Лилии на могиле

В итоге в десять лет Макото пристрастился к еде. Когда порций, приготовленных матерью, стало не хватать для удовлетворения, ему самому пришлось научиться готовить. За малое время он стремительно увеличился в размерах, отрастил щёки, отчего перестал смотреться в зеркало. В школе стали всё чаще обзывать жирным, с лёгкостью провоцируя Макото на физическую агрессию. Он всегда дрался так, что не оставлял никого хотя бы без синяка. Но ему настолько осточертело такое отношение, что он нашёл в себе силы и перестал есть совсем. Даже вернувшись в форму, он всё равно продолжил ненавидеть зеркала.

За всё время кандидатов на роль отчима приходило человек не меньше десяти, и с каждым его мать устраивала «семейный ужин», после которого Макото должен был решить, понравился ли ему тот или иной мужчина. Она постоянно красилась довольно ярко и вызывающе одевалась, пытаясь искать мужчин побогаче и не шибко принципиальных по жизни, вела себя кокетливо и вежливо, то был весь её образ. Как Макото учится и с кем он общается, она и знать не хотела.

Как и, скорее всего, никогда не узнает, что превратила собственного сына в монстра.

Работа рукой позволила дрожи отступить почти полностью, и он продолжил просто смотреть на бедную девчушку. Через полчаса с небольшим Джун начала приходить в сознание, а когда проснулась, испугалась обстановки вокруг себя, резко раскрыла глаза и увидела рядом сидящего Накамуру. Он повернулся к ней и с облегчением вздохнул.

– Слава богу, Танабэ, наконец-то очнулась, я испугался.

Джун перекосило от недавних воспоминаний, и она машинально забилась в угол, не сводя с Накамуры глаз.

– Эй, всё в порядке? Ты как себя чувствуешь? Голова не болит?

Она не отвечала, панически следя за каждым его движением.

– Сразу скажу: я не хотел, правда. Я сорвался. Прости меня, слышишь? Хочешь, я принесу тебе попить?

Снова не дождавшись ответа, Макото ушёл на кухню. Пока искал из горы грязной посуды хоть одну приличную кружку или стакан, Джун в темпе сообразила, что надо уходить. Быстро и тихо нашла очки на письменном столе, так же шустро нашла и надела через голову сумку и стала думать как сбежать. Ей повезло – квартира находилась на первом этаже. Встав на стол коленями, она с небольшим трудом открыла окно, села на подоконник и осторожно, свесив ноги, выпрыгнула из окна на улицу, после чего побежала со всей скорости в сторону злополучного перекрёстка на светофоре. Накамура даже не успел крикнуть ей вслед.

Она мчалась не оборачиваясь и быстрее, чем когда-либо. Неслась со всех ног, стараясь не упасть. На уже людной улице она несколько раз столкнулась с кем-то, а кого-то смогла аккуратно обойти. Остановилась возле перехода, посмотрела на светофор, и вдруг одолело головокружение. Джун перешла дорогу и присела на корточки у стены магазина. Делая такие передышки, она кое-как добралась до дома и только-только разувшись, свалилась от усталости едва минув прихожую.

Через некоторое время она проснулась от чувства тошноты. Напряжение, которое Джун всегда воспринимала за своеобразный сигнал, отдало в голову, и она с закрытым ртом поплелась в туалет. С большим трудом она дошла до дивана и уснула на нём, как на подушке.

Придя домой и увидев впервые такую картину, Нами тряхнула дочь и, не получив реакции, сразу запаниковала. У Джун кое-как получилось проснуться и промямлить ей, что упала с лестницы и стукнулась головой. Нами тут же вызвала скорую.

На следующий день Джун хоть и стало лучше, но пришлось пройти обследование, выявившее в итоге лёгкое сотрясение. Врач прописал ей несколько дней постельного режима, и Нами сообщила о больничном её классному руководителю.

Хироюки тоже пришлось соврать о падении с лестницы. Один раз ему удалось навестить Джун, посидеть с ней добрую пару часов и рассказать глупую причину, по которой он пропустил тот день в школе – не смог уснуть, рисовал допоздна и в конечном итоге просто проспал до обеда прямо за столом, а Кену, как единственному человеку, которому было не всё равно, впервые не пришло в голову разбудить. Джун на такую мелочь не обиделась, но в следующие разы предпочла не звать Хиро к себе в гости, так как хотела побыть одна.

Дни постельного режима проходили однообразно – Джун могла плотно поесть буквально один раз за день, выхлебать полтора литра чая и посмотреть по меньшей мере три фильма, вставая с кровати только в туалет, а в конце дня в душ. Она даже вспомнила, как в детстве действительно упала с крыльца школы; ощущения оказались знакомыми, хоть тогда она и не пыталась после этого куда-то со всех ног бежать.

В каком-то смысле Джун даже жалела, что после травмы остались воспоминания о произошедшем; они были невообразимо свежи и против воли захламляли голову. Коварная змея в обличье чувства вины намертво пригрелась у неё на плечах, пусть умом Джун и понимала, что её вины здесь нет, Накамура обязательно злодей и его стоило бы сдать с потрохами. «Да с чего бы я обязана терпеть это дерьмо?» Красное зарёванное лицо в зеркале как будто приобрело обременяющие взрослые черты; она уже не видела себя маленькой и милой, симпатичной девочкой, казалось, что меланхолия её только уродует, и множество высыпаний, как награда от генетической лотереи, это только усугубляло.

Ей, очевидно, хотелось поддержки, но в то же время и хотелось отстраниться от всех, прекратить наконец доставлять другим людям хлопоты и вызывать у них ненависть к себе. Никому не хотелось рассказывать правду. Маме тоже. Даже если бы она узнала, её расспросы и суета только утомили бы Джун. Мама, как и все, должна была оставаться в стороне да в неведении, поскольку не было уверенности, что её не осудят на пустом месте.

Во второй день пришёл навестить Исихара. Он заявился в своём обычном школьном образе, в брюках и рубашке с закатанными рукавами и дорогого вида портфелем. Джун не удивило такое его внимание к её проблеме. Казалось, он ей даже ближе, чем мать. Он относился к ней достаточно трепетно, словно понимал как никто другой, а после последнего инцидента и вовсе не желал обделять вниманием.

Исихара поставил портфель на письменный стол и сел перед Джун:

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он с заботливой улыбкой.

– Гораздо лучше. Можно хоть немного отдохнуть от учёбы.

– Ну и хорошо, приятно знать, что с тобой всё в порядке. Я, когда услышал про сотрясение, сильно перепугался.

– Спасибо, что волнуетесь. Я так понимаю, мне опять придётся нагонять математику?

– Да будет тебе, ты пропустила всего пару уроков. Но раз уж на то пошло, – он достал из сумки толстую тетрадь с темами, на которую всегда ориентировался во время занятий, – может, хочешь попробовать порешать уравнения?

– Шутите? – бодро заметила Джун.

– Ну конечно, шучу. Как вернёшься, продолжим дополнительные в прежнем режиме.

Исихара вернул тетрадь обратно и стал крутиться в кресле, рассматривая комнату. Остановившись взглядом на письменном столе, рассмотрел «рабочее место» вдоль и поперёк.

– «The Yellow Monkey», «Balzac»… Не ожидал, что ты слушаешь такую музыку. А вот книг толком нет.

– За чтением я больше всего времени провожу в школе. Максимум – возьму одну на дом, если большая.

– А в книгах у тебя необычные вкусы есть?

– Ну… В книжных магазинах я иногда заглядываюсь на Рю Мураками. Но такое мне нескоро продадут.

– Интересно, конечно… – Учитель выпалил растерянную улыбку. – Танабэ, я спросить хотел. К тебе тогда после школы точно никто не приставал?

– Почему вы спрашиваете? – выдав себя, спросила Джун.

– Потому что чувствую, что-то не так здесь. Я же говорил тебе, не покрывай обидчиков. Честно давай, кто это сделал? Это Накамура, так ведь?

Она неловко подмяла нижнюю губу. Исихара вздохнул:

– Я понял. Можешь хотя бы сказать, что именно он сделал?

– Ударил об стену… – Сказала она тихо, задумчиво кивая головой. – Накагава и Харада тогда были с ним. Приставали.

– А как именно не расскажешь?

– Примерно так же, как тот пацан в прошлом году.

– Ты молодец, что решила рассказать. Вот увидишь, я не позволю им досидеть до выпускного.

– Снова хотите поиграть в «нечто свыше»? Вам не учителем, а судьёй надо было быть.

– Был бы я судьёй, у тебя не было бы такого хорошего учителя по математике.

Джун иронично усмехнулась, ничего не ответив. Как с языка снял.

– Ладно, дальше мучить не буду. Не волнуйся, скоро всё наладится, – он подбадривающе похлопал её по плечу. – Выздоравливай.

Исихара ушёл, выключив за собой свет. Джун легла на бок и зарылась в одеяло.

Все эти неприятные годы должны были закончиться буквально через пару недель, но сил на оставшиеся две недели будто не осталось. Впрочем-то, она вполне могла найти силы снова встать с утра и как обычно собраться в школу. Однако она ничего не видела дальше этих двух недель, не могла даже приблизительно представить, и это пугало.

Утром Джун машинально проснулась за несколько секунд до противно пищащего будильника и неохотно вылезла из-под уютного одеяла. Голова потяжелела, перед глазами на мгновение встала темень. Джун смахнула с лица навернувшиеся от ночного кошмара слёзы и начала новый день, ничем не отличающийся от других.

Времени на собирание себя в кучу было предостаточно, но оно безжалостно утекало через нежелание появляться в школе. Она кое-как провела все нужные ритуалы и так же, еле перешагивая через себя, вышла на улицу.

По началу перемены она не стала как всегда засматриваться в двери, а сразу разлеглась на парте, тело до сих пор ломило от усталости. Подошедший как обычно Хироюки не стал звать её или подходить, а просто ушёл. От такой отстранённости ему стало не по себе. Внутренним чутьём он понимал, что она скрывает далеко не самые приятные детали прошедшего дня, однако не хотел излишне навязываться.

В стороне третьеклассницы сплетничали, что Накамуру Макото хотят выгнать из школы прямо накануне итоговых экзаменов из-за накопившихся в приличном количестве хулиганских проступков. Исихара прямо горел идеей добиться справедливости: собрал все копии докладных за два года и каждой чуть ли не тыкал в нос директору, отстаивая мнение, что хотя бы таким образом провинившегося стоит наказать. Он около часа капал начальнику на мозги, и тот всё же накатал приказ на отчисление Накамуры из школы, позвонил его маме и попросил прийти. Директор недоумевал: в голосе матери не было ни удивления, ни злости, она вежливо и покорно приняла такое обстоятельство. Когда она пришла, в кабинет также привели Макото. Он молча стоял в стороне с руками в карманах брюк и смотрел исподлобья, нахмурив брови. Окружающие читали на его лице только лёгкое недовольство, но с каждым вздохом он укрощал желание сорваться на мать и спросить её: «Какого чёрта ты делаешь? Хоть бы отговорить попыталась». Женщина без каких-либо возражений выслушала предысторию Исихары, само умозаключение и подписала предоставленные бумаги. Эмоций она не показывала ни лицом, ни жестами, а в голове только быстро прикинула, в какую ближайшую школу можно будет отдать сына, чтобы тот всё же закончил девятый класс.

Мать отправили домой, а Макото сказали собрать личные вещи.

Накамура резко и со злобой распахнул дверь в класс прямо во время дежурства. Веселящиеся до этого ученики притихли до гробовой тишины. Когда Макото стал собирать с нижней полки парты старые тетради, что могли пригодиться, некоторые одноклассники смотрели на него с жалостью, зная об отчислении. Накамура подошёл к своему шкафчику со спортивной обувью. Одна из девочек нарушила тишину:

– Накамура-кун, так это правда, тебя исключают?

Ничего не ответив, он положил кроссовки в пакет и вышел из класса. Девушка вышла вслед за ним:

– Накамура-кун! Подожди! – она остановила его и запуталась в словах. – Это… Я надеюсь, мы и дальше будем общаться, а? – она неловко засмеялась. – Скажи, несправедливо?! Ты ведь ничего такого не сделал. А Исихара, наверно, как всегда упёртый, даже слушать не стал твою маму, чтобы ты остался, да?

– Танака, – повернулся он к ней, – передай классу, что всех, кто продолжит издеваться над Танабэ, ждёт то же самое.

Макото пошёл по коридору до противоположного крыла.

Вспомнив лицо ненавистной одноклассницы, Танака с пренебрежением цокнула языком.

Накамура зашёл в кладовую музыкального клуба, чтобы забрать последнюю вещь. Он отыскал лежавший на уровне его глаз чёрный чехол с приклеенной бумажкой, на которой была написана его фамилия, имя и класс, отложил в сторону пакет и достал чехол с полки; в голову сразу ударили воспоминания о соревнованиях среди младшеклассников, постоянно затекающей и натёртой шее, мозолях и огрубевшей коже на пальцах, как о единственной радости его не радостного детства. Макото снял через голову сумку, расстегнул чехол и достал довольно старую, но прилично выглядящую лакированную скрипку и смычок; медленно приложил к шее, проигрывая в голове старую мелодию, услышанную однажды в каком-то сериале по телевизору. Присел на первый стул под боком и заиграл, по привычке слишком сильно давя на струны. Протяжные высокие ноты с вибрато создавали атмосферу некоего безумия, низкие подчёркивали горечь и безысходность; небрежностью и фальшью звучания в некоторых местах он словно выражал ненависть к себе и противоречия мыслей и поступков.

Проходя мимо, Джун услышала музыку, мотив которой был ей ужасно знаком. Она пришла на звук к порогу комнаты и несколько удивилась, увидев Накамуру; несмотря на всю неприязнь к нему, она смогла рассмотреть в профиле его лица не наигранную печаль по нахмуренным бровям и поджатым от раздражения губам. Не то чтобы Джун была столь проницательна, но его вид идеально гармонировал с тем, что он играл.

Накамура выдал глухой конец, обессиленно скользнув смычком. Джун вдруг стала хлопать в несколько глумливой манере, чем напугала парня.

– Не думала, что ты умеешь играть на таком утончённом инструменте, как скрипка. Вышло очень красиво.

– Ты так издеваешься сейчас?

– Не-а, я просто сама люблю музыку. У тебя правда неплохо получается.

– И на том спасибо, – Накамура стал складывать инструмент обратно в чехол. – Слушай, ты это, извини. Ты тогда убежала, я даже сказать ничего не успел толком. Ты побегу через окно из фильмов научилась?

– Просто повезло, что ты живёшь на первом этаже. – Иронично выронила Джун, скрестив руки на груди и облокотившись на наличник. – Конечно, если бы не повезло, пришлось бы бежать напролом через входную дверь, надеясь смачно пришибить перед этим насильника.

– Пока ты была у меня, я тебя и пальцем не тронул, так что завались.

– Да откуда ж мне знать? Я, например, уверена, что ты лукавишь.

– Да кем ты себя возомнила? Даже если так, скажи спасибо, что я одумался прежде, чем трахнуть тебя, дура. – Всё с той же злостью, но смиренно вырвалось у него.

– О да, премного благодарна вам, господин, за ваше великодушие, – Джун продолжала ехидничать, словно потеряла последние крохи страха. – Даже удивительно слышать от тебя извинения. Я думала, ты таких слов вообще не знаешь.

– Думаешь, меня никогда не травили? – Накамура подошёл ближе. – Я хоть и мразь, но не тупой. До меня никому и никогда не было дела, у меня нет ни родителей, ни друзей. Если не я, то меня. Прикинь, иногда приходится выпендриваться, чтобы тебя уважали.

– И ты явно выбрал не лучший путь для этого.

– Ты лишь попалась под руку, травлю начал не я.

– Какая разница, кто её начал, если ты осознанно её поддержал? Сам же говоришь, что не тупой.

– До чего же ты противная. – Накамура сел на стул к Джун спиной, смягчившись в лице. – Танабэ. Вот ты веришь, что я способен стать нормальным человеком?

– Как знать. Ты выглядишь так, будто осознаёшь свои недостатки. Вон, даже извиняться научился.

– Просто, увидев меня, ты не ушла, а заговорила. То ли ты мазохистка, то ли… Мне начало казаться, будто ты была бы не против меня понять.

– Даже если я способна, то не обязана. – Джун встала боком и почти не смотрела на него. – Я не отказываюсь от своих оскорблений в твою сторону, но ты прав. В каком-то смысле мне жаль тебя. Именно жаль. Коль не исправишься, желаю тебе гореть в аду.

– Как мило с твоей стороны. Так это… Ты простишь меня?

– А ты в бога веришь?

– Ну да… – Ответил он, ожидая подвоха.

– Бог простит.

Джун развернулась и вышла за порог. Накамура ухмыльнулся, почти засмеявшись, накинул чехол на плечо и собрался уходить.

– Танабэ? – окликнул он её в коридоре.

– А? – Джун обернулась с надменно-жалостливым выражением лица. Но Макото тут же понял неуместность того, что хотел сказать.

– Да нет, ничего. Удачно сдать экзамены. Бывай.

Хироюки сидел в углу клубной комнаты, склонившись над листком бумаги и, чтобы успокоиться, кропотливо рисовал что-то наподобие странички из манги, в центре которой красовался образ полюбившейся ему девушки. На рисунке она стояла босиком возле морского берега в немного старомодном летнем платье до колен, похожем на пляжное, и придерживала плетёную шляпу. На нижнем маленьком горизонтальном фрейме Хиро рисовал крупным планом глаза, пытаясь парой единственных карандашей добавить им должной глубины и деталей.

Выдавив из механического карандаша новую порцию грифеля и заточив его на отдельной бумаге, он принялся выводить яркий контур поверх наброска. Второгодка, собравшаяся уходить, нарушила тишину своим прощанием. В кабинете, кроме Хироюки и его одноклассницы никого больше не осталось. Он почувствовал надвигающееся одиночество и, не думая, слишком сильным нажатием сломал недавно выдавленный тонкий грифель.

Хиро нервно сложил листы в папку, собрал вещи и тоже ушёл.

С остатками надежды он спустился на второй этаж и заглянул в кабинет с креативной вывеской «Литературный клуб». Джун сидела совсем одна в комнате и читала маленькую книжку в мягком переплёте, на столе перед ней покоилась записная книжка. Хиро с минуту не мог решиться вторгнуться в идеальную для неё обстановку отдыха, пока Джун не оторвалась от книги. Они встретились неловкими взглядами.

Хироюки почувствовал себя загнанным в тупик и наконец поздоровался:

– Привет, не помешаю? Всего несколько дней не виделись, а кажется будто целую вечность. Пойдём домой вместе?

Действительно, несколько молчаливых дней казались вечностью. Присутствие Хиро и его бодрый голос согрели замёрзшую от ужасных событий душу. И от очередной мысли об отъезде у Джун от слёз потеплели глаза. Она зажмурилась и хотела было взять Хиро за руку, но не решилась.

– Я слышал, Накамуру всё-таки отчислили сегодня.

– Да. Поделом ему.

– Честно, мне всё это время было тревожно. Он ведь наверняка тебя сильно обидел, раз уж у Исихары лопнуло терпение.

Его любопытство встало у Джун комом в горле:

– Ничего особенного, Накамура уже давно заслуживал этого.

– И всё же, что произошло?

Когда Хироюки ждал ответа, Джун принципиально молчала.

– Почему ты не хочешь говорить?

– Было и было. Не хочу ни вспоминать, ни говорить об этом, так понятнее? – недовольно высказала она.

– Снова ты всё на свои плечи взваливаешь…

– Это не твои проблемы.

Не ответ, а прямо-таки ножом по сердцу – Хиро провожал подругу домой уже молча. Недовольство из-за расспросов было видно без всякой проницательности.

– Извини, – сказал он напоследок. – Просто мне казалось, что мы можем доверить друг другу что угодно. Да, я не принц на белом коне и даже не мать Тереза. Но хотя бы поддержать я могу?

Хироюки сказал это с такой обидой, что у Джун защемило в груди; ею тут же овладело чувство вины и желание оправдаться, голос едва не задрожал:

– Правда, Хиро, это не самая приятная история. Но я ведь жива и здорова, так? Я не хочу, чтобы ты, не дай бог, винил себя или пошёл избивать обидчиков. Даже если мы честны друг с другом, всегда будут вещи, о которых лучше не знать. Тебе ничего это не даст.

Хироюки всё так же расстроено смотрел на неё.

– Прости меня, – через стыд выдавила она и засмеялась. – Вот такая я вредная. Вредная, скажи?

– Невыносимая вредина. – Поняв, что она хочет закрыть тему на доброй ноте, Хиро улыбнулся в ответ и дал ей невесомый щелбан.