Комната с видом на волны

Майк вздохнул, у него совершенно не было сил, чтобы предпринять что-либо для спасения посылки, в которой тонул его новый элеткроскутер. Он доплёлся до софы, походу голосом включая систему отопления на 76 градусов, повалился на подушки и сознательно, плотно закрыл глаза. Его губы едва заметно шевелились:

Твои прядки разбросает ветер,Раскидает по всему лицу…Озорные маленькие дети,Мы с тобой ушли встречать весну.Танцевать, сбивая ноги,По улицам майским, тёплым, пыльным.Целовались, словно недотроги,Прижимались горячо и сильно.Засыпали и кружились,Утопая, мы, друг в дружкеРанним утром спать ложились,Растеряв свои веснушки.

Майк почувствовал движение. Стремительный перенос в пространстве, от которого нехорошо сжимается желудок. Его тело онемело. Тревожная горячая волна прошла сквозь сердце и поднялась прямо к горлу. Он испытывал это чувство уже сотню раз, но на секунду снова поверил, что сейчас его вырвет. Но вместо того, чтобы выплеснуться наружу горячая волна разошлась по всему телу, наполняя теплом и жизнью онемевшие конечности.

Первые минут пять Майк по привычке провёл с закрытыми глазами. Солнечный свет пробивался сквозь веки ярким светло-голубым свечением. Казалось, стоит лишь открыть глаза и перед тобой окажется море.

Майк открыл глаза, и солнце, падающее сквозь стеклянную крышу пустого стадиона, привычно ослепило его. Стадион был пуст. Здесь никого не могло и не должно было быть. Ни сегодня, ни в любой другой день.

Он с грустью вспомнил о снах. О добрых, дарящих покой и о пустых, словно чёрный мешок на голову, снах. И о снах, которые нисколько не поддавались его контролю, которые хватали его за ноги и тянули гирей на дно, сквозь холод и непроглядную воду, не воду даже, а густой жидкий лёд. От таких снов он просыпался покрытый крупными каплями пота и пытался через боль шевелить то левой, то правой ногой. Боль говорила ему, что эти ноги всё ещё его, что он ещё чувствует их и может управлять ими. Ещё один день, сегодня, а может быть ещё и завтра, кто знает…

Но были и сны, такие яркие и такие живые. Те, в которых, он снова был молод, а может и не был собой вовсе. Он бежал куда-то вперёд и чувствовал лёгкость в каждой мышце, в каждом вдохе, в каждой своей ноге. Он мог бежать часами, без устали, без передышки, почти не касаясь земли.

После одного такого сна он проснулся с широкой и совершенно не проходящей улыбкой на лице. Тогда ему казалось, что произошло нечто важное: что-то сдвинулось с мёртвой, ржавой точки, что-то изменилось в нём. Он резко скинул ноги с кровати и встал в полный рост, победно улыбаясь, но уже в следующее мгновение жгучая боль электрическим столбом пронзила его от пяток до макушки, и он повалился вперёд, даже не успев выставить перед собой руки. Разбил лицо в кашу, сломал нос и выбил себе передние зубы. Ещё час он лежал в кровавой луже, дышал с бульканьем через полные густой тёплой жижи нос и рот и улыбался, улыбался отчаянно и живо, вспоминая ту лёгкость, которая коснулась его ног во сне. И лишь когда кровь начала густеть, когда он почувствовал холод, идущий от пола, сон окончательно покинул его, и он заплакал. От боли, а может быть от обмана. От собственной беспомощности. И от того, что сон закончился. Он не мог встать. Он лишь перевернулся на спину и вызвал хлопком ладоней голосовой набор. Следующие двадцать минут Майк потратил, пытаясь сквозь выбитые зубы, чудовищную боль и поминутно заполняющийся кровью рот, совладать с системой распознавания голоса и заставить её вызвать службу спасения.

***

Бретт старался отползти как можно дальше от двери. Он изо всех сил прислушивался, чтобы понять, не идёт ли человек внутрь дома и, самое главное, не перезарядил ли он ружьё. Картечь из правого ствола угодила ему в левый бок. Тёплый свитер был изодран и быстро напитывался кровью. Бретт добрался до большого окна в гостиной, медленно приподнялся и выглянул наружу.

Стрелявший бежал через поляну перед домом нелепо и нервно, постоянно спотыкаясь и поскальзываясь на снегу, а ружьё моталось у него по спине из стороны в сторону, будто стрелка сошедшего с ума метронома.

Волной нахлынуло облегчение. Первой мыслью было поскорее закрыть дверь на замок и осмотреть рану.

«Чёрт, во-от чёрт!.. Мать твою, за кого он меня принял?.. За грабителя? За маньяка? Или он сам по себе опасный психопат?» – шептал Бретт сам себе, с каждым словом становясь всё больше похожим на пресловутого психопата. – «Ах, ты, чтоб тебе, говнюк ты шизанутый!.. Это ведь ты, Янг, верно?.. „Будь вежливее с гостем“, твою мать!..»

Неожиданно облегчение ушло, будто его и не было вовсе. Мысль, что единственный человек знающий, как выбраться отсюда, сейчас убегает прочь, хоть и по-идиотски припадочно, но всё же довольно быстро, окатила Бретта с головы до ног.

Он уже второй раз за последние пять минут ринулся к выходу. Сунул ноги в ботинки, схватил с пола свой охотничий пуховик и метнулся прочь из дома. Он бежал так, словно от этого зависела его жизнь. Отчасти так оно и было. Янг уже пересёк всю поляну и сейчас вбегал под тенистый навес деревьев. На ходу надевая пуховик, Бретт домчался до входа в аллею, но постарался зайти не напрямик, а с бока, пробираясь среди деревьев по глубокому снегу. Пока Бретт вдумчиво полз по сугробам, он увидел, что Янг даже не думает поджидать его, а несётся вперёд всё в том же полоумном темпе. Бретт выматерился, встал в полный рост и постарался побыстрее выбраться из снежной трясины на протоптанную дорожку, чтобы хотя бы немного нагнать бородатого.

Можно сказать, что преследовать Янга было одно удовольствие. Нет, конечно, у Бретта страшно болел левый бок – болел так, будто готовился лопнуть и украсить ближайшее дерево гирляндой из толстой кишки, от быстрого бега лёгкие свистели, будто дырявые меха, а холодный воздух прижигал голые уши. Но самое важное было то, что Янг совершенно не оглядывался.

Как только расстояние между ними вновь сократилось достаточно для того, чтобы держать убегающего на границе видимости, Бретт начал двигаться украдкой, прятаться за деревьями и постоянно следить за тем, не оборачивается ли человек назад. Всё-таки это был человек с ружьём, который не особо сомневался, когда его следует пускать в ход, а когда нет.

Но Янг не оглядывался. Он не оглянулся ни разу. Он бежал словно помешанный, будто он только что увидел не Бретта, а самого сатану: красного, рогатого, с козлиными копытами и заострённым как у ската кончиком хвоста.

На второй поляне человек повернул налево. Он направлялся прямиком к тому месту, где почти двое суток назад Бретт проснулся голым и беспамятным.

Противный холодок прошёлся когтями по позвоночнику.

«Неужели мне сейчас предстоит увидеть что-то действительно странное?» – подумал Бретт.

Глубокие сумерки повисли в морозном воздухе, будто полотно вангоговской «Звёздной ночи» с самым первым слоем краски на нём. Несмотря на то, что Янг не озирался по сторонам, несмотря на свой бесполезный опыт у первой аллеи, Бретт всё равно решил войти и в эту аллею сбоку: снова через снег и деревья. И снова зря. Никто не поджидал его. А тёмный силуэт впереди, воспользовавшись тем, что Бретт сбавил скорость ради своих хитроумных манёвров, сумел неплохо увеличить разрыв.

Бретту ничего не оставалось, как снова выругаться и бросится вперёд.

Из-за поглощающей пространство темноты держать Янга в поле зрения становилось всё сложнее, и Бретту волей-неволей пришлось поднажать и ещё сильнее сократить расстояние между ними. Теперь они были так близко, что Янг вполне мог услышать его пыхтение. Бретт старался изо всех сил усмирять своё дыхание и отчаянно надеялся, что Янг сейчас пыхтит не меньше его, а потому ничего не заметит. Вот они вышли из второй аллеи к уже хорошо знакомому Бретту месту. Сердце у Бретта болезненно замерло в ожидание чего-то очень плохого.

«Левитация?..» – пронеслось где-то по кромке сознания, занятого в данный момент тем, чтобы не подвернуть ногу в зыбком снегу.

Но Янг даже не глянул на безымянную вмятину. И вряд ли вообще мог разглядеть её впотьмах. Он пронёсся между двух высоких сосен и устремился налево. Он продолжал бежать в этом направлении ещё минут семь, пока наконец впереди не показалась тёмная громада гор.

«Ну что, сволочь, может, хотя бы теперь покажешь мне свою левитацию?..» – со злостью подумал Бретт, представляя, как Янг отрывается от земли и одним прыжком перескакивает каменную стену.

В одном месте у подножия горы приютилось сразу несколько ещё молодых, но уже довольно-таки пышных елей. Бретт смутно помнил их и этот участок горной гряды. Примерно так же хорошо, как он помнил все остальные деревья и куски камня. Он точно знал, что проходил здесь во время своего семичасового осмотра достопримечательностей, и был уверен, что нихрена интересного тут нет. Не согласный с ним Янг устремился в направлении ёлок. Последнее, что заметил Бретт, было то, как человек с ружьём протискивается среди деревьев. Больше бежать не было смысла. Вероятнее всего, Янг просто искал место, где можно спокойно отсидеться. За ветвистыми лапами елей, с огромной каменюгой за спиной – безопаснее места сейчас было в целом лесу не сыскать.

«Стратег долбанный,» – подумал Бретт. Он постарался подкрасться к деревьям слева, по большой дуге. Янг, наверняка, сидел с ружьём наготове и следил за любыми движениями из своей еловой засады. К счастью, укрывшие лес сумерки уже сгустились до состояния ночи, а потому разглядеть что-либо вокруг было очень и очень проблематично.

Бретт передвигался ползком от дерева к дереву, пока последние не закончились. Тогда он полусидя прижался к стволу дерева и стал вглядываться в темноту, чтобы уловить, хотя бы крупицы возможного движения.

Вместе с сумерками сгустился и холод. Только сейчас, когда эта бешеная гонка закончилась, Бретт почувствовал, что по-настоящему продрог. Бок разболелся с новой силой. Не отрывая взгляда от деревьев у скалы, Бретт сунул ледяную руку под свитер и попытался на ощупь определить тяжесть полученной травмы.

Удивительно, но судя по всему, ничего, кроме трёх длинных борозд там не было. Будто бы Янг ласково почесал ему бок трёхзубыми граблями. Можно сказать, слегка поцарапало. Зато крови натекло, как с настоящей свиньи: вся правая сторона кофты пропиталась насквозь. Правая штанина джинсов тоже вымокла почти до колена.

Бретт убрал руку и наконец-то, впервые за всю эту пробежку застегнул пуховик. А затем, подумав немного, нащупал за спиной капюшон, надел его на голову и подтянул застёжки. Руки он засунул в рукава. Стало значительно теплее. Он делал всё плавно и медленно, продолжая постоянно всматриваться в сгусток теней, в который теперь, при ночном освещении, превратились ели у скалы. Новых следов от граблей на правом боку или любом другом месте ему сейчас хотелось меньше всего.

Прошло, наверное, не меньше двух часов. Никакого движения не было. Бретт замерзал. Бретт засыпал. Да, пуховик был длинным и тёплым, вот только ступни ног уже перешли на новый уровень деревянной бесчувственности. Без движения обувь просто отказывалась защищать их от холода. Потеря крови тоже играла значимую роль. Бретт чувствовал чудовищную слабость во всём теле, а отсыревший от крови правый бок холодило даже через пуховик. Знай его оппонент, насколько сейчас слаб Бретт, он мог бы просто выйти из своего укрытия, подойти к Бретту, совершенно не укрываясь и даже не торопясь, и застрелить его. А при желании даже забить ботинком, как таракана.

Нужно было сделать выбор. Ждать больше Бретт уже не мог: ещё полчаса-час на холоде, и он уснёт и вряд ли уже когда-нибудь проснётся. Но оставить это место и просто уйти, означало оставить позади себя человека с оружием в руках. И при том далеко не самого дружелюбного. Оставался ещё один рисковый и новаторский вариант, который пришёл Бретту в голову только спустя пару сотен минут на холодном снегу – поговорить.

Янг явно чего-то испугался. Но сейчас запал первых секунд прошёл, и этот человек, наверняка, куда больше готов к диалогу. Правда, толком не помня ничего о себе, Бретт не мог с уверенностью сказать, был ли страх Янга истерикой или же имел под собой вполне реальные основания. Возможно, пару дней назад Бретт убил всю семью Янга. Затем попробовал повеситься на дереве в лесу, предварительно оголившись, как и подобает умалишённому. Верёвка не выдержала, он упал и потерял память. Очнулся, набрёл на ближайшее человеческое жильё, а ещё день спустя радостно распахнул дверь перед бородатой рожей Янга в его же доме…

Чёрт побери, а в этом могла быть значительная доля здравого смысла! Нет, конечно, никакой верёвки на деревьях не было, Бретт осмотрел их основательно. Так что вариант с неудавшимся самоубийством отпадал. Но Бретт вполне мог быть психопатом. Или мог быть под действием наркоты или очень серьёзной порции алкоголя. Скажем, он разделся догола и залез на дерево вдалеке от того места, где впоследствии пришёл в себя, а потом начал прыгать с ветки на ветку, как ошалевший от запаха первого снега бабуин. Деревья в этом лесу стоят достаточно плотно, так что для человека под препаратами или знатного психа это вполне реально. А потом он всё-таки сорвался и упал. Тоже достаточно достоверный сценарий для чувака с таблетками в животе. Этот же сценарий прекрасно соотносится с фактом отсутствия всяческих следов на снегу вокруг бездарной берлоги. А падение да ещё и в комбинации с наркотиками, алкоголем или психиатрическим диагнозом очень гладко объясняет полную потерю памяти. Бинго!..

Одного оно только, мать его, не объясняет – отсутствия царапин на теле. Прыгать голым с дерева на дерево и не поцарапаться – это абсурд. А прыгать с дерева на дерево в защитном костюме, затем снять его, спрятать среди ветвей и только потом упасть – это дикий, больной на всю голову абсурд.

Тем более что, как и в варианте с левитацией и космическим кораблём пришельцев, будет трудновато найти причину полного отсутствия поломанных веток.

Вся эта чушь складно и нежно змеилась в его потускневшем сознании, будто позёмка, заметающая свежую могилу. Бретт резко вздрогнул. Он понял, что едва не заснул. Он постарался сосредоточиться и вспомнить, что же стало отправной точкой для всей этой мыслительной галиматьи.

А! Точно. Он хотел поговорить с этим Янгом. Что ж, похоже, действительно пришло время перекинуться словцом. Бретт медленно и аккуратно поднялся на ноги. Он потратил добрых десять минут, возвращая своим затёкшим и замёрзшим конечностям хоть какое-то подобие жизни. Кто знает, быть может, они ему вот-вот вовсю пригодятся.

Затем, учитывая известную любовь бородатого к стрельбе, Бретт прижался спиной к стволу так, чтобы ни единого кусочка его самого не выглядывало из-за дерева. И только после этого набрал побольше воздуха в лёгкие и прокричал.

«Янгкх!.. – начал было он, но то ли от холода, то ли от переживаний голос предательски засипел. Бретт откашлялся и начал снова: – Янг, ты там?! Послушай, меня зовут Бретт!»

«Не-е…", – хотел было продолжить он и сказать «не стреляй», но откуда-то на ум ему пришла заезженная мысль о том, что человеческий мозг очень плохо воспринимает все призывы, начинающееся с отрицательных частиц. Он попросту игнорирует все «не» и «без» и уделяет максимум внимания основному смыслу сказанного. Голубиное суеверие в чистом виде. Но Бретт готов был спрятать голову под крыло, лишь бы даже отдалённо не напоминать человеку с ружьём, что это самое ружьё можно снова пустить в ход.

«Убери оружие, и давай поговорим,» – наконец нашёлся он, как можно заменить опасную речевую конструкцию, и завершил свою импровизированную речь мира на одном выдохе. В ночном безмолвии морозного леса каждое его слово звучало ясно и громко, но затем будто тонуло в толще деревьев, не оставляя после себя ни отзвука, ни эха.

Бретт замолчал и весь обратился в слух. Он не слишком-то уповал на внятный и громкий ответ, но даже треск ветвей или характерный щелчок взводимых бойков подсказал бы ему многое. Но ничего не было. Только лесная тишина, такая же плотная, как подушка, которой тебя душат во сне. Такая же густая и беззвучная, как и в последние два часа.

Бретт прокричал ещё раз:

«Янг!.. Я знаю!.. Ты! Там!.. Давай!.. Поговорим!..» – и снова умолк, вслушиваясь в тишину леса. И снова ничего, кроме этой ватной тишины в воздухе. Охотник никогда не выжидает просто так. Очевидно, где-то в доме было спрятано оружие. Бретт его не нашёл, только вот бородатый этого не знал и с большой уверенностью предполагал, что после того, как он выстрелил в кого-то, этот кто-то вряд ли погонится за ним с пустыми руками.

«Твою же мать… – подумал Бретт. – Последние пару дней я только и делаю, что ору как резанный, и никто мне не отвечает. Что в этом доме, что в этом лесу. С той лишь разницей, что здесь я точно знаю, что мне есть с кем поговорить.».

Сон как рукой сняло. И страх прошёл тоже. Бретт был злым до чёртиков.

Ну что ж, похоже, что время разговоров прошло, так и не начавшись. Теперь настало время для провокаций. Бретт нагнулся, развязал шнурки на левом ботинке и стянул его с ноги. Покачал в руке – ничего себе, увесистый. Затем он поставил левую ногу на снег, молниеносно выглянул из-за ствола и спрятался снова. Метров семь. От силы девять. Бретт просунул руку внутрь ботинка и схватил его у основания язычка, выглянул из-за дерева и что было мочи швырнул ботинок в деревья у скалы.

Пока ботинок летел, Бретт успел снова спрятаться за ствол. Он ждал выстрела или вскрика, но через доли секунды услышал лишь шум потревоженных ботинком ветвей и глухой металлический гул, будто кто-то с всего размаха пнул здоровенную кастрюлю. Бретт продолжал ждать, но никакой реакции со стороны еловых зарослей так и не поступало. А вот нога без ботинка оказывается до сих пор могла мёрзнуть немного сильнее прежнего. И было что-то ещё… Что-то, что никак не давало его мыслям покоя. Что-то неправильное. Неправдоподобное. Неуместное… Металлический гул?.. Деревья, скала, снег и металлический гул? Что за?..

Может быть, Янг был роботом, и Бретт только что вырубил его, случайно попав тяжёлым армейским ботинком прямо в его полупустую стальную башку? Это бы многое объяснило… А ещё очень многое объяснилось бы, если б его там просто не было. Кто сказал, что Янг бежал сюда, чтобы укрыться? Куда логичнее, что он бежал сюда, чтобы убраться подальше. Простая и очень разумная, эта мысль резанула Бретта, словно ржавым ножом. Он даже забыл про смутивший его ранее звук.

Там, за этими грёбанными елями, был проход в скалах! Расщелина! И он только что дал Янгу три часа форы своим по-коровьему тупым выжиданием… Твою же мать! Бретт выскочил из-за дерева и, уже нисколько не сомневаясь, что его сию же секунду не пробьёт выстрелом в грудь, быстро пошёл вперёд.

Выстрела не было. Он доковылял до елей, припадая на ногу в носке и не переставая брызгать слюной и клеймить себя всеми знакомыми ругательствами, которые в непомерных количествах и будто по мановению похабной волшебной палочки всплывали в его голове. Бретту подумалось, что в его состоянии, характеризуемом частичной потерей памяти, это можно даже считать полезным упражнением. Он продрался сквозь колючие ветки, едва не сделав себе пирсинг в нижней губе, и замер как вкопанный. У самой скалы валялся его ботинок. Никакой расщелины не было.

***

Доподлинно известно, что в конце двадцатого века все документы были только на бумаге. Документооборот был страшной вознёй. Приходилось таскать пачки этих бумажек из кабинета в кабинет, подписывать, перепечатывать, хранить на огромных складах. Не говоря уже о том, что сначала понадобилось вырубить большую часть лесов на планете и построить тысячи грязнейших целлюлозно-бумажный комбинатов для производства этих отбеленных листов. Настоящая морока.

Затем появились компьютеры. Они стремительно развивались, становились компактнее, мощнее, дешевле и очень быстро нашли применение во многих областях жизни. Было разработано программное обеспечение для создания и обработки самых разнообразных данных: от бинарных чисел до трёхмерного видео. Появились относительно компактные хранители информации, цифровые фотокамеры и видеорекодеры и даже полноценные компьютерные сети. Всё было готово к тому, чтобы перевести бумажный документооборот в цифровой вид. Всё, кроме людей.

Ходят байки, что долгожданная модернизация документооборота в то славное время приняла форму повсеместного отказа от малоэффективного и трудоёмкого перетаскивание бумажных стопок из офиса в офис и его последующую замену на высокопроизводительное таскание по всё тем же кабинетам файлов, записанных на карту памяти. Цифровые данные, движущиеся отнюдь не по проводам со скоростью электронов, а в кармане двуногого животного, регулярно останавливающегося, чтобы потрепаться с привлекательными сотрудниками противоположного пола и выпить третьесортного кофейка из автомата. Это была победа новых технологий. Торжество прогресса. Смешно сказать, но в наше время это тоже правда. В иных масштабах и в других декорациях, но сущая правда.

Восемнадцать тяжёлых броневиков светло-серого цвета шли колонной по разбитой, занесённой серым песком дороге. Бесконечно длинной и почти прямой асфальтовой дороге посреди пустынного ничего, крошащейся под массивными колёсами.

Броневики держали скорость восемьдесят миль в час и расстояние между задним и передним бампером в пять метров. Скорость была просчитана и предписана Министерством здоровья и охраны труда. Только придерживаясь её на девяноста процентах маршрута, водители, техники и солдаты в защитных костюмах второй степени могли вернуться домой, облучёнными такой дозой, которую современная медицина ещё могла компенсировать. Три маршрута туда и обратно, и весь состав колонн списывали на гражданскую работу, а заражённые машины оставляли на вечной парковке на самом краю спальной зоны. Настоящий океан денег, который каждые два месяца смывали в унитаз и смачно плевали вслед.

Восемнадцать тяжело бронированных аппаратов и только шесть из них действительно имели хоть какой-то смысл. Остальные были подсадными утками. Но даже те шесть были излишними. То, что они везли в своих полупустых кевларовых животах, могло запросто уместиться в пачку из-под сигарет и с лёгкостью было бы перевезено одним-единственным человеком в защитном костюме четвертой степени на мощном кроссовом мотоцикле.

Будь всё устроено именно так, и всем бы было куда проще. Мне бы, по крайней мере, точно. Я мог бы нормально дослужить до ранней пенсии, а не идти пахать в тридцать лет на самых паршивых работах в промзоне.

В самом начале пути было лишь три их броневика. Но в течение последующих дней они встретились с остальными пятнадцатью, идущими от всех крупных мегаполисов и промышленных зон такими же тройками. Они делали запланированные остановки на отдых и дозаправку на территории военных баз, раскиданных там и тут по всей протяжённости их маршрута, и готовились к завершительному броску.

Тяжёлые трёхосные машины, окутанные густыми облаками отработанного топлива, будто корабли с гребным колесом на реке Миссисипи, шли вперёд с ровным гудением, в котором сплетались воедино размеренная работа двигателей, гул армированных покрышек и сопение людей в защитных костюмах.

Их целью был бетонный саркофаг в самой складке от задницы Промзоны-46, вдали от всех линий вэм:т, активных ликвидационных площадок и разработанных карьеров. Шесть броневиков везли карты памяти для копирования информации на защищённые носители и последующего хранения. Процесс создания резервной копии трёх эксабайт данных, растянутый на семь дней. Самый идиотский и дорогостоящий процесс копирования на всем свете, если не брать в расчёт эту затею природы с ДНК. Будь здесь уместна инфографика, шкалу прогресса можно было бы стилизовать под асфальтовую дорогу, а сам прогресс изобразить в виде уныло ползущих светло-серых броневиков, вид сверху. Наравне с офисными работниками конца двадцатого века, эти фургоны пыхтели чёрной гарью, усердно тарахтя неделю подряд, лишь для того, чтобы перенести из точек A, B, C, D, E, H в точку X информацию, на передачу которой у пучка света ушла бы минута. Или и того меньше. Но в отличие от бессмысленных и бесславных усердий всевозможных мальчиков и девочек на побегушках из прошлого, этот труд имел под собой железобетонные основания. Имя им – излучение и безопасность.

Перевозимая информация была, как легко догадаться по масштабам милитаристического цирка, окружающего процесс её перемещения, не в меру чувствительной и ценной. Малейшее искажение могло привести к неприятным последствиям для девятисот миллионов людей.

Радиация и что-то ещё в этой серой пустыне были настолько сильными, что даже импульс света, летящий по оптоволокну более двух секунд, получал отклонение, достаточное для того, чтобы в значительной степени изменить передаваемую информацию. Учёные говорят, что это «что-то ещё» было гравитационным откликом на сильное радиационное поле. Своеобразный ответный пинок планеты, на поверхности которой чересчур разрезвились охамевшие двуногие паразиты. Явление исследовали, исследуют и грозятся исследовать до тех пор, пока не переведут его в набор многоэтажных формул математической модели или сами не передохнут от него. В наше время учёных, откровенно говоря, не так уж и много. Рабочих, вот, куда больше.