000
ОтложитьЧитал
Шрифт:
-100%+
Редактор Ирина Иванова
Дизайнер обложки Роман Максишко
Издатель Максим Осовский
Фотографии Александр Левинтов
© Александр Левинтов, 2025
© Роман Максишко, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-0067-1560-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Юридическое уведомление (дисклеймер)
Содержащиеся в данной книге произведения автора являются чисто художественным вымыслом. Все события, персонажи, организации и географические названия созданы и используются исключительно в художественных целях. Любые совпадения с реально существующими лицами, компаниями или местами на Земле являются случайными и непреднамеренными. В случаях, когда использованы имена реальных исторических персонажей, их изображение и действия в произведениях не претендуют на достоверность. Все упоминаемые торговые марки, коммерческие наименования и зарегистрированные товарные знаки принадлежат их законным владельцам. Их использование в тексте не подразумевает какой-либо связи с правообладателями и не является рекламой или дискредитацией. Издательство не несёт ответственности за возможные интерпретации или ассоциации, возникшие у читателей в связи с содержанием данного сборника.
2022
ЯНВАРЬ
бунт
коты уходят умирать в лес,
собаки себе вырывают могилы,
птицы падают с веток оземь,
я – человек, я – бунтующий человек:
я не старею и умираю бунтуя
против порядка и всей этой вашей жизни,
против того, что догола оцифрован,
против одного и того же —
сезонов, суток, тиранов и скуки,
и дури, и лжи, и бесконечных денег,
тридцати несчастных сребренников,
переходящих из руки в руки, из века в век,
я бунтую против себя, одинакового
до рвоты
крик души
кто знает крик души? —
страшнее звука нет,
он рвётся из глуши
небытия на свет
и содрогнётся плоть,
и ужаснётся всяк:
как комом в горле кость
стоит вперекосяк
не человек кричит
и не его утроба,
как с неба кирпичи
или мольба из гроба
молчи, душа, молчи,
не надрывай себя,
Лилит кричит в ночи,
кошмары наводя
мыслитель
он лежит, теперь совсем холодный,
гладкий лоб очищен от морщин,
нет суждений, прочих производных,
диалектик, парадоксов-мин
но его мышленье не отпустит,
он повязан этим навсегда,
череда идей не тонет в грусти,
проходя через адептов и года
он не мёртв – его идеи живы,
в споре яростном, другим наперекор,
аргументы оппонентов просто лживы,
коль не дóжили до современных пор
и над ним теперь не властно время,
указатель только для живых,
прорастает где-то в поле семя
дум его, великих и простых
прощай, Тишка
вот, и умерла Светлана,
твоя добрая хозяйка,
кончились уход и пайка,
ты встаешь теперь не рано
всё скулишь, гремишь цепями,
снег глотаешь жадной пастью,
всё прошло: и гнев, и страсти,
суп с куриными ногами
в дом чужой тебя возьмут ли?
иль укол ветеринара?
за забором шарят фары:
егеря шальные пули?
шерсть повылезала в клочья
от тоски, обид и горя,
и с судьбой собачьей споря,
воет Тишка тихой ночью.
соборование
я собран – и путь мой долог,
пройденный и предстоящий,
тело моё ледяще,
голос души – соло
собран, сосредоточен,
по сторонам – ни взгляда,
ад впереди иль отрада?
утро иль сумрак ночи?
соборная площадь неба
заполнена тихим людом,
просящим иного хлеба,
иного явленья и чуда
собратья? – ну, что ж, я собрался:
грехи и вины – в котомку,
в доме своём прибрался,
оставив чистым потомкам
елей на щеках, губами
шепчу покаянье и жажду
быть кротким перед вратами
и несть пред Судьёю правду
цыганский романс
рвутся струны у гитары,
струны сердца моего,
я один в полночном баре
и со мною – никого
на столе вино разлито,
тонет мысль моя в тумане,
всё разбито-позабыто,
где же вы теперь, цыгане?
чашу горькую до дна
я допил: куда же деться?
у меня теперь одна
мысль, пришедшая из детства:
мне бы выбраться отсюда
шалым ветром, буйным вихрем —
навсегда прощай, остуда,
боль моя, пройди и стихни
январь, отчаянье
в пять часов – неважно – вечера или утра,
вспомни: совсем недавно было светло,
нынче тьма сплошная, словно как из нутра,
снегом забито ослепшее напрочь стекло
ни звука – внутри и снаружи – заживо замело,
ни мысли – что было, что будет – нет
что жив до сих пор – считай, повезло,
хотя непонятно, какой это свет
я тебя и себя потерял, кажется, навсегда,
зачем мне память, если впереди – ноль?
если даже завтра – года?
если сладчайший сироп – соль?
сверху сыпется – снег или пепел?
заметая всего меня
вход в иное ясен и светел —
я выхожу – прочь из огня
ФЕВРАЛЬ
на Тойме
это было на исходе лета,
Тойма жёлтой ивою одета,
в тёмной чаще бродит Шурале,
чёрный коршун дремлет на скале
я тогда узнал твои рябины,
я тогда узнал судьбу Марины,
и в Елабуге, я помню, что тогда
не было ни там, и никогда
справедливости, спокойствия и сна,
только горе неизбывное сполна
тени пленных длинной вереницей
стаями кружатся в небе птицы
первый снег нашёптывает слёзы,
предстоящие реальные угрозы,
юность шепчет сладко «наплевать!»,
мне туман над Тоймой не поднять…
в ожидании
какая поздняя осень —
я уже не могу согреть
своею рукою бокал
холодного и белого вина
памяти хрусталь
режет мою память
о тех, кого любил
и люблю до сих пор
я захлёбываюсь
молчаньем ушедших
и милых, а, может, быть,
это просто слёзы
осень, какая жестокая осень…
скоро ль зима, что уносит
и нас и наши печали,
туда, где белым-бело?
как рушатся памятники
мои слова рассыпятся по буквам,
теряя смыслы, красоту и ритмы,
и сквозь века – лишь тихий звук к вам,
почти беспамятный, как листопад неслышный
и гордый внук склавина или чукчи,
друзья степей, плавучих льдин и Сочи,
вокруг костров, дубовых ли, плакучих
не пропоют мои стихи полночи
нерукотворны строки и идеи,
они через меня, без имени, пришли,
они толпой безумной не владели,
поскольку пела из пустыни их Лилит
уходим мы, невзрачные для завтра,
тенями тусклыми, как мысли ни о чём,
и наши песни – лишь бессмысленные мантры,
которые мы даже не поём
мои похороны
и лишь вороны одинокие
кричат охрипло на ветвях
навзрыд оплакивая прах,
что, мол, ушёл не в сроки я
и так тоскливо в сером небе —
каких ещё надежд нам ждать?
и только мёртвым – благодать,
всем остальным – нужда о хлебе
сотрётся память – навсегда,
как быстро обо мне сотрётся,
пройдут недели – не года:
никто уже не отзовётся
прорвётся к гробу ветер злой,
своё сказать моим останкам,
глумясь над жалким, скромным банком
моих стихов и надо мной
предстоит
душе моей оторопевшей,
испуганной и онемевшей,
исход из плоти предстоит
и на свободу робкий вид
далёкий путь, тернистый путь:
ей предстоит постигнуть суть
моих страданий, бед и снов,
идей, надежд… я не готов
помочь в хождении по мукам,
и не желаю вам и внукам
ночных терзаний, бдений, слёз,
укоров, страхов, бездн и грёз
иди, душа, и будь покойна,
забудь про бедствия и войны,
неси на Суд мои грехи,
мои работы и стихи
раскаянье
скоро я увижу всех,
с кем встречался и общался,
и покаюсь: на мне грех —
не простился, но прощался
виноват, да, виноват,
что остался непрощённым,
и порою был бы рад
стать от вин освобождённым
я приду, стыдом горя,
тяжесть прошлого слагая,
всех грехов моих моря
на свой опыт низвергая
не простите… а за что?
за собой Добра не чуя:
всё, что было – всё не то…
так навечный век усну я
сизиф
он покатился,
вниз, по щербатому склону,
он вновь покатился туда,
где я начинал свой подъём,
тяжёлый, усыпанный мелкой
наждачною крошкой,
что в кровь раздирает колени
и предательски тянет меня
под шуршанье обломков катиться
назад, мне же надо наверх,
неизвестно, зачем:
что мне в этой вершине?
в высоте достижений, рекордов? —
пустое… я ещё раз, в последний,
достигну – и хватит,
с меня уже хватит… вот:
он опять покатился по склону…
я смертельно устал…
помогите…
МАРТ
глядя на старую фотокарточку
вот старое и выцветшее фото,
что с детства незабытого знакомо:
отец на фронте, далеко от дома,
он – офицер и командир связь-роты
ему лишь 23 – он стар и он устал,
его улыбка – немощный оскал,
и серость нездоровая лица —
мне не узнать в нём своего отца
сейчас он был бы мне моложе внуков,
мне с фото раздаются взрывов звуки,
не знаю, что он видел и познал,
но вместе с ним я от войны устал
война не кончилась, не кончится война,
покуда не заплатим мы сполна
своею совестью, судом и приговором
всем негодяям, жуликам и ворам
я говорю, гневливое пророча:
война не кончена,
раз в кракелюрах фото,
раз любит так парады главный Кто-то
ещё
пока светло,
бокал мой будет полон,
и труден путь, и пот горяч и солон,
пока светло, пока ещё светло
пока глаза
в твои глаза глядятся,
и руки нежные к моей груди стремятся,
пока гроза, пока гремит гроза
пока ты есть,
мне ничего не надо,
ты – счастье мне, награда и отрада,
пока мы можем петь, одной душою петь
пока я жив,
стихи собою льются,
и с губ моих потоки мыслей рвутся
ни капли не пролив, напрасно не пролив
майское утро
майский росный предрассветный час,
пелена уютная тумана,
тишина… ни солнца, ни обмана,
только истина, рождающая нас
и кусты сирени под окном —
только тронь, и снизойдут алмазы,
словно муэдзина клич намазный,
словно Ниагары вечный гром
мир ещё неведом, незнаком,
ты его себе не представляешь,
ты себя ещё пока не знаешь,
ты ещё не плачешь ни по ком
я люблю проснуться в это время,
но ещё чудесней – умирать,
Богу душу нежно отдавать
и снимать с неё наскучившее бремя
на том берегу
на том берегу реки Стикс
меня ожидают друзья,
смертельно загадочный Сфинкс
и долгие корни – родня
на том берегу, на том берегу
я снова тебя обрету,
забытая где-то любовь,
и мы повстречаемся вновь
на лодке усталой Харон
меня отвезёт в те края,
где вечные сосны хранят
обещанный сладостный сон
на том берегу, на том берегу
я снова тебя обрету,
забытая где-то любовь,
и мы повстречаемся вновь
не будет дороги назад
и память навек пропадёт,
не брошу на прошлое взгляд
и только к любимой – вперёд
на том берегу, на том берегу
я снова тебя обрету,
забытая где-то любовь,
и мы повстречаемся вновь
пенсионное
я прокричал, я прошептал, пропел,
что мне дано из сердца вырвать вам,
меня не парит: «это просто спам»,
поскольку я для ваших – не у дел
и путь мой, слава Богу, чист
и звёзды, а не деньги светят мне,
и бел моих наград и премий лист,
и совесть не врывается во сне
во мне созрели смыслы бытия:
зачем пришёл? куда уйду отсюда?
достоинство и честь – наш грозный судия,
к властям и весям – веская остуда
мы в одиночестве приходим в этом мир
и в одиночестве его покинем вскоре —
история, протёртая до дыр,
всего лишь – перепрожитое горе
последнее желание
не смотри мне в глаза, моя смерть:
мне теперь ничего уж не сметь,
нет желания, воли и сил,
да и свет мне не люб и не мил
и не медли в последних шагах,
не растягивай выдох и ах,
я б хотел безмятежно уснуть,
будто в светлую воду нырнуть
я устал, я смертельно устал:
этих лет и нелепостей вал,
и преград на тернистом пути —
ты меня, наконец, отпусти
где-то зори заботы встают,
кто-то тужится, строя уют, —
ничего мне не надо… печаль
унесёт пусть навеки и в даль
рок-Васюки
я живу в Нью-Васюках,
местах скорее ох, чем ах,
прекрасней города не знал,
да я нигде и не бывал
мои родные Васюки,
сплошь бандюги да матюки,
девчонки здесь – одни давалки
в лесу не лес, а ёлки-палки
к нам гости – сплошь из далека,
мотать здесь длинные срока,
для рук и раков есть река,
что вдаль течёт уже века
помимо наших Васюков,
бараков старых и коров,
здесь размножается шпана,
а всё другое – на хрена?
царь природы
столб телеграфный к вальсу не приучен,
он азбукою Морзе вдрызг измучен,
ему – что теорема Пифагора,
что наша политическая свора
и пень трухлявый – что он понимает
про Рождество и День победы в мае?
в нём окопались муравьи, опята
и прочие безродные ребята
во щах всплывает бедолага кур,
он жилист, тощ и явно белокур,
опять он не освоил толерантность
и право баб на грех и на пикантность
а я – не столб, не пень и не петруха,
я образован – от ступни до уха,
мне интересно всё, лежащее не так,
на всё способен, мать твою растак
АПРЕЛЬ
автозаправка Би-Пи
автозаправка —
въехал КАМАЗ,
рядом, с Макдональдсом
очередь-давка,
пара киргизов
свершают намаз,
тут же мужик,
не найдя туалета,
пишет автограф
своим пистолетом,
жёлтым по чёрному:
почти-флаг ФРГ,
он переполнен
мечтами про лето,
лишнее плавно течет по ноге
медленно цены
ползут на бензин,
вот отъезжает
в грязи лимузин,
мир не меняется,
лишь мельтешит,
время нулю,
хоть реви, но равняется —
я этим сыт
в аду
закричу в ночи болотной выпью,
чистого ректификата выпью,
погружусь в своё небытие
как реальное событие
и тоска кругом, одна тоска,
давит как могильная доска,
мне не встать, не стать и не вздохнуть,
воздуху простого не вдохнуть
солнце чёрное сияет надо мной:
беспощадный, беспросветный зной,
и кругами ходит вороньё:
ложь и искажённое враньё
я в пустыне – некого винить,
жажду бесконечно можно пить,
время мается туда-сюда в петле,
миром правит Баба на метле…
горячая килька
горячая килька —
такого не бывает
и на губах не тает
её пахучий след
меня ты целуешь
и по карманам шаришь,
а я по телу шарю
тебе, honey, в ответ
и руки ломая,
в моих объятьях тая,
сама того не зная,
ты крутишь пируэт
горячая килька,
одесская милка,
да, вижу ты в любви —
непризнанный поэт
и губки дутые,
глаза разутые,
и на твои «да! да!»
мои «нет! нет!»
закрой глаза
закрой глаза
и скажи, что видишь:
алмазная слеза
и гроздья спелой вишни,
и губы в лепете
счастливого ребёнка,
и гуси-лебеди
над низенькой избёнкой
прошу тебя,
глаза свои закрой,
и память теребя:
я, может, там живой,
во снах твоих
ещё не рухнул дом,
и, может, не затих
я в светлом доме том
к концу
как краток жизни миг —
уже пора прощаться
с луною лодочкой
над тихим Тихим,
и со звездой,
горящей над Мохаве,
с Вселенной,
распахнувшейся в Негев,
с твоей улыбкой,
искоркой в глазах,
и с ароматом троицких лугов,
с бокалом «Соаве»,
с нежданною идеей
и прилетевшей
ниоткуда рифмой
мой Навигатор
мне Навигатор мой говорит:
– это не делай, туда не ходи,
место нечисто – его избегай,
плюнь незаметно и не замай
мой Навигатор ночью во сне
часто является, строгий, ко мне:
помнишь, как ты обижал имярек?
помнишь свой давний и тягостный грех?
он направлений мне не даёт:
в сторону, вверх или просто вперёд,
он – не указчик мне на пути,
он – лишь запрет при попытках идти
он мне не видим: всегда за спиной,
знаю лишь точно – всегда он со мной,
он не кричит, только шепчет, любя:
«действуй и бойся только себя»
поминальные щи
кислые, пустые, по-кержацки,
рядом с рюмкой – офицера цацки,
он погиб, Россию защищая,
в рисовых полях Индокитая
стопочкой блины, икра, сметана,
стопочкой и водка, без обмана,
стопочкой слова про смерть солдата:
сколь ни наливай, всё маловато
тени всех ушедших за спиною,
просят себе мира и покою,
шелестят ненужные слова,
в крематорном пепле голова
разойдутся, от тостов устав,
поминая воинский устав,
чтоб до будущих вторжений и боёв
каждый был к кремации готов
прóклятые миром
нам себя нету сил превозмочь,
погружаясь в кошмарные сны,
а проснёмся ли, встанем ли мы,
или это последняя ночь?
и отныне на всех роковая печать
то Иуды, то Ирода, Каина, Брута,
наша совесть навеки согнута,
остаётся одно нам – терпеть и молчать
в каждом доме и в каждом окне —
мрак презрения, страха и боли,
мы достигли заслуженной доли:
наши души пылают при жизни в огне
не заснуть… раз проспали момент невозврата,
так катись по бурьянам судьба,
наше дело – табак да труба,
и сознанье, что так нам и надо
сон поэта
сон сквозь снегопад,
поперёк событий и мнений,
сон-провал… я прошлому рад,
как исчезновению столетий
мчит меня вверх по реке
моторка с названием СОН,
палатка, костёр – там, вдалеке,
под сенью плакучею крон
тихо журчат аккорды гитары,
слов я не слышу – да есть ли они?
я, как обычно, вовсе не старый
в эти прекрасные сонные дни
шалые ветры, веером брызги,
из ледника с шумом ручьи,
я подбираю в гальке изыски
рифм, что пока не мои и ничьи
МАЙ
наш путь в никуда
нам говорят: «unser Weg —
це неправильний шлях,
it is a wrong way,
вы не туда идёте,
наверняка пропадёте
и многих снесёте с собой»
но мы – ничем не слышим,
мы ничего не видим,
поскольку давно уже трупы,
одной ногой – по газам,
другой… а другой просто нет,
и нам не нужны тормоза,
и нечем услышать совет
не птицею тройка летит,
а камнем – по горному склону,
наш путь одноразов – второму
пути уж не быть никогда,
и мёртвые губы
о сжатые зубы
скрипят: «это всё – ерунда»…
половодье
ах, половодье, быстрые воды,
светлые струи, прозрачные вихри
к морю далёкому мчат мои годы,
мне раздвигая дали и шири
и по колено – кусты и деревья,
солнце запуталось в голых ветвях,
вон, поплыла по ухабам деревня,
вон, под водою старенький шлях
сдвинулся мир по весенней тревоге,
что-то случилось? случится? придёт?
спутались вязи, холмы и дороги,
ухает ночью шальной ледоход
вместе с разливом – синь горизонта,
вместе с надеждой – смерти порыв,
первой грозы ожиданье и фронда,
чувств несозревших выплеск и взрыв
ИЮНЬ
в Капернауме
небо чисто, воздух чист,
смел Учитель и речист,
и подгорные и горцы —
«блаженны кроткие и миротворцы»
и в Нагорной тишине
снова слышен голос мне
напряжённым свыше слухом:
«блаженны нищие духом»
Кинерет покоем полн,
вдалеке – рыбачий чёлн,
солнца луч по волнам скачущий:
«блаженны плачущие»
от оливы тень короткая,
речь течёт, тиха и кроткая,
и слова пророчеств истые:
«блаженны сердцем чистые»
дождь
дождь, дождя, дождём, дожде,
по дождю и покрывало,
всё же этих струй мне мало
в моём горе и беде
лейтесь, плачьте, небеса!
я стакан вином наполню,
я свои обиды вспомню
так, чтоб брызнула слеза
утоли мои печали,
утопи их, совиньон,
наяву приснится сон
в фантастических деталях
и по крышам бьёт струя,
хлёстко, больно, впропалую,
в эту завереть тугую
пропаду, наверно, я
пост-ядерно
по небу плывут цветные облака,
радуги гуляют, но бесцветные,
носим образ злейшего врага,
глупые и безответные
атомную пыль закручивает вихрями:
смерч и смерть – синонимы теперь,
мы – народ без роду и без имени,
будем муку вечную терпеть
ненавидимы, презренны и оплёваны —
кроме нас, никто не виноват,
мы одной виной навеки скованы,
и движенья нет у нас назад
что же мы, несчастные, наделали?
и откуда нас гордыня обуяла?
вот, опять от взрывов заалело:
нас во двор выводит погоняла…
ИЮЛЬ
у ковчега
предрассветный полумрак,
мокрый от дождя ночного,
каждый образ – тайный знак
мира дальнего, иного
я один в пустой ночи,
шепчут шорохи и страхи,
иглы чести горячи
как удары на замахе
тихо, пусто, плачут крыши
в непроснувшемся дурмане,
и меня никто не слышит
в нарастающем тумане
в сером небе рваных мыслей
чудится житьё чужое,
облака в дождях провисли
и зовут меня как Ноя…
АВГУСТ
лёгкая облачность
вот и всё – мне пора уходить,
навсегда, насовсем, в глубину,
прерывая последнюю нить,
а они всё плывут и плывут
и небес синева – ни за чем,
если там, впереди, только муть,
сам себе скоро буду тотем,
а они всё плывут и плывут
шрамы памяти быстро затянет,
и стихи мои тоже умрут,
все идеи-проекты увянут,
а они всё плывут и плывут
и зачем приходил, уж не вспомнить,
и куда ухожу – не пойму,
кроной был – а теперь только корни,
что ж они надо мною плывут?
в Измайловском ПКиО
в парке тихо, шепчутся влюблённые,
матерясь в переизбытке чувств,
голуби, от шашлыков холёные,
ходят, раздувая зоб и грудь
дети в розовом, в оранжевом – уборщицы,
в сером – небо, в голубом – мечты,
ивы серебром своим топорщатся,
разнотравны клумбы и цветы
где-то город бредит автострадами,
кто-то в офисах разводит свой планктон,
нынче им приказано быть правыми,
петь под зомби-ящик в унисон
не болит душа – навек отмаялась,
память отпустила тормоза,
мне давно на прошлое покаялось,
с запада ползёт на нас гроза