Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид

© «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2018

1

Стояла теплая ясная осень, но по ночам температура воздуха значительно понижалась. Каштановые деревья и белые акации на парижских бульварах давно уже пожелтели и обсыпали тротуары желтыми пожухлыми листьями. Стоял конец сентября по новому стилю. Был девятый час утра. Каретка общества «Урбен» с кучером в белой лакированной шляпе, выехав из улицы Ришелье в Париже, давно уже тащилась к самому отдаленному от парижского центра железнодорожному вокзалу – к вокзалу Орлеанской железной дороги. Рядом с кучером стоял большой дорожный сундук, залепленный самыми разнообразными цветными бумажными ярлыками с надписями городов и гостиниц. В каретке среди саквояжей, баульчиков, картонок со шляпами и связки с двумя подушками, завернутыми в пледы, сидели русские путешественники супруги Николай Иванович и Глафира Семеновна Ивановы. Николай Иванович курил, выпуская изо рта густые струи дыма. Глафира Семеновна морщилась и попрекала мужа.

– На минуту не можешь обойтись без соски, – выговаривала она мужу и кашляла. – Учись у французов. Они курят только после еды, а ведь ты как засосешь спозаранку, да так до ночи и тянешь. Все глаза мне задымил… И в нос, и в рот… Брось…

– Да уж докурил. Две-три затяжки только… – спокойно отвечал муж.

– Брось, тебе говорят! Ты видишь, у меня в горле першит!

Она вырвала из руки мужа папироску и выкинула за окно кареты.

Карета переехала уже два моста и тащилась по набережной.

– Удивительное дело: сколько раз мы ездили за границу и ни разу не были в Биаррице, – сказал супруг после некоторого молчания.

– Да ведь ты же… – опять набросилась на него Глафира Семеновна. – Всякий раз я говорила тебе, что у меня ревматизм в плече и коленке, что мне нужны морские купания, но ты не внимаешь. Еще когда мы были на последней Парижской выставке, я у тебя просилась съездить покупаться в Трувиль…

– В первый раз слышу.

– Ты все в первый раз слышишь, что жены касается. У тебя уши уж так устроены. А между тем в Париже на выставке я даже купила себе тогда купальный костюм.

– Ты купила себе, насколько мне помнится, красную шерстяную фуфайку и красные панталоны.

– Так ведь это-то купальный костюм и был. И так зря, ни за что тогда съела у меня в Петербурге моль этот костюм.

– Ну, матушка, если в таком костюме, какой ты купила тогда в Париже, купаться даме при всей публике, то мое почтение! Совсем на акробатический манер…

– Молчите! Что вы понимаете!

– Понимаю, что срам…

– Но если это принято и дамы купаются в костюмах, которые еще срамнее, так неужели же мне отставать? В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Впрочем, ведь на купальные костюмы мода, как и на все другое. И я, как приеду в Биарриц, сейчас же куплю себе там самый модный купальный костюм.

– Только уж, прошу тебя, поскромнее.

– Не ваше дело. Какой в моде, такой и куплю.

– Декольты-то этой самой поменьше.

– Мне нечего утаивать. У меня все хорошо, все в порядке. А если так принято…

– Но ведь ты дама хорошего купеческого круга, а не какая-нибудь, с позволения сказать…

– Если есть чем похвастать, то отчего же не похвастать и даме из хорошего купеческого круга? Ведь если бы дама тайком от мужа, а тут… Решительно ничего не вижу предосудительного. Но главное, на морских купаниях это принято, – закончила Глафира Семеновна тоном, не допускающим возражения, и умолкла.

Умолк и Николай Иванович. Он видел, что жена уж начинает его поддразнивать, и знал по опыту, что чем больше он будет ей возражать, тем сильнее она закусит свои удила и будет его поддразнивать. Это состояние супруги он обыкновенно называл: «закусить удила».

Карета подъехала к самому вокзалу Орлеанской железной дороги, закоптелому и грязному на вид, и остановилась у подъезда. К карете подскочили носильщики в синих блузах с номерами на форменных фуражках и стали вынимать из кареты багаж.

– Директ а Биарриц, – сказал Николай Иванович носильщику, вылезая из кареты с пачкой зонтиков и тростей. – Е шерше вагон авек коридор…

– Вуй, вуй. Непременно вагон первого класса с коридором, в котором была бы уборная, – прибавила в свою очередь и Глафира Семеновна тоже на ломаном французском языке и пояснила по-русски: – А то эти французские купе каретками с двумя дверями и без уборной – чистое наказание. Ведь более полусуток ехать. Ни поправиться, ни рук вымыть, ни… – улыбнулась она, не договорив, и, кивнув носильщику, опять перешла на французский язык: – Если будет для нас купе с коридором – получите хорошо за услугу.

Носильщик, захватив из кареты мелкие вещи, пошел в вокзал за тележкой для крупного багажа. Глафира Семеновна, опасаясь за свои новые шляпки в картонках, только что купленные в Париже, побежала, слегка переваливаясь с ноги на ногу, за носильщиком и кричала ему, мешая русские слова с французскими:

– Экуте… Же ву при картонки поосторожнее! Се сон ле шапо… Не опрокидывать их… Ту ба… By компрене? – спрашивала она, опередив носильщика.

Но тот, полагая, что его подозревают, чтобы он не скрылся с вещами, указал на свой номер на фуражке и отвечал по-французски:

– Номер шестьдесят девять, мадам… Будьте покойны.

Супруги Ивановы, как и все русские за границей, приехали к поезду еще задолго до его отправления. Даже билетная касса была еще заперта. Они были на вокзале первыми пассажирами. Глафира Семеновна, как всегда, и за это набросилась на мужа.

– Ну вот, целый час ждать поезда. Лаже билеты купить нельзя. Ходи и слоняйся, пока откроют кассу. А все ты! – восклицала она. – «Скорей, Глаша! Торопись, Глаша! Не копайся, Глаша!»

– Так что за беда, что рано приехали? – отвечал муж. – Опоздать неприятно, а приехать раньше отлично. Хорошие места себе займем в вагоне с коридором. Ты знаешь, места-то в вагоне с уборной берут чуть не штурмом. Наконец, взявши билеты, пока не впускают еще в поезд, можно пройти в ресторан.

– Нет, насчет ресторана-то ты уж оставь. Кофе мы пили в гостинице, а глотать вино с раннего утра я тебе не позволю.

– Не пить сейчас, но захватить с собой в вагон бутылочку не мешает. Ведь это поезд-экспресс… Летит как молния… Нигде на станциях не останавливается. Начнется жажда…

– Вздор. В поезде есть ресторан.

– Какой же на французских железных дорогах ресторан! Ведь это не неметчина с поездом гармошкой.

Носильщик между тем, уложив весь ручной багаж супругов на тележку, тыкал пальцем в тюк с подушками, высовывающимися из пледов, и, улыбаясь, спрашивал:

– Les russes?

– Рюсс, рюсс… – кивнула ему Глафира Семеновна, тоже улыбнувшись, и сказала мужу: – По подушкам узнал.

– Brave nation! – похвалил носильщик русских и прищелкнул языком.

Касир отворил кассу, и Николай Иванович бросился к его окошечку за билетом.

2

Не прошло и десяти минут, как супруги Ивановы сидели уже в купе вагона первого класса с коридором и уборной – единственном вагоне с коридором во всем поезде.

– Отвоевали себе местечки в удобном вагончике! – радостно и торжественно говорила Глафира Семеновна, располагаясь в купе со своими вещами.

– Да хорошо еще, что такой вагон в поезде-то нашелся, а то иногда во французских поездах с коридором-то и не бывает, – тоже торжествующе отвечал Николай Иванович и на радостях дал носильщику целый франк. – На, получай и моли Бога о здравии раба Божьего Николая, – сказал он ему по-русски, но, ощупав в кармане медяки, сунул носильщику и их, прибавив: – Вот тебе и еще ребятишкам на молочишко три французских пятака. С богом… Мерси… – приветливо махнул он ему рукой.

– Bon voyage, monsieur… – раскланялся с ним носильщик, улыбаясь во всю ширину своего рта по поводу такой особенной щедрости.

Мадам Иванова была так рада удачному занятию мест, что даже перестала придираться к мужу, но, не особенно доверяя себе в том, что вагон их с уборной, тотчас же пошла убедиться в этом.

– Все в порядке… – любезно подмигнула она мужу. – Раскладывай поскорей вещи-то по сиденьям.

Николай Иванович стал раскладывать вещи.

– Почти еще полчаса до отхода поезда, – говорил он, взглянув на станционные часы. – За что люблю французов? За то, что у них на конечных пунктах, как и у нас в России, заранее в вагоны забираться можно. Ведь вот поезду еще полчаса стоять, а мы уж сидим. Можно и в окошечко посмотреть, публику покритиковать, водицы содовой выпить, газетку купить. Одним словом, без спешки, с прохладцей… А ну-ка, попробуй это в Берлине! Так на станции Фридрихштрассе примчится невесть откуда поезд и трех минут не стоит. Все бросаются в поезд, как на пожар… вагоны берут чуть не штурмом. Не успеешь даже разглядеть, куда садишься. Носильщик почем зря бросает в вагон вещи. Некогда пересчитать их. Насилу успеешь сунуть ему никелевые пфенниги за труды – фю-ю-ю – и помчался поезд. А здесь куда проще. Нет, французы нам куда ближе немцев!..

Николай Иванович выглянул в окошко и купил у разнозчика газету «Фигаро».

– Зачем ты это? Ведь читать ты не будешь, – заметила ему жена.

– А может быть, кое-что прочту и пойму, – отвечал он. – Во-первых, в «Фигаро» всегда картинка есть. Картинку посмотреть можно. Наконец, о приезжих. Кто из русских в Париж приехал. Это-то уж я всегда понять могу… Да и вообще приятно в путешествии быть с газеткой.

Он надел пенсне, развернул газету и стал смотреть в нее, но тотчас же отложил в сторону.

– Пойду-ка я в буфет… Как ты хочешь, а бутылочку винца надо с собой захватить, – сказал он жене.

– Незачем, – строго остановила его та. – Ты уйдешь из вагона, а здесь увидят, что я одна, и сейчас же займут места в купе.

– Однако, душечка, ведь это экспресс… Поезд полетит без остановки. Нас жажда замучить может. Ведь и тебе не мешает глоточек винца сделать.

– Обо мне прошу не заботиться… А ваше пьянство за границей мне уже надоело. Стоит только вспомнить Турцию, где мы с тобой были в прошлом году, так и то меня в дрожь бросает. Уж, кажется, турки и народ-то такой, которым вино законом запрещено, но ухитрялся же ты…

– Позволь… Но какое же тут пьянство, если я одну бутылку вина-ординера?

– Сиди… От жажды у меня яблоки с собой есть.

И муж повиновался. Он вышел в коридор и стал смотреть в окошко. Прошли дама с мужчиной. Мужчина был в усах, в светлом пальто и фетровой серой шляпе. Пальто сидело на нем как на вешалке и было далеко не первой свежести. Они говорили по-русски.

«Наверное, военный, – подумал про мужчину Николай Иванович. – Не умеют военные за границей статское платье носить».

Догадка его подтвердилась. Мужчина говорил даме:

– Представь себе, мне все кажется, что я где-нибудь свою шашку забыл. Хвачусь за бедро, нет шашки, и даже сердце екает. Удивительная сила привычки.

Николай Иванович обернулся к жене и сказал:

– С нами в поезде русские едут: мужчина и дама.

– Что ж тут удивительного? Я думаю, даже и не один русский мужчина с дамой, а, наверное, целый десяток, – отвечала Глафира Семеновна. – Теперь в Биаррице начало русского сезона. Ведь потому-то я тебя туда и везу. Туда русские всегда наезжают на сентябрь месяц и живут до половины октября. Я читала об этом.

Через минуту и в конце коридора послышалась русская речь. Кто-то плевался и произнес:

– Черт знает, какие здесь во Франции папиросы делают! Словно они не табаком, а мочалой набиты. Мочалой набиты, да еще керосином политы. Право. Не то керосином, не то кошкой пахнут.

– Глаша! И в нашем вагоне русские сидят, – снова заглянул в купе к жене Николай Иванович.

– Ну вот видишь. Я же говорила тебе… Мадам Кургузова говорила мне в Петербурге, что теперь Биарриц переполнен русскими.

– Но все-таки в поезде не много пассажиров. Разве на пути садиться будут, – заметил супруг, сел на свое место, достал из саквояжа путеводитель Ашетта и развернул карту Южной Франции.

– Конечно же по пути будут садиться, – продолжал он, смотря в карту. – По пути будет много больших городов. Вот Орлеан… Это где Орлеанская-то дева была. Помнишь Орлеанскую деву? Мы пьесу такую видели.

– Еще бы не помнить. Еще в первом акте ты чуть не заснул в театре, – отвечала Глафира Семеновна.

– Уж и заснул! Скажешь тоже… – пробормотал Николай Иванович.

– Однако храпеть начал. С ног срезал… Действительно, эта Орлеанская дева что-то уж очень много ныла. Монологи длинные-предлинные… Но спать – это уж чересчур!

– Да не спал я… Брось… Бордо будет по дороге… – рассказывал Николай Иванович. – Это откуда к нам бордосское вино идет. Бордо… Бордо – большой город во Франции. Я читал про него. Торговый город. Вином торгуют. Вот бы нам где остановиться и посмотреть.

– И думать не смей! С какой стати? Поехали в Биарриц, так прямо в Биарриц и приедем.

– Всемирный винный город. При громадной реке город… У нас билеты проездные действительны на пять дней. Остановились бы, так, по крайности, настоящего бордо попробовали.

– А я вот винных-то этих городов и боюсь, когда с тобой путешествую. Бордо… Пожалуйста, ты эту Борду выкинь из головы.

– Да ведь я ежели говорю, то говорю для самообразования. Путешествие – это самообразование… – доказывал Николай Иванович.

Часы по парижскому времени показывали девять часов тридцать пять минут. Кондуктор провозгласил приглашение садиться в вагоны и стал захлопывать дверцы вагонов, запирая их на задвижки. Раздался свисток оберкондуктора. Ему откликнулся паровоз, и поезд тронулся.

Глафира Семеновна перекрестилась.

– Давнишняя моя мечта исполняется. Я еду в Биарриц на морские купания.

3

Поезд-экспресс, постепенно ускоряя ход, вышел из пределов Парижа и несся вовсю, мелькая мимо полустанков, около которых ютились красивые дачные домики парижан, огороженные каменными заборами. С высоты поезда за заборами виднелись садики с фруктовыми деревьями и другими насаждениями, огородики с овощами. Попадались фермы с скученными хозяйственными постройками, пасущиеся на миниатюрных лужках коровы и козы, привязанные на веревках за рога к деревьям, фермерские работники, работающие в синих блузах и колпаках. Некоторые из рабочих, заслыша несшийся на всех парах поезд, переставали работать, втыкали заступы в землю и, уперев руки в бока, тупо смотрели на мелькающие мимо них вагоны. Из придорожных канав вылетали утки, испуганные шумом. Погода стояла прекрасная, солнечная, а потому чуть ли не в каждом домишке сушили белье. Белье сушилось на протянутых веревках, на оголенных от листьев фруктовых деревьях, на балконах и иногда даже на черепичных крышах. Николай Иванович смотрел в окно и воскликнул:

– Да что, они по команде все стирали, что ли! В каждом домишке стирка.

Вскоре, однако, однообразные, хоть и ласкающие взоры, виды приелись. Николай Иванович перестал смотреть в окно и, вооружившись пенсне, снова стал рассматривать карту Франции, приложенную к путеводителю. Смотрел он в карту долго. Тряска вагона мешала ему читать мелкие надписи городов. Но вдруг лицо его прояснилось, и он произнес:

– Мимо каких знаменитых городов-то мы поедем!

– Мимо каких? – задала вопрос Глафира Семеновна, от нечего делать кушавшая шоколадные лепешки из коробки.

– Да мимо Бордо, мимо Ньюи, Медока… Все они тут. Наверное, и Шато-Марго тут, и Сан-Жюльен…

– А чем они знамениты, эти города?..

– Бог мой! Чем они знамениты… Да неужели ты не знаешь?.. А еще в хорошем пансионе училась. Ньюи, Медок, Марго, Лафит – это все винные города.

– Какие?

– Винные… Где вино делают.

– Тьфу ты! А я думала, чем же они знамениты! Да разве девиц в пансионе про винные города учат? Я думаю, и у мальчиков-то эти города из географии их вычеркивают.

– Нет, у нас учили. Про все хмельные города учили. Я и посейчас помню, где Херес в испанской земле лежит. У меня в карте, когда я учился, он был даже красными чернилами обведен.

– Хвастайся! Хвастайся! Разве это хорошо? – сказала мужу Глафира Семеновна.

Николай Иванович продолжал разглядывать карту.

– Бордо, Ньюи, Медок… Когда еще в другой раз будем в этих краях – неизвестно. А теперь едем почти что мимо – и вдруг не заехать!

– Опять? И из головы выбрось, и думать об этом не смей!

– Да я так, я ничего… А только, согласись сама, быть у самого источника виноделия и не испробовать на месте – непростительно. Ты женщина молодая, любознательная.

– Пожалуйста, не заговаривайте мне зубы! – строго сказала жена. – Едем мы в Биарриц, и никуда я не сверну до Биаррица… а тем более в хмельные города.

– Батюшки! И Коньяк тут! – воскликнул Николай Иванович, ткнув пальцем в карту. – Глаша! Коньяк! Вот он, не доезжая Бордо, вправо от железной дороги лежит. Знаменитый Коньяк, вылечивший столько лиц во время холеры… Коньяк… Скажи на милость… Ты, душечка, и сама им, кажется, лечилась столько раз от живота? – обратился он к жене.

– Оставь меня, пожалуйста, в покое! Не уговаривай. Никуда я не сверну. Выбрал самый хмельный город и хочет туда свернуть…

– Допустим, что он очень хмельной… но ведь я не ради пьянства хотел бы в нем побывать и посмотреть, как вино делают, а только для самообразования…

– Знаю я твое самообразование!

– Для культуры… И главное, как близко от железной дороги этот самый Коньяк. Чуть-чуть в сторону… Сама же ты стоишь за культуру и прогресс…

– Никуда мы не свернем с дороги… – отрезала Глафира Семеновна.

– Да хорошо, хорошо… Слышу я… Но ты посмотри, Глаша, как это близко от железной дороги.

Николай Иванович протянул жене книгу с картой, но та вышибла у него книгу из рук. Он крякнул и стал поднимать с пола книгу.

В это время отворилась дверь купе и на пороге остановился молодой человек в коричневом пиджаке с позументом на воротнике, с карандашом за ухом и в фуражке с надписью по-французски: ресторан. Он говорил что-то по-французски. Из речи его супруги поняли только два слова: дежене и дине.

– Как?! С нами едет ресторан! – воскликнул Николай Иванович, оживившись. – Глаша! Ресторан! Вот это сюрприз.

– Я говорила тебе, что есть ресторан, – кивнула ему супруга.

– Me коман донк ресторан? – обратился было к гарсону по-французски Николай Иванович, но тут же сбился, не находя французских слов для дальнейшей речи. – Глаша, спроси у него: коман донк ресторан в поезде, если поезд без гармонии? Как же в вагон-ресторан-то попасть из нашего вагона, если прохода нет?

Начала спрашивать ресторанного гарсона Глафира Семеновна по-французски и тоже сбилась. Гарсон между тем совал билеты на завтрак и разъяснял по-французски, на каких станциях и в какие часы супруги могут выйти из своего вагона во время остановки поезда и пересесть в вагон-ресторан. Билеты были красного цвета и голубые, так как всех желающих завтракать ресторан мог накормить не сразу, а в две смены.

– Лежене? – спросила гарсона Глафира Семеновна и сказала мужу: – Что ж, возьмем два билета на завтрак. Ведь уж если он предлагает билеты, то как-нибудь перетащит нас из нашего вагона в вагон-ресторан.

– Непременно возьмем. Нельзя же не пивши, не евши целые сутки в поезде мчаться. Погибнешь… – радостно отвечал супруг. – Но какие же билеты взять: красные или голубые?

– Да уж бери, какие дороже, чтобы кошатиной не накормили. Кель при? – задала гарсону вопрос Глафира Семеновна, указывая на голубой билет.

– Quatre francs, madame… – отвечал тот. – Mais vous payez apres.

– Четыре франка за голубой билет, – пояснила она мужу. – А платить потом.

– А красный билет почем? Гуж, биле руж комбьян? – спросил Николай Иванович гарсона, тыкая в красный билет.

– Lа même prix, monsieur. – И гарсон опять заговорил что-то по-французски.

– И красные, и голубые билеты по одной цене, – перевела мужу Глафира Семеновна.

Значение разного цвета билетов супруги не поняли.

– Странно… Зачем же тогда делать разного цвета билеты, если они одной цены… – произнес Николай Иванович и спросил жену: – Так какого же цвета брать билеты? По красному или по голубому будем завтракать?

– Да уж бери красные на счастье, – был ответ со стороны супруги.

Николай Иванович взял два красных билета. Гарсон поклонился и исчез, захлопнув дверь купе.

4

В полдень на какой-то станции, не доезжая до Орлеана, была остановка. Кондукторы прокричали, что поезд стоит столько-то минут. По коридору вагона шли пассажиры, направляясь к выходу. Из слова dejeuner, несколько раз произнесенного в их французской речи, супруги Ивановы поняли, что пассажиры направляются в вагон-ресторан завтракать. Всполошились и они. Глафира Семеновна захватила свой сак, в котором у нее находились туалетные принадлежности и бриллианты, и тоже начала выходить из вагона. Супруг ее следовал за ней.

– Скорей, скорей, – торопила она его. – Иначе поезд тронется, и мы не успеем в вагон-ресторан войти. Да брось ты закуривать папироску-то! Ведь за едой не будешь курить.

Выскочив на платформу, они побежали в вагон-ресторан, находившийся во главе поезда, и лишь только вскочили на тормоз вагона-ресторана, как кондукторы начали уже захлопывать купе – и поезд тронулся.

Супруги испуганно переглянулись.

– Что это? Боже мой… Поезд-то уж поехал. Глаша, как же мы потом попадем к себе в купе? – испуганно спросил жену Николай Иванович.

– А уж это придется сделать при следующей остановке, – пояснил русский, стоящий впереди их пожилой коренастый мужчина в дорожной легкой шапочке.

– Ах, вы русский? – улыбнулся Николай Иванович. – Очень приятно встретиться на чужбине со своим соотечественником. Иванов из Петербурга. А вот жена моя Глафира Семеновна.

– Полковник… из Петербурга, – пробормотал свою фамилию пожилой и коренастый мужчина, которую, однако, Николай Иванович не успел расслышать, поклонился Глафире Семеновне и продолжал: – В этом поезде много русских едет.

– Да, мы слышали в Париже, на станции, как разговаривали по-русски.

– Позвольте, полковник, – начала Глафира Семеновна. – Вот мы теперь в ресторане… Но как же наш багаж-то ручной в купе? Никто его не тронет?

– Кто же может тронуть, сударыня, если теперь поезд на ходу? А при следующей остановке вы уж сядете в ваше купе.

– Да, да, Глаша… Об этом беспокоиться нечего. Да и что же у нас там осталось? Подушки да пледы, – сказал Глафире Семеновне муж.

– А шляпки мои ты не считаешь? У меня там четыре шляпки. Неприятно будет, если даже их начнут только вынимать и рассматривать.

– Кто же будет их рассматривать? Никто не решится. У тебя везде на коробках написана по-русски твоя фамилия. А здесь, во Франции, ты сама знаешь, «вив ля Рюси»… К русским все с большим уважением. Вы в Биарриц изволите ехать, полковник? – спросил Николай Иванович пожилого господина.

– Да ведь туда теперь направлено русское паломничество. Ну и мы за другими потянулись. Там теперь русский сезон.

– И мы в Биарриц. Жене нужно полечиться морскими купаниями.

Разговор этот происходил на тормозе вагона, так как публика, скопившаяся в вагоне-ресторане, еще не уселась за столики и войти туда было пока невозможно.

У входа в ресторан метрдотель, с галуном на воротнике жакета и с карандашом за ухом, спрашивал билеты на завтрак.

Полковник, в круглой дорожной шапочке, дал билет метрдотелю и проскользнул в ресторан, но когда супруги Ивановы подали свои билеты метрдотелю, тот не принял билеты и супругов Ивановых в ресторан не впускал, заговорив что-то по-французски.

– Me коман донк?.. Дежене… Ну вулон дежене… Вуаля биле… – возмутился Николай Иванович. – Глаша! Что же это такое?! Навязали билеты и потом с ними не впускают!

– Почем же я-то знаю? Требуй, чтобы впустили, – отвечала Глафира Семеновна. – Экуте… Пуркуа ву не лесе на? Вуаля ле билье, – обратилась она к метрдотелю.

Опять объяснение на французском языке, почему супругов не пускают в ресторан, но из этого объяснения они опять ничего не поняли и только видели, что их в ресторан не впускают.

– Билеты на завтрак были двух сортов и, очевидно, двух цен, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Ты, по своему сквалыжничеству, взял те, которые подешевле, а теперь дежене за дорогую плату, и вот нас не впускают.

– Да нет же, душечка… Ведь мы об этом спрашивали.

– Однако видишь же, что нас не впускают. Должно быть, гарсон, который приходил к нам в купе, наврал нам. Ах, и вечно ты все перепутаешь! Вот разиня-то! Ничего тебе нельзя поручить! Ну, что мы теперь делать будем? Ведь это скандал! Ну, куда мы теперь? – набросилась Глафира Семеновна на мужа. – Не стоять же нам здесь, на тормозе… А в купе к себе попасть нельзя. Ведь это ужас что такое! Да что же ты стоишь, глаза-то выпучив?! Ведь ты муж, ты должен заступиться за жену! Требуй, чтобы нас впустили в ресторан! Ну приплати ему к нашему красному билету… Скажи ему, что мы вдвое заплатим. Но нельзя же нам здесь стоять!