Шивэй – между Китаем и Россией

Он вспомнил, как однажды, чтобы сделать репортаж о миграции ненцев, провёл с ними в степи полмесяца. Каждый день жил в палатке, пил оленье молоко, ел замёрзший хлеб. По ночам степной ветер резал как нож, он не мог уснуть от холода и сидел у костра со старейшинами ненцев, слушая их рассказы об оленях. Старейшина говорил: «Олени – наша семья. Мы следуем за ними, они ведут нас к пище, мы не можем их бросить». Тогда ему было тяжело, но спокойно на душе – он знал, что делает важное дело.

«Но когда вернулся в Китай, всё изменилось», – голос Чжан Цзюня вновь понизился, словно его что-то придавило. «Трафик стал новой властью. Мои глубокие репортажи никто не читал; мои правдивые истории набирали лишь несколько тысяч просмотров. А те вызывающие, поверхностные видео в Douyin легко набирали миллионы. Я впервые понял, что человеческое внимание так дёшево, а правда так ничего не стоит».

«Я увидел слабость человеческой натуры – все любят смотреть на красивое, острое, не требующее мыслительных усилий», – с горькой усмешкой произнёз Чжан Цзюнь, слегка постукивая пальцами по столу. – «Но страшнее то, что я увидел собственную слабость. Я прекрасно понимал бессмысленность тех сенсационных видео в TikTok, но всё равно не удержался и начал менять свой подход к съёмкам. Я стал ежедневно отслеживать данные в панели управления, и когда видел, как постепенно растут просмотры, в душе у меня возникала какая-то тайная радость».

«Чем больше я потакал этим дешёвым эмоциям, тем сильнее восторгалась моя аудитория», – в голосе Чжан Цзюня звучало раскаяние. – «Мой аккаунт становился всё "жарче", рекламные заказы сыпались как из рога изобилия. Меня называли "международно известным блогером", приглашали читать лекции, но внутри у меня становилось всё пустее. Каждый вечер мне приходилось много есть, чтобы уснуть – свинина в кисло-сладком соусе, тушёные в масле креветки, красное тушёное мясо. Я набивал желудок до отказа, словно пытаясь заполнить и внутреннюю пустоту».

Он потрогал свой живот – круглый, будто подложил маленький мячик. "Я растолстел, Настя, знаешь почему？" – он смотрел на Настю, во взгляде читалась жалость – не к другим, а к себе. "Потому что переедание – мой единственный способ скрыть пустоту. Моё круглое лицо, мой вес – всё это складки моей жадности. Я жаждал славы, жаждал внимания других, жаждал фальшивых похвал. Я завидовал молодым, которые стали популярнее меня – они с лёгкостью писали более провокационные тексты, монтировали более остросюжетные видео, а я учился у них, подражал им, и в итоге потерял самого себя."

Он вспомнил, как однажды участвовал в саммите блогеров. Молодой человек на сцене делился "секретами роста аудитории", говоря: "Нужно бить по болевым точкам пользователей, создавать у них тревогу, заставлять чувствовать, что без вашего контента они отстанут". Сидя в зале с ручкой в руке, он не записал ни слова – внезапно его охватило отвращение, не физическое, а душевное. Глядя на размахивающего руками оратора и на коллег, усердно конспектирующих в зале, он почувствовал себя участником грандиозного обмана, где все обманывают других и самих себя.

«Я думал, что подчинение желаниям принесёт освобождение, но получил лишь более глубокое чувство вины», – голос Чжан Цзюня слегка дрожал. Он взял со стола кусок хлеба, отломил ломтик, но не стал есть и снова положил обратно. «Однажды моя племянница спросила меня: "Папа, а то, что ты показываешь в своих видео – правда？" Я смотрел ей в глаза и не мог вымолвить ни слова. Ей всего восемь лет, а она уже знает, что нужно говорить правду, а я, сорокалетний мужчина, зарабатываю на жизнь ложью».

После этого Чжан Цзюнь начал страдать бессонницей. Каждую ночь он засиживался в гостиной до рассвета, тупо уставившись в экран компьютера. На экране – его видео, опубликованное в тот день, с высоким количеством просмотров и множеством комментариев, но ему казалось, что эти цифры – словно насмешливые глаза, которые следят за ним и шепчут: «Ты обманщик, ты лицемер». Он открывал холодильник, выкладывал все продукты и начинал жадно запихивать их в рот, пока желудок не распирало от тяжести, затем его тошнило, а он продолжал есть – пытаясь физической болью заглушить душевные страдания.

"Самое страшное – я понял, что подсел на это." В голосе Чжан Цзюня слышалась безысходность, – "Внешне я занимался глубокими размышлениями, писал статьи о вере, морали, смысле жизни, снимал видео о 'чистой жизни'. Но в глубине души я был всего лишь наркоманом, жаждущим подпитки своего тщеславия. Я использовал совесть как упаковку, внутри которой скрывались потаённые желания – я хотел славы, внимания, хотел доказать свою значимость."

Он вспомнил день, когда удалил свой аккаунт. В то утро его снова мучила бессонница. Сидя перед компьютером, он смотрел на видео, опубликованное накануне – с заголовком «Исторические корни конфликта на российско-украинской границе: правда за столетним противостоянием». Контент, на изучение материалов для которого он потратил неделю, набрал всего пять тысяч просмотров. Глядя на цифры на экране, он внезапно почувствовал такую усталость, что уже не хотел больше бороться. Он нажал «Удалить аккаунт», увидел всплывающее сообщение «Подтверждаете удаление？ Все данные будут безвозвратно утеряны» – и без колебаний нажал «Подтвердить».

"Я приехал в Шивэй не ради съёмок, а чтобы сбежать." Чжан Цзюнь смотрел на Настю, в его взгляде не было прежней уклончивости, только голая откровенность. "Я хотел найти место с минимальным интернет-влиянием и первозданной природой, чтобы полностью изолироваться. Я боялся, что если останусь в Пекине, окончательно погрязну – буду снимать ещё более фальшивые видео ради денег, говорить ещё более ядовитые слова ради трафика. Мне нужна была здешняя тишина, здешний холодный ветер, здешняя речная вода, чтобы противостоять иррациональным порывам в душе, чтобы вытащить себя из трясины цифр."