Тот, кто живет в тени

Сердце выскакивало из груди, отдаваясь глухим, частым стуком в висках. По спине пробежали мурашки – было страшно, но нельзя было выдавать испуг. Она сильнее сжала руки в карманах, так, что на руках остались следы от ее ногтей. Кто этот псих? Мысль пронеслась вихрем, пока ее глаза, привыкшие подмечать детали, сканировали незнакомца за доли секунды. Дорогое пальто, идеальная стрижка, холодное, надменное лицо, искаженное какой-то внутренней яростью. И этот голос, прорезавший тишину, – хриплый, полный нездоровой уверенности.

Пак Соми?

Имя ее творческого «я», ее щита, ее свободы, прозвучало из его уст как обвинение, как плевок. Внутри все сжалось в комок. Инстинкт кричал: Беги! Но годы, прожитые под грузом другого имени, научили ее другому – никогда не показывать слабину, никогда не подтверждать чужих догадок. Ее лицо осталось маской спокойствия, пока внутри бушевала буря.

Он нашел меня. Но как? Зачем?

Это не был восторженный поклонник ее работ. В его взгляде не было ничего, кроме голодной, хищной злобы, это был охотник. И она чувствовала себя загнанной лисицей в свете фар. Но он ошибался в самом главном, он думал, что имеет дело с наивной художницей, которую можно запугать. Он не знал, что за именем Пак Соми скрывается Ким Мису. Она уже однажды сбежала из мира, где к людям относятся как к вещам, и этот навык – врать, не моргнув глазом, прятать свою сущность за бесстрастной маской, – был у нее в крови.

– Нет, вы обознались, – ее собственный голос прозвучал удивительно ровно, холодно, отстранённо. Она вложила в него все свое презрение к этому наглецу в дорогой одежде, который решил, что может безнаказанно врываться в ее жизнь.

Он попытался надавить, сделал шаг вперед. От него пахло дорогим парфюмом и опасностью. Но отступать было нельзя, ни на сантиметр, любая уступка – смерть. Она сама пошла навстречу, смотря ему прямо в глаза, вкладывая в свой шепот всю сталь, на которую была способна. Угроза криком была не блеф, это был расчет. Такие, как он, ненавидят публичные сцены. Ненавидят, когда их безупречный образ рушится, и это сработало, он отступил. Она увидела в его глазах не ярость, а что-то худшее – растерянность, ее отрицание было настолько тотальным, что заставило его на секунду усомниться в себе, и это была ее маленькая победа.

Развернувшись, она зашагала прочь, чувствуя, как его взгляд жжет ей спину. Каждый шаг отдавался в ногах свинцовой тяжестью. Сердце не давало ей покоя и колотилось так, что вот вот выпрыгнет из груди. Она не оборачивалась. Не могла себе позволить. Только за углом, прислонившись к шершавой, холодной стене старого дома, она позволила себе выдохнуть. Руки тряслись, дыхание сбилось, перед глазами пелена.

Он знает имя Соми. Он нашел меня здесь.

Это было лишь вопросом времени, и она всегда этого боялась. Но теперь это случилось, и этот человек в нем было что-то неконтролируемое, непредсказуемое. Не корпоративная холодность, а личная, почти животная ярость. Она глубоко вдохнула, заставляя себя успокоиться, страх был роскошью, которую она не могла себе позволить. Теперь это была война, и первая атака была отбита. Но она знала – это только начало.

Он еще вернется. И в следующий раз ее холодного отрицания может быть недостаточно, нужно было думать, готовиться или исчезнуть снова. Но как? И под каким именем? Она посмотрела на свои руки, все еще дрожащие от напряжения, руки, которые лепили, творили, строили ее новую жизнь. Жизнь Пак Соми. И теперь кто-то пришел, чтобы все это разбить.

Глава 4. Слепая ярость.

Тишина в пентхаусе Минхека была иной, чем в его офисе. Здесь не давил авторитет отца, не витал дух корпоративных сражений, здесь была пустота. Стерильная, дорогая, вылизанная до блеска пустота, в которой гул собственных мыслей отдавался оглушительнее любого рева мотоцикла. Он стоял у панорамного окна, вглядываясь в дневной Сеул, но, не видя его, перед глазами стояло одно-единственное лицо – с большими, темными глазами, полными не страха, а холодного, презрительного равнодушия.

«Нет, вы обознались».

Эти слова жгли изнутри, как кислота. Он провалил все, провалил приказ отца. Провалил свою собственную миссию мести. Он, Ким Минхек, был проигнорирован, отброшен как назойливая муха каким-то нищим художником из Хондэ.

На стеклянном столе лежал распечатанный отчет. Сухие данные, добытые за немалые деньги в три часа ночи. Пак Соми. Возраст, адрес прописки, образование: неоконченный Сеульский университет искусств, список нескольких малозначимых выставок. Ничего, ни слабостей, ни очевидных рычагов давления. Она была как призрак – угадывалась в линиях своего графика, но ускользала от любого конкретного определения. Его кулак сжался, ему нужно было что-то другое, что-то более личное. Нужно было копать глубже, найти ту трещину, в которую можно было бы вставить лом и раскачать ее маленький, наглый мирок до основания.

Мысль прервалась пронзительным звонком домофона. На экране возникло знакомое ухмыляющееся лицо, Пак Джисон. Наследник конгломерата «G Chemicals», его товарищ по несчастью с детства, такой же заложник золотых клеток и отцовских амбиций, их дружба была дружбой по расчету и скуке.

Минхек едва не проигнорировал вызов, но палец сам нажал кнопку разблокировки. Любое отвлечение от навязчивых мыслей о ней было желанным. Не прошло и минуты, как лифт прямо в гостиную доставил гостя. Джисон ввалился в зал с театральным вздохом, как будто преодолел пустыню, а не проехал пару кварталов в своем Rolls-Royce. За ним следовали два телохранителя, несущие несколько больших холстов, бережно упакованных в защитную пленку.

– Ну и берлога у тебя, Минхек, с каждым моим визитом все серее и серее – оглушительно заявил Джисон, сбрасывая куртку стоимостью с годовой доход среднего корейца на бархатный диван. – Тут даже дышать нечем. Слишком чисто. Как в гробу у дорогого покойника.

Минхек не обернулся.

– Знал бы, что ты опять будешь нести чушь, не открывал бы, – бросил он в окно, за которым копошился город.

– Ах, вот как встречаешь друга юности, который несет тебе дары просвещения? – Джисон щелкнул пальцами, и телохранители принялись аккуратно снимать упаковку с картин, прислоняя их к свободной стене. – Слыхал, папочка твой решил сделать из тебя человека искусства. Благотворительность, поддержка юных дарований, вся эта скучная лабуда. Решил помочь другу – сэкономить тебе время на поисках всякого ширпотреба.

Холсты, один за другим, открывались взгляду. Они были разными по размеру, но объединенные одним почерком. Смелые, почти неистовые мазки, где керамическая крошка смешивалась с маслом, создавая шероховатую, живую текстуру. Природные мотивы – изогнутые ветви, трещины в земле – сплетались с угловатыми линиями городских граффити. На одном угадывались очертания знакомых переулков Хондэ, подсвеченные неоном. На другом – хрупкий керамический сосуд, намеренно разбитый и собранный заново, его швы были прошиты золотой нитью, как метафора боли и исцеления. Искусство, в котором была душа. И которое Минхек увидел лишь как цветовые пятна, нарушающие геометрическую строгость его интерьера.

– Нашел тут вчера лавочку одну, – продолжил Джисон, разглядывая свои ногти. – Девчонка какая-то сидит, творит. Стиль, конечно, депрессивный, но модно сейчас такое: «грубое», «настоящее». Я у нее все, что было на стенде, и скупил. Пару штук оставлю себе на виллу на Чеджу – пусть гости думают, что я не только про деньги и яхты могу говорить. Остальное – тебе. Вешай, тусуйся тут со своими новыми друзьями-художниками, делай вид, что ты в теме.

Минхек, наконец, повернулся.

Его взгляд, холодный и пустой, скользнул по картинам без малейшей искры интереса. Они были для него не более чем предметами обстановки. Дорогими, возможно, но не более значимыми, чем диван или кофейный столик.

– Выброси, – отрезал он, поворачиваясь к бару налить себе виски. Полдень или нет – ему было все равно. – Или отдай своей будущей жене, я тоже знаю, что ты скоро женишься.

– Какой же ты неблагодарный свин! – Джисон засмеялся, но в его смехе не было обиды – лишь привычное презрение ко всему, что нельзя было купить или продать. – Ладно, оставлю тут. У тебя и так тут как в музее современного искусства – скучно и непонятно. Пусть хоть немного жизни добавят. Эти художники – они как экзотические питомцы. Заведешь одного, и все сразу думают, что у тебя есть душа. А по поводу свадьбы, – Джисон замолк на минуту, – я похож на верного мужа?

Он щелкнул пальцами, и телохранители, закончив свое дело, замерли у выхода. Сам Джисон на прощание взял со стола бутылку виски, которую Минхек не успел открыть.

– Не грусти, приятель. Найдешь себе какую-нибудь бунтарку с мольбертом, развлечешься, а потом папочка разрешит тебе вернуться к настоящим делам.

Он ушел, оставив после себя шлейф дорогого парфюма и легкое облако цинизма. И несколько картин, которые стояли у стены, как немые, чужие посланники из другого мира. Минхек снова остался один.

Его взгляд упал на отчет. Пак Соми. Он подошел к столу, схватил листок. Его пальцы сжали бумагу так, что она смялась. Нужно было действовать, найти ее слабость, зайти с другой стороны. Может быть, надавить на галерейщиков? Или на ее друзей из кофейни? Его мозг лихорадочно работал, выстраивая планы давления, подкупа, шантажа. Он прошел мимо картин, направляясь в кабинет, чтобы отдать новые распоряжения. Его плечо задело край самого большого холста – того самого, с золотой нитью, сшивающей разбитый сосуд. Полотно качнулось, едва не упав. Минхек даже не вздрогнул. Не обернулся, он не видел в этом никакого знака, никакой иронии. Он был абсолютно слеп в своей ярости и одержимости. Он не видел самого главного – в нижнем углу каждой картины, в самом закоулке композиции, стояла аккуратная, едва заметная подпись-рисунок: маленький цветок и иероглифы 「소미」 (Соми).

Правда, которую он так яростно искал, смотрела на него с расстояния вытянутой руки. Она была куплена, доставлена и подарена ему как безделушка. Но он не мог ее разглядеть, его ненависть была той самой дверью, которую он захлопнул перед собственным носом.

Он скрылся в кабинете, хлопнув дверью, в гостиной воцарилась тишина. Лучи солнца упали на холсты, высветив фактуру мазков, игру света и тени. Они выглядели живыми и чужими в этом мертвом, идеальном пространстве. Он искал ее по всему городу, не понимая, что уже поймал, но не ее – лишь ее тень. И этого было достаточно, чтобы ярость продолжала кипеть, толкая его на новые, все более отчаянные поступки.

Он нажал кнопку встроенного коммуникатора.

– Дохен. Здесь. Немедленно.

Голос был низким, без эмоций. Таким, каким говорил его отец. Он сам поймал себя на этом и почувствовал новую волну ненависти – к себе, к отцу, к этой роли, которая прирастала к нему, как вторая кожа.

Дверь приоткрылась почти мгновенно, благо квартира Минхека находилась в здании его компании. Секретарь вошел, стараясь не поднимать глаз. Воздух в кабинете стал густым и тяжелым, будто перед грозой.

– Список, – бросил Минхек, не удостаивая его взглядом. Он уставился на монитор, где снова был открыт файл с данными на Пак Соми. – Всех, с кем она контактировала в последний месяц. Галереи, кофейни, поставщики материалов. Особенно – подруги из той кофейни в Итэвоне. Их имена, адреса, семейное положение, финансовое состояние. Всё.

Дохен нервно сглотнул.

– Господин Ким… ваш отец строго запретил

– Мой отец, – Минхек медленно повернулся в кресле, и его глаза, наконец, устремились на секретаря, – не является твоим непосредственным начальником в данный момент. Я – твой начальник. Или ты хочешь позвонить ему прямо сейчас и объяснить, почему отказываешься выполнять моё распоряжение? Можешь использовать мой телефон.

Взгляд Минхека был ледяным. В нем не было крика, только тихая, абсолютная уверенность в своей силе и готовность эту силу применить. Он видел, как побледнел Дохен, как на его лбу выступили капельки пота. Страх перед прямым конфликтом двух Кимов был сильнее страха перед одним из них.

– Я понял, господин Ким, – прошептал Дохен. – Списки будут на вашем столе через час.

– Сорок минут, – поправил Минхек и снова отвернулся к монитору, давая понять, что разговор окончен.

Пока Дохен суетился, собирая данные, Минхек вновь погрузился в изучение файла. Его взгляд опять упал на раздел «Образование». Сеульский университет искусств. Неоконченное. Значит, были проблемы, значит, что-то пошло не так. Возможно, долги? Или конфликт с преподавателем? Это могло быть ключом.

Через тридцать семь минут на его компьютер поступило уведомление. Файл от Дохена. Минхек мгновенно его открыл. Его взгляд скользнул по списку, выискивая слабые звенья, владелец кофейни «The Silent Canvas» – пожилой мужчина, бывший профессор литературы – неподходящая мишень. Поставщик красок – крупная сеть, слишком абстрактно. И тогда он увидел их. Ли Джихё, та самая подруга, с которой она сидела в кофейне, студентка. Она учится факультет дизайна, в кредит, семья соответствует среднему статусу.