По воле чародея

– Так же лучше, верно? Чаем уставшего пана угостишь, душа моя? Позволишь хоть присесть или так и будем статуями стоять?

Настасья сомкнула губы, не двинувшись с места. Тогда волшебник сам шагнул навстречу. Решительно. Уверенно. Словно это он был здесь хозяином.

– Я не позволяла вам входить в дом моего отца, – с каждым словом дрожащий голосок Настасьи обретал твёрдость. – И я прошу вас, уходите! Уходите немедленно, слышите?!

Она понимала, что перечить пану, да ещё и колдуну, очень опасно. Однако желания кланяться человеку, который уже успел сделать им столько зла, не возникало. «Что же ему, Аспиду, надо от меня? – думала Настя. – За долгом пришёл. Но он ведь знает, что нет денег. Он сам всё и подстроил как пить дать! Почему он ко мне привязался?»

Господин, между тем усмехнулся, спросил:

– Боишься меня, Настенька? Понимаю. Можешь не скрывать, я тебя как открытую книгу читаю. Боишься… Но это хорошо. Власть ведь на страхе держится. Так же, как и магия. На наших чувствах. Ты не представляешь, каково это – управлять людьми, играть с ними, как… – Его взгляд вдруг упал на обережную куколку Настасьи, лежавшую на столе. – …как с куклами, да, – договорил он задумчиво. – Хм, какая дивная вещица. – Недолго думая, Вишнецкий взял её в руки, повертел, внимательно осмотрел орнамент и маленький кокошник. Дочь мельника испуганно глядела, словно кукла была новорождённым младенцем, а колдун – волком, изголодавшимся по живой плоти.

– Хм, так ты у нас, северянка, значит, – не сводя взора с игрушки, прошептал чародей, похоже сам себе. – Ну да-да, ваша избёнка выделяется среди мазанок в этой забытой богом деревне. Вы, навжийцы, северный народ, больно уж волю любите, – он скривил губы. Воспоминания о первой гражданской войне западных панов со свободным славенским народом и о победе последних, всегда оставляли в сердце ясновельможных шляхтичей досаду и злобу.

– Я не правительница, чтобы судить, и в страхе людей держать не умею. Положите мою куклу! Она от матери!

– Вижу, что материнское. – Властош небрежно бросил куколку на стол и спросил с горькой усмешкой: – Приданое? Всё, что у тебя есть? Хорошо, замуж не вышла, не то мороки было бы с тобой больше.

– О чём вы? – Настасья качала головой в недоумении. Спокойный и даже удовлетворённый тон чародея ей не нравился.

– То, что не правительница, видно сразу, – только и сказал пан, шагнув вперёд. – Однако больно дерзка для крестьянки, не находишь? Поди и не служила никому.

– Только нашему государю и Господу Богу. Мы вольные люди, у нас нет хозяев!

– Не повышай на меня голос, радость моя. – Пан приблизился, крепко взял её за плечо. – Как я понял, читать ты умеешь, но книги тебя ничему так и не научили. Ни уважению к старшим, ни хорошим манерам. Из книг ты должна знать поговорку, что долг платежом красен!

Девчонка тщетно попыталась вырваться.

– Вы прекрасно знаете, что у нас нет ни гроша! Это вы всё подстроили? Только зачем? Объясните толком, зачем? Что вам надо от нашей семьи?!

Она почти плакала, Властош напротив – искренне заулыбался.

– Наконец-то – правильный вопрос! Для того я и пришёл к тебе. Поговорить по душам и всё разъяснить. – Волшебник отпустил её. – Чаю нальёшь?

Вишнецкий, следя за тем, как Настасья медленно копошится у стола, резко расстегнул, да что там, почти сорвал серебряную застёжку, скрепляющую у горла плащ и бросил его на лавку.

Дочь мельника с осторожностью покосилась на чародея. Никогда ещё она не видела одежды краше, чем у этого господина. Расшитая серебром, но вместе с тем довольно простая чёрная туника доставала владельцу до колен; на кожаных сапогах и штанах вились узоры; а на поясе, помимо дорожной сумы, висел тонкий кинжал в дорогих ножнах. Пальцы волшебника, унизанные перстнями, как раз покоились на рукоятке клинка, сжимая его так, что побелели костяшки.

Анастасия успела заметить кривую улыбку пана в ответ на её любопытный взгляд и разом отвернулась заваривать чай. Глиняные кружки стукнули о столешницу, в деревянный заварник посыпались сушёные травы. Дрожащими руками девушка достала сахарницу. Последний сахар, что у них оставался.

Властош по-хозяйски расположился за накрытым скатертью столом и велел:

– Две ложки сахара мне в чай положи, замарашка.

Хоть бы «пожалуйста» добавил! Впрочем, Настя не сомневалась – после панского «пожалуйста» люди обычно кончают с собой, чтобы не быть ему должными…

Стараясь не обращать внимание на злую насмешку, Настасья добавила сахара, принесла ягодный пирог. Последний пирог, испечённый на их муке. Молча разрезав его, подала кусок пану. Маг завёл разговор прежде трапезы.

– Я бы забыл о тебе навсегда, душа моя, если бы госпожа Судьба не соединила наши дорожки во второй раз, там в Славенске, – начал он, ковыряя ложкой в начинке пирога. – Твой символ на запястье говорит о многом. Когда я его увидел, то понял, что спустя много лет нашёл помощь. У богов отменное чувство юмора. – Властош странно усмехнулся и, подняв глаза на Настасью, молвил: – Сварг, Солнечный Отец, наградил тебя необычным даром: магией Искусников. Яркой, сладчайшей, живой, сильной. Разве ты не замечала, что одарена? Это большая редкость. Я могу раскрыть твой талант. Обучить тебя. Стать наставником. Если ты только сама согласишься. По-хорошему…

Настасья медленно уселась напротив. Сотни разных мыслей роем жужжали в голове. Ну уж нет! Учиться чародейству, возможно, она бы согласилась, но не у него, избавьте! После всего, что этот негодяй сотворил. И он ещё называет это «по-хорошему»?!

Вишнецкий пригубил чай и поморщился: напиток сплошь пропитался солью.

– Необычный вкус, – у пана заслезились глаза. – Ох, я вижу здешний домовёнок тебя не жалует! – Он коротко посмеялся, посмотрев на пустое блюдце под красным углом с иконами. – Что же ты, ведьма, хоть бы молока ему налила, а то так и будет пакостничать. Азов домашнего колдовства даже не знаешь, замухрышка, боги, какой позор…

Настасья, почуяв внутри разрушительную ярость, глянула на пана, который дабы заглушить вкус особенного чая, поднёс ко рту кусок пирога. Выпечка оказалась приготовленной на славу, однако под тяжёлым взглядом Искусницы гость закашлялся. Чёртов кусок попал не в то горло! И то ли помещик был настолько голодным, что поторопился, то ли девочка ненароком как-то не так посмотрела.

– Отродясь магией не занималась и заниматься не собираюсь! Нет ни грамма волшебства во мне! – заголосила Настасья, не сводя пламенного взгляда с задыхающегося чародея. Вот бы помер на месте! – Но если на мне и лежит сие проклятье, то всё, чего я хочу, это избавиться от него! Не собираюсь я больше слушать вашу околесицу!

Вишнецкий, пытаясь откашляться, вскинул руку, и в лицо девочки ударил яркий зеленоватый луч света. Настасья вскрикнула, отскочила, зажмурилась. И только тогда кусок злополучного пирога вылетел из дворянского горла. Властош облегчённо выдохнул.

– Значит, ни грамма магии в тебе, да? – прошипел он, рванул к Насте и вцепился ей в волосы на затылке. – Ребёнок еще совсем, не ведаешь, что говоришь! А что это было по-твоему?!

– Случайность! Ах, больно!.. Пустите!

Маг горестно рассмеялся:

– Видел я, какая случайность! Ворожба у тебя от чувств прорастает! И проявляется, чёрт бы тебя побрал, когда не надо! Хотела, чтоб я насмерть подавился, да, дорогуша?!

Настасья испуганно глядела на разъярённого колдуна.

– Нет!

– Брешешь.

– Нет, – повторила девочка надтреснутым голосом, только в глаза постаралась не глядеть.

В тот же миг из дорожной сумы пана на поясе сама собой, словно живая, выпала колода карт.

– Та-ак, интересно, что тут у нас? – волшебник наконец отпустил девочку и поднял с пола колоду.

На стол легла первая карта. Настя успела заметить изображение чёрного, как дёготь, петуха с позолоченными клювом и глазом.

– Чёрный петух, – молвил Властош. – Символ лжи. Даже Оракул говорит, что ты нагло врёшь!

Анастасия опустила взгляд. Да, врала. И смерти кому-то желать – последнее дело, но… Но ведь этот лиходей того заслуживает!

– Да ты очи ясные не прячь, голубка, я прекрасно знаю, о чём думаешь. Боишься и ненавидишь. Чтобы всё вернулось, как прежде, мечтаешь. Но как прежде уже не будет. Хочешь, я тебе судьбу предскажу, м?.. – Маг прикрыл глаза и, не дожидаясь ответа, начал тасовать карты.

– Нет… Нет-нет, я не хочу!

Молния за окном вспорола чёрное небо, хотя дождь уже давно прекратился. На пол из колоды вновь вылетела карта.

– Опять ложь, душа моя. – Пан показал то самое изображение чёрного петуха. – Гнусная, ядовитая ложь. Садись.

Настя повиновалась, и руки пана принялись тасовать колоду перед её лицом.

– Итак, милая, прошу! – Настю затрясло мелкой дрожью, когда волшебник обошёл стол, встал позади, наклонился и почти коснулся губами её уха, заворожённо шепча: – Три карты, девчонка. Вытяни три карты, коли не боишься. Они расскажут правду. Поверь, ты сейчас убедишься, что лучше не спешить мне отказывать. Я же тебе учёбу предлагаю, а не женитьбу.

Настасья попыталась прийти в себя, сделала вдох-выдох и, закрыв глаза, вынула карты, к которым потянулась рука. Властош отложил колоду, но сам от Насти не отошёл, сильнее приобнял, далеко не с нежностью. Анастасия даже испугалась, что он сейчас её попросту придушит. Он держал её так, словно она уже была его собственностью. Изумрудные очи мага, коих она не могла увидеть, глядели с неподдельным интересом на вытянутые Искусницей карты.

– Пожар, Бой и Клетка, – озвучил господин Вишнецкий их названия. Картинки были чёрные, мрачные. Анастасия с ужасом взирала на каждую карту. Огонь, поглощающий дом. Толпа людей с обнажёнными мечами, сошедшихся в жестокой схватке. Птица, запертая в клеть с золотыми прутьями. Удивительно, но если приглядеться, то могло показаться, будто изображения движутся! Вот воины дерутся друг с другом, слышится звон стали и крики гибнущих людей. Кровь. Страх. Смерть. Вот пламя взмывается в траурное небо, поглощая горячей волною дом. А вот – несчастная птица c окровавленным клювом и переломанными крыльями бьётся о прутья клетки. Ей тесно. Ей не улететь. Ей не вырваться на свободу. Её заперли.

– Что ж, Настенька, быть тебе моей пленницей!

Звон оружия и треск пожара прервались голосом чародея, завораживающим, бархатным и одновременно очень холодным.

– НЕТ! – Настасья наконец выскользнула из мёртвой хватки. Отскочила к бревенчатой стене, едва не задев висящую масляную лампу. Властош выпрямился.

– Ставки слишком высоки, чтобы мне отказываться от шанса! Аккуратнее, радость моя, не то дом, а затем и мельницу батюшки спалишь. Нехорошо на старости лет отца без крова оставлять по глупости. Впрочем, на ошибках, говорят, учатся.

Настасья в смятении запустила пальцы в пшеничные волосы и отчаянно закричала, гоня лиходея прочь:

– Уходите отсюда, прошу! Пожалуйста, покиньте мой дом! Оставьте меня! Сгиньте! Единым Господом заклинаю!

Властош, осклабившись, глянул на икону Творца, и разрисованная дощечка упала с красного угла на пол ликом вниз. Настя вздрогнула. Икона раскололась надвое. Не снимая с лица улыбки, Властош перевёл взор на девчонку:

– Шутить со мной захотела, Анастасия? Зря. Ты меня не знаешь. Ты не знаешь, на что я способен. Последний раз спрашиваю: пойдёшь ли добром ко мне в ученицы? Не упирайся, позволь раскрыть твой дар. Платы за науку я с тебя не спрошу никакой, но после ты должна будешь помочь мне в одном деле. Если откажешься, случится всё, что показали карты, – произнёс он серьёзно. – В Славении прольётся слишком много крови и слёз. Церемониться с тобой и твоим папашей времени у меня нет, клянусь! Вот тебе последнее моё слово, Анастасия.

– Не знаю, в чём моё счастье, но уж точно не в вас и не в вашем чёрном колдовстве! – Девушка схватила со стола материнскую куклу в одну руку, а в другую – кухонный нож, выставив его перед собой. – Уходите, пан! Отца вы не тронете! И только попробуйте подойти ближе!

– Ты мне цветочком угрожаешь?

Настасья посмотрела на оружие в руке, но вместо ножа в ней оказалась алая роза. Шипы тут же вонзились в ладонь, изрисовав её алыми ручейками.

– Вот и первая кровь, – бесстрастно произнёс тёмный волшебник. – Ох, что же ты так смотришь? Ты ведь у нас любишь живые цветы, не так ли?

Властош беззвучно посмеялся.

Настасья обронила розу и от страха вжалась в стену. Кровь испачкала ткань сарафана.

За окнами прогрохотал гром. Послышался звук шагов.

В сенях показалась тощая, измотанная жизнью фигура. Это вернулся отец.

Мелинар вошёл в избу мокрый, дрожащий. На лице его не было и следа радости, с какой он раньше возвращался домой. Все его мысли занимал сегодняшний отвратительный вечер. Старушка Феодосья вручила пару рублей за подохших кур, а потом полил проклятый дождь!

– Отец!.. – окликнула Настя.

Мелинар не увидел чародея, стоящего в тени. Он подошёл к дочери, положил голову ей на плечо. Голос его, усталый, изнемогший, зазвучал с прежней лаской, с какой он всегда встречал своё чадо:

– Золотце моё… Тут всего несколько рублей. Но, быть может, зиму переживём. Да, переживём всё это, дитятко… Ты прости меня, моя хорошая, я был груб, прости, солнышко моё.

Настя сжала озябшими пальцами сморщенную руку отца.

– Всё будет хорошо, тять, всё будет…

– Нет, Настенька! Уже не будет! Ах, какая сцена, как трогательно! – Из темноты кто-то громко захлопал в ладоши.

Мельник дёрнулся и обернулся на насмешливый голос. Глаза Мелинара округлились, костлявые руки сжались в кулаки.

– Вы?! Мерзавец! Что вы тут делаете?!

Желание жить, чтобы защитить родную дочь и дом, вернулось к мельнику, и вспыхнувшая в сердце ненависть почти не давала дышать. Шляхтич оставался невозмутим. Злость Мелинара его скорее забавляла.

– Знаешь, я не перестаю удивляться, почему вся ваша семейка делает вид, будто меня не ждала! Я сказал тогда чётко: после дождя в четверг приеду. И я приехал. За долгом. Деньги или твоя девчонка, выбирай!

Властош говорил уже без улыбки.

– Ни денег, коих у меня из-за вас теперь нет, ни дочку мою вы не получите, пан Вишнецкий. Вы нарочно всё это делали! – Не помня себя от злости, Мелинар подбежал к пану и схватил его за грудки.

– Что я делал нарочно? – маг в изумлении выгнул бровь.

– Не притворяйся, лиходей! Сказано тебе: ни рубля от нашей семьи не получишь. А если я ещё раз увижу тебя в своём доме… – начал было мельник, но пан перебил:

– Как быстро на «ты» перешёл, надо же! Мой титул для тебя уже пустой звук?

Настя с тревогой следила за развернувшейся сценой, понимая, что сейчас отец ни в коем случае не должен переходить границы.

– Тять, не стоит, – взмолилась она. – Пусти его, пускай идёт своей дорогой!

Отец послушался с неохотой.

– Тронешь мою девочку хоть пальцем, – заявил Мелинар, – самолично глотку перегрызу. Терять мне нечего.

Вишнецкий на секунду замер. Рука его поправила на пальце изумрудный перстень, и Настасья на всякий случай заслонила собой батюшку.

– Я вот думаю, – медленно протянул маг, – что же мне сделать с тобой, мельник.

Никто не знал, чем бы всё это закончилось, если бы в дверь избы внезапно не постучали. С улицы доносился плач. Мелинар, нарочно задев плечом чародея, направился в сенцы.

– Прохвост! О, ты, как всегда, не вовремя!

В светлицу вбежал плачущий мальчонка.

– Данилка! Что произошло? – Настасья, совершенно позабыв о пане чародее, об отце и всех бедах, рванула к названому брату. Ребёнок, всхлипывая, лепетал одно-единственное слово:

– Мама… Мама… Мамка…

– Лисавета? – встревожился Мелинар. – Что с ней?!

Утерев мокрый нос рукавом рубашонки, Данила судорожно выдохнул и ответил, запинаясь:

– П-п-п… П-померла… Померла м-моя м-мамка…

Настасья ахнула. Мелинар опустился за стол как подкошенный. Первая мысль, возникшая у него в голове, была о том, сколько дерева, сил и времени понадобится для того, чтобы сколотить гроб. Ребёнок один не справится, а Любор уже в столице.

Данилка утонул в объятиях подруги и из-за её спины встретился со взглядом тёмного волшебника. В глазах пана блеснуло нечто странное, похожее на сострадание. Властош снял с пальца перстень, спрятал в суму и потянулся к дорожному плащу, стараясь больше не глядеть на мальчишку.

– Ну, похороны – дело святое, – молвил он с прохладцей. – Три дня даю вам. Надеюсь, успеешь всё сделать, мельник? А ежели не вернёшь долг, расплатишься ею, – он кивнул на Настасью. – За пирог и особенно за чай благодарю, замарашка. До скорого свидания, душа моя.

Когда пана колдуна и след простыл, Настя заперла дверь и дозволила маленькому сироте прижаться к себе. Она не знала, что ему сказать, как утешить. В нужных словах нашёлся Мелинар. Только его слова были скорее честными, правдивыми, нежели успокаивающими.

– Смерть скосит, а любовь засеет, – устало прошептал он. – Всё идёт по кругу. Прими как должное. В этом и есть жизнь, маленький друг. На смену смерти приходит новая жизнь.

Данилушка старался унять слёзы, но не смог. Не сдерживая себя, уткнулся в голубой сарафан Насти и зарыдал во всю силу. Обережная куколка Насти, сидящая на столе, печально склонила голову, будто плакала вместе с мальчиком. Как расколотую икону нельзя было воссоединить, так и мёртвую невозможно было воскресить. Что ждало их всех впереди, никто не знал. Но они и не пытались вообразить. Их ждали другие, более важные дела, пока им даровали хоть немного времени.

Он встретился с Захарием на опушке леса, в северо-восточной стороне, куда никто из деревенских обычно не ходил: место было сырое, недоброе. На лице Властоша, когда тот объявился, кузнец успел заметить задумчиво-печальное выражение.

– Ну, как всё прошло, господин?

– Не переживай, коваль, скоро девчонка будет твоей. Мама вашего деревенского прохвоста Данилки померла. Пусть похоронят, следует подождать.

Захарий нахмурился.

– Ваших рук дело?..

Чародей медленно поднял на того изумлённый взор.

– Не суди меня так низко, глупец. Я хорошо знаю, каково это – остаться сиротой. Мама мальчика померла от болезни, я тут ни при чём. И только попробуй ещё раз обо мне так подумать. Пожалеешь.

Захарий умолк. Тишина длилась недолго. Властош расписал кузнецу, как следовало действовать дальше. Захарий из его слов уяснил: по прошествии трёх дней ему нужно будет пойти к Мелинару и предложить денег, которые пан спокойно вручил в кошеле.

– Не бойся, всё будет по справедливости, – похлопал по плечу коваля Властош. – Тебе девчонку, мне – имущество её папаши. Настенька теперь от тебя не отвертится, придётся замуж идти, но самое главное, смотри. Вот ваш брачный договор! Читать же ты умеешь?

Вишнецкий махнул рукой, и в его пальцах возник контракт, исписанный тысячами до ужаса мелких букв. Глаза Захария чуть не вылезли, пытаясь прочесть хоть несколько предложений. Разобрал. И впрямь, про свадьбу там что-то говорилось.

– Нужна только подпись отца, она всё решает. Вот здесь он должен расписаться. Видишь, куда указываю пальцем?

– Да вижу, вижу я, пан.

Властош исподлобья смотрел на кузнеца, медленно разбирающего по слогам договор. Захарий совсем не представлял, как ловко с помощью чар можно переставить буковки на листочке, превратив его из контракта о продаже человека в некий «брачный договор». Одна беда – подпись, которую стереть потом уже будет невозможно, закрепляет истинную суть контракта, чтобы там ни было написано.

– А вы, господин, на нашу свадьбу-то придёте? – вдруг спросил Захарий.

Контрактом он был доволен и ничего странного там не приметил.

– Почему бы и нет! – Властош прикусил губу, сдерживая смех. – Какие у Настасьи цветы любимые? Без подарка на праздник как-то не по-людски.

– Васильки, пан. – Захарий по-дурацки заулыбался, мечтательно продолжая рассматривать «брачный контракт». – Они такие же красивые, как и она сама…

– Будет ей василёк, будет, – прошептал чародей, косясь на кузнеца. – Уж без подарка её не оставлю.