Омерта сердца

Глава 1. Вилла Росетти

Я научилась смотреть на дом как на персонажа – не просто каменное тело с комнатами, а живое существо, у которого свой характер, свои капризы и свои правила. Вилла Росетти стоит на утёсе, где скалы похожи на старые зубы мира, и каждое её крыльцо, каждый балкон – это ещё одна спрятанная история. По вечерам, когда солнце сдаёт свои позиции, дом будто натягивает тяжёлую бархатную вуаль: тени лимонных деревьев удлиняются, мозаика на входе темнеет, и в щелях слышится дыхание моря. Я люблю этот звук и боюсь его одновременно – в нём столько свободы и столько угрозы, сколько помещается между приливом и отливом.

Внутри всё пахнет иначе: старой кожей книг в библиотеке, лимонной цедрой на кухне, редким табаком и мылом тех, кто входит в дом в аккуратных костюмах. Иногда мне кажется, что стены впитывают запахи людей, и, если прислушаться, можно узнать, когда в комнату заходил отец, а когда – консильере. У нас в доме каждый предмет – как документ: кресло, в котором отец принимает решения; сервиз, которым обслуживают гостей; перстень на пальце бабушки, прячущий историю, о которой ей нельзя говорить вслух.

За столом, под желтоватым светом люстры, взрослые говорят о мире так, словно он – шахматная доска. Я слушаю их, пока пытаюсь не выдать себя – не моргнуть лишний раз, не показать, что мне больно, что я устала от постоянного напряжения. Джованни говорит медленно, не допуская эмоций в голос. Он старается, чтобы каждое слово было взвешено.

– Мы не ищем войны, – говорит он, – мы лишь управляем ветром.

Я вижу, как его пальцы постукивают по столу, как по счёту, который не сбрасывают, а умножают год от года.

Бабушка сидит немного в стороне, её взгляд тяжёлый и прозрачный одновременно. Она умеет молчать так, что в этом молчании слышна целая лекция. Когда она кладёт руку мне на ладонь, её кожа – как пергамент, и я чувствую, как передаются не слова, а целые механизмы мира: выдержка, память, умение пережидать штормы.

– Помни, детка, – говорит она шёпотом, и это не просьба, это направление. – Память – это не просто даты. Это ты, когда никто не смотрит. Это твои границы.

Я думаю о границах часто. Они – как невидимые заборы: где-то мягкие, из лозы, которые можно перепрыгнуть, а где‑то – как бетон, который не ломается без криков и крови. Бабушка объясняет понятия так, будто читает мне урок жизни:

– Омерта – это не наказание, это обещание. Мы даём слово и принимаем последствия. Но помни: сильный не показывает силу ради зрелищ. Сила – когда умеешь уйти и не дать себя использовать.

Её глаза – два небольших маяка, и в них отражаются наши предки, их ошибки, их маленькие победы.

Позже, когда гости переходят на балкон, и город становится фоном разговоров, отец приглашает меня в библиотеку. Там, среди карт и старых фотографий, мы звучим иначе: он – не глава семьи перед социумом, а человек, который хочет вложить в меня не только титул, но и опору. Он открывает аккуратно сложенную папку и смотрит так, как будто видит меня впервые и в то же время видит поколения, которые прошли до меня.

– Ты взрослеешь, – говорит он. – Понимаешь, что мир не будет к тебе мягок. Мы делаем то, что делаем, чтобы выжить. Не потому, что нам нравится причинять боль.

Я смотрю на папу и думаю о ночах, когда он не спал, о словах, которые он проговаривал в пустоте кухни, когда я была ещё маленькой, о том, как он менялся после каждой неудачи – становился как будто старше в одном ударе, словно кто‑то отбирал у него кусок детства. Мне хочется спросить, можно ли остаться человеком в этом порядке вещей. Мне хочется сказать: «Я не хочу быть кораблём, который только держит курс. Я хочу знать, зачем мы плывём». Но я говорю то, что от меня ждут:

– Понимаю.

Он берёт мою руку. Её тепло в его ладони выглядит немного удивительным – как будто он впервые замечает, что я не щит, а живой человек.

– Когда придёт время, – говорит он, – не торопись. Власть требует цену. Иногда эта цена – то, что ты не сможешь вернуть.

Я думаю о словах «цена» и «возвращение» и чувствую, как внутри меня нарастает протест, тихий и неизбежный. Что если я не хочу платить той ценой? Что если мне важнее остаться собой?

Бабушка позже садится со мной у окна. Ночь в Палермо – как бархат: мягкая, тёплая, и в то же время полная шёпота. Концы улиц кажутся прямо нарисованными карандашом, и вдалеке маяк моргает, как напоминание: есть путь, который освещается, но идти по нему всё равно придётся самому.

– Ты боишься? – спрашивает она.

Да, думаю я. Боюсь ошибиться и ошибаться не в своей жизни, а в чужой. Боюсь, что любовь, если она придёт, станет предательством именно потому, что её нельзя будет показать. Боюсь, что однажды мне придётся выбирать между тем, чтобы быть правой и тем, чтобы быть счастливой. И, что страшнее, боюсь, что эти понятия окажутся несовместимы.

Бабушка слушает и молчит, а затем говорит:

– Слабость – не признание страха. Слабость – когда ты позволяешь другим выбирать за тебя. Иногда самый сильный поступок – оставить поле битвы и не играть в их игру. Но если уйдёшь, делай это осознанно.

Её слово «осознанно» звучит как убежище. Оно даёт мне маленькую карту: не делать из себя героя, но и не быть марионеткой.

И тогда – стук у ворот. Роза на дорожке. Белая, как голос, и черная лента, как рука, что держит нож. Я вижу её в ночной темноте – её цвет, её вызов. Отец берет её в руки и слушает молча. Консильере делает небольшой вывод, не спеша. Мужчины обсуждают ответ. Я слышу в их голосах не просто расчет, а усталость: стратегий так много, что их можно было бы использовать против самой семьи.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.