим вздохнул и причмокнул. Изо рта полилась слюна.
– И кто ж нашёл? – не удержался Конрад.
– Да знамо кто, путники.
– А то, что она с бесом разговаривала, она сама им рассказала?
– Не она, вестимо… – усмехнулся Хагрим. – Боррих и рассказал. Бесы между собой делятся. Шепчут истории друг другу, хвастают. И мне шепнули. Я ж у них вроде как сородич. В мелочах не спорим. Я своё съем, они своё. А те люди, что в Бога верят и молятся, самые вкусные, понимаешь ли.
– Значит, Боррих твой ждал, пока Ульма Бога призовёт… чтобы, стало быть, повкусней стала? – тихо протянул Конрад, усмехаясь уголком рта, но без веселья.
Хагрим повернул голову на хозяина и скалился, жёлтые глаза воровато и нагло блеснули как у зверя, которого поймали с костью, но не отобрали.
– Или был ещё один… торговец из Долинака. Как звать уже не помню. Пузатый, лоснящийся, на лошадке с колокольчиком. Всё смеялся: «Что мне бесы? Что мне духи? У меня серебро и острый нож!». И поехал, молодец, да не один, а с отрядом. Так не боялся. Смеху было – трое с луками, один с топором, и все в мехах. Уверенные такие. На первой же ночёвке пузач пошёл в кусты. Утром попутчики и нашли его. Вернее, голову. На пне стояла. Чистенькая, с улыбкой. Только уши у неё были не его. Ослиные.
Хагрим захрюкал – горлом.
– Есть ещё одна история, – прошипел он, понижая голос. – Любимая. Про вдову из Гребляново. Слепая почти, глухая, безъязыкая – старая. Шла через лес с внуком. Начерта туда попёрлась не скажу, не знаю, придумывать не стану. Внук – шустрый, щебетливый, в глазах искры, в ногах ветер. Всё ему неймётся. Кричит, зверюшек будит. А лес, сам знаешь, не любит, когда шумят. Лес тишину любит – как на кладбище. И вот внук кричит ей: «Баба, нас зовут!». А она – не слышит. Ну он один и побежал на зов.
Хагрим замолк на миг. Но было слышно, как он тихонько хихикает.
– А зов, хозяин, – это штука такая… Он не голосом говорит, он через кости ползёт. Через нутро. Словно кто-то в животе шепчет, что где-то там ждёт лучшее, нужное, родное. Мальчик бежит, смеётся, радуется. Бесы сначала схарчевать его хотели. Но он им полюбился, пожалели они его, в волчонка превратили – и бегает тот волчонок до сих пор, скулит только, а ночами воет, старуху зовёт.
– Ну а с самой бабкой что стало? Её-то бесы съели небось? – хмуро спросил Конрад, устав от росказней.
– А бабка та пыталась кричать, звать внучка. Да, как я уже сказал, немая была. Так в пустоту и открывала рот, как рыба. Шла, шла, пока ноги не запутались в корнях. Упала она, значит, и лежит, рот открывает – так и вросла в землю. И стала деревом. Невысокое выросло, сучковатое, чахлое. Долго стояло без листвы. Пока однажды внучок её, ставший волчонком, не окропил своей мочой. В тот год разродилось деревце листвой. Но не зелёной, а красной, как кровь. Говорят, если пройти мимо того дерева, то можно услышать, как листочки в многоголосии шепчут и мальчика зовут.
Хагрим остановился, встал на задние лапы, дождался, когда идущий поравняется с ним, цокнул когтем по стволу дерева.
– Не это ли оно? – прошептал Хагрим в раздумье. И когда идущий посмотрел на крону, захихикал.
Вскоре лес стал меняться. Деревья расступились, и меж стволами засветилась блёклая полянка. В центре находилось костровище, обложенное камнями.
– Пора бы и привал сделать, хозяин, – тягуче проговорил Хагрим голосом ленивым. – Ночь впереди длинная. А ты, я смотрю, умаялся. А тут всё готово для ночлега. Вон, и дровишки разложены. Кто-то не успел поджечь. Жалко, дичи нет в этом лесу. Но грибочков могу насобирать… Супец такой сделаю – пальцы оближешь. Сначала свои, потом чужие.
– Лучше сучьев наломай, да по краю полянки разложи, – сказал Конрад, не оборачиваясь. – Если кто явится – услышу.
– Эх, хозяин, – хмыкнул Хагрим. – Тут такие ходят, что и звука не оставляют. А иные вовсе летают.
Конрад усмехнулся, стукнул пятками под рёбра Гектора и подскакал к костровищу. Соскочил легко, будто усталость не брала. Место было правильное, открытое, с редкими деревьями по периметру.
Идущий вытащил из седельной сумки небольшой котелок, льняной мешочек и фляжку.
Услужливый Хагрим подскочил к костровищу, как будто весь день ждал этого момента, цокнул когтем по дровам: густое пламя вспыхнуло и загудело, как пчелиный улий.
– Чайку попить изволишь, хозяин? Доброе дело, – протянул Хагрим, прищурившись, – А я вот чаи не пью. Мне бы крови младенчика. Свежей, парной. Могу и из кружки, если что. Я не привереда.
– Меньше языком тряси, пёс. Делами займись, а не болтовнёй.
– А я, признаться, думал, что если болтать достаточно долго, сучья сами за это время нападают. Но что поделать, если ждать времени нет, то придётся лапками поработать. А хвост покамест пусть отдохнёт.
И Хагрим начал медленно, как кошка, ступать по краю опушки, но грациозность портила лёгкая небрежность походки. Проходил пару шагов, замирал, делал круговые пассы лапой, поднимая в воздух с ближайших мест опавшие ветки, и когда они подлетали к его наглой морде, деловито выбирал, приговаривая «Этот слишком толстый, этот слишком тонкий, не слышен будет, а вот этот в самый раз – ангел не проскочит»…
В это время идущий настраивал котелок и готовился к чаепитию.
– Ах, какой прекрасный лес! – протянул Хагрим с хитрым, почти философским тоном, отправляя по воздуху в костёр особо толстый сучок и наблюдая, как пламя с новой силой разгорается. – Лес тихий, без жучков, паучков, змей и прочих гадов. Здесь можно спокойно спать, как спят покойники на кладбищах. А ежели какой гость пожалует, то его, голубчика, тут встретят – да так хорошо приласкают, что и уходить не захочет: позаботятся, чтобы он разулся не спеша, а потом и вовсе забыл, зачем пришёл. Хе-хе-хе…
Бес скосился в сторону Конрада. Тот развернул мешочек с травами, понюхал – чебрец, зверобой, полынь, мята, мусса, ратика… Запахи приятные, милые сердцу. Зачерпнул горсть и высыпал в бурлящую воду. Затем отставил котелок на выложенные треугольником сучья и принялся ждать. Пар, подкрашенный жёлтыми всполохами костра, поднимался выше, Конрад дул в него, и клубы вились спиралью, и, сам того не замечая, идущий рисовал воспоминания.
Анна.
Юная. Смеётся и бежит босиком по лугу, трава до колен, потревоженные бабочки вспархивают, разлетаются в стороны. За Анной бежит он – смешливый, тонконогий мальчишка, без шрама, и видно, что на сердце легко и безмятежно. Она оборачивается – в глазах озорство, и ветер раскидывает золотые длинные волосы по её лицу. Он, смеясь, подбегает, и они падают в траву, свободные.
– Смотри, – говорит она, – вон там – дракон. А правее – корабль. Я бы на таком уплыла. На север. Или дальше.
– Корабли по небу не ходят.
– Значит, капитанов походящих не нашлось.
Но вот вода остывает, пар начинает редеть, и образы слабеют.
– Время прошло, а воспоминания остались, – сказал со вздохом идущий. Он обернулся, чтобы спросить что-то у Хагрима, но тот исчез. Был только что – и вот его уже нет.