- -
- 100%
- +
Они переглянулись, и Толик вдруг заметил, как вытянулся и похудел Артем. Мальчишки не улыбнулись друг другу, не подмигнули весело, только посмотрели внимательно, будто каждый хотел запомнить другого.
– Скоро в школу, – вздохнул Темка, и Толик кивнул ему механически, вспомнив Изольду Павловну, и Женьку, и Цыпу, и Машку с Колей Суворовым. Как-то все будет, вздохнул он, но не огорчился.
Поезд уже стоял у платформы – чистые зеленые вагоны. Отец протянул билеты худому как жердь проводнику и понес чемоданы в вагон. Кастрюлька, привязанная к одному чемодану, жалобно звякнула, ударившись обо что-то железное, будто брякнул звонок, и вдруг мама кинулась к Толику.
Она обнимала его, тискала изо всех сил, и руки у мамы дрожали. На мгновенье Толик отстранился и увидел, что мама не плачет, что глаза у нее сухие, но совсем больные. Они горели воспаленно, мама дышала горячо и обнимала Толика, как маленького!
– Прости! – шептала она. – Прости меня!..
– За что? – удивленно спросил Толик и пристыдил себя.
Ему бы, наверно, надо заплакать сейчас, но слез не было – напротив, он равнодушно смотрел на все, что происходило. Словно это не его обнимала мама, словно его не касался этот вокзал, этот вагон, в котором они уедут, будто Толик стоял где-то тут сбоку и взирал на все равнодушно, как посторонний.
– Толик! – шептала мама. – Прости! – И заглядывала ему в глаза, будто что-то изменится, если Толик скажет: «Да, прощаю».
Он поглядывал на Темку, думал, что надо быть справедливым, кивал головой, напряженно улыбался, а мама не успокаивалась, словно всего этого ей было мало. Словно Толик должен что-то такое сделать из ряда вон, что-то такое крикнуть или поставить печать на своих словах, чтобы было доказано, утверждено: он их простил, и не обижается, и все так должно быть.
Из вагона вышел отец, и через мамино плечо Толик увидел его растерянное лицо.
«Ну вот, – подумал он, – они оба расклеились и растерялись. Разве можно так? Разве можно уезжать с таким настроением? Надо думать о том, что будет, что впереди, и улыбаться, а не плакать, потому что впереди всегда должно быть лучше».
Отец шагнул к маме, обнимавшей Толика, покрутил в руках папироску, разминая ее, и Толик запомнил это: под сильными отцовскими пальцами тонкая табачная оболочка лопнула, и рыжие крошки посыпались дождиком на вокзальный асфальт.
– Ничего, – сказал отец, улыбаясь деревянной улыбкой. – Вот мы устроимся и сразу за тобой приедем.
Мама кивнула головой.
– Да, да, – сказала она. – Сразу же. В тот же день.
И вдруг Толику захотелось сказать им что-нибудь взрослое, настоящее, чтобы они ехали спокойно, наконец. Ведь он оставался, а им-то надо ехать. Ехать и жить снова, будто начинать новую тетрадь. Надо, чтобы новая тетрадь была чистой, аккуратной, без клякс и поправок, а они трясутся, волнуются, как на контрольной.
Толик собрался с силами и сказал, стараясь твердо выговаривать слова:
– Вы поезжайте, не бойтесь, – но голос предательски дрогнул, и он добавил: – Я буду ждать!
По радио объявили, что поезд отправляется. Мама сжала Толика в последний раз, крепко обнял его отец, пахнув табаком.
10
Поезд шел еле-еле, и Толик шагал рядом с ним.
Он вглядывался в застывшее лицо отца, видел, как дергаются за плечом проводника мамины губы.
Поезд покатился скорей, и Толик побежал, стараясь не отстать от вытянутой руки проводника со свернутым трубочкой желтым флажком.
Но поезд покатился быстрее, и Толик едва успел взглянуть еще раз на бледные лица отца и мамы.
Мама посмотрела на Толика расширившимися глазами.
Отец махнул рукой и не улыбнулся.
Потом их заслонила зеленая, слившаяся стена из вагонов.
– Будьте… – прошептал Толик и замолчал, поняв, что его никто не услышит.
Он стоял на краю платформы.
Платформа обрывалась крутой ступенью, и впереди, холодно блестя, перепутались блестящие рельсы.
Они сливались, расходились, соединялись вновь, и по этой железной путанице, умело разбираясь в ней, уходил поезд, становясь все меньше.
Толик обернулся назад.
За спиной, тревожно глядя на него, стоял Темка.
Подальше, под фонарем, сгорбилась баба Шура.
Толик вздохнул и шагнул навстречу Темке…
Он не почувствовал, как сильно сжал ему руку Артем.
Комментарии
Лабиринт. – Впервые отдельной книгой вышел в издательстве «Молодая гвардия» (М., 1970).
«Лабиринт» открыл писателя зрелого, тонкого психолога, свободно разбирающегося в сложнейших движениях неокрепшей, развивающейся, созревающей души», – определил место романа в творчестве А. Лиханова критик В. Свининников («Доверие». – Молодая гвардия, 1978, № 4).
Уже вскоре по выходе романа один из его рецензентов писал: «Этой книге можно без колебаний предсказать долгую жизнь и любовь читателей. Прежде всего, – мотивировал свой прогноз критик, – перед нами увлекательный роман, насыщенный действием и драматизмом. На каждой странице происходит событие, каждый разговор наново решает судьбу героев, и сюжет захватывает так, что оторваться невозможно, и только на последней странице доходит до нас вся его печальная обыкновенность.
Такое бывает редко. Но еще реже сходятся в одном произведении бурный сюжет и острый психологический анализ. Альберту Лиханову этот сплав удался. Героев его «Лабиринта» мы видим насквозь, любой жест их, слово полны для нас глубокого и важного смысла, потому что каждое душевное движение немедленно запечатлевается в поступке, а поступки образуют ход сюжета».
Как новаторскую черту прозы А. Лиханова, критик особо выделил жизненную позицию юных героев романа: «...мальчишки, Толик и Артем, – не только жертвы, но и судьи. Не столько судьи, сколько герои... Жизнь обоих разбита малодушием взрослых, и мальчишки ведут с окружающими неравный, жестокий бой за свое достоинство и счастье» (Кунин В. Не плакать, не смеяться, а понимать... – Аврора, 1972, № 1).
«Лабиринт» – это психологический анализ конфликта, который происходит, когда сталкиваются честность и стяжательство, самообман взрослого человека и яростная бескомпромиссность подростка», – отмечал Вл. Разумневич («Глазами подростка». – Книжное обозрение, 1971, 16 апреля).
«Глазами подростка, через его обостренное восприятие, детский максимализм и жгучий поиск истины, через боль, недоумение, отчаяние и напряженное стремление найти выход из „лабиринта“ писатель вводит нас в круг острейших проблем, – развивает сходную мысль А. Адрианов. – И прежде всего это мера ответственности взрослых за судьбу детей и свое поведение, это – право детей судить о жизни и поступках родителей и, наконец, это роль семьи, которая формирует юного человека» (Октябрь, 1971, № 11).
Заранее отводя упреки тех, кто во всяком изображении в детской книге отрицательных взрослых усматривает «непедагогичность», Сергей Михалков писал в статье «Дорогие наши мальчишки...» (Литературная газета, 1977, 16 февраля):
«Читая „Лабиринт“, я невольно задумался: правильно ли поступает писатель, сталкивая своего героя с людьми малопривлекательными? В частности, стоило ли показывать в романе учительницу черствую, эгоистичную? Ведь учитель – святая профессия. Не подорвет ли образ Изольды Павловны уважение к учителям вообще?..
Огромное большинство ребят по собственному опыту знают, что учителя – это не только требовательные наставники, но и мудрые, пристрастные друзья. И образ Изольды Павловны не бросит на них тень. К читателю нужно относиться с доверием, в каком бы возрасте он ни был. Молодой читатель, особенно остро чувствующий всякую неискренность, сразу же ощутит фальшь в рассказе о себе, о своих сверстниках – и не простит писателю «украшательства», даже если оно продиктовано самыми благими намерениями.
Герои Лиханова не свидетели, а участники событий. И совсем не наивен юношеский максимализм, с каким они воюют против пусть даже самой маленькой капельки неискренности, лжи, он мудр, ибо так и должно быть, ибо не может быть компромисса между добротой и корыстью, между правдой и обманом».
«Лабиринт» переведен в Эстонии, Венгрии, Монголии, издан на английском языке и языке ория.