Шепот чужих душ

Глава 1

Есть подозрение, что Вселенная, в своей бесконечной щедрости, выделила для меня персональную палитру под названием «Пятьдесят оттенков безнадёги». Каждое утро начинается с одного и того же – с уныло-серого, цвета мокрого асфальта и несбывшихся надежд. Сегодняшний день, разумеется, решил не нарушать традицию. Я открыла глаза задолго до того, как мой телефон должен был издать свой истошный вибрирующий вопль, чтобы вырвать меня из небытия. Мой внутренний будильник, уже давно перешёл в режим параноидальной бдительности. Это вечное «проснуться раньше» стало одновременно моим личным сортом мазохизма и единственным способом не сойти с ума.

Комнату окутывал предрассветный полумрак, а сквозь щели в наших героически сражающихся с ветром окнах просачивался такой холод, что, казалось, он метил прямо в душу. Я инстинктивно съёжилась, обняв себя за плечи, и нагло урвала ещё одно драгоценное мгновение в тёплом коконе из одеяла, прежде чем с головой нырнуть в новый день.

Первые полгода после того, как наш привычный мир схлопнулся, оставив после себя лишь пепелище и звенящую в ушах тишину, были сущим филиалом ада на земле. «Родителей больше нет». Эта фраза до сих пор отскакивала от стенок черепа, как резиновый мячик в пустой комнате. Я, девчонка, которая с трудом могла вспомнить, полила ли она единственный кактус, внезапно оказалась под завалом ответственности размером с Эверест. На моих плечах повис Максим, мой младший брат. Конечно, хор доброжелателей из социальных служб уже был готов исполнить арию о «лучшем решении», но для меня их аргументы звучали фальшиво. Максим… мой Кроль. Мой маленький лунный лучик, альбинос с глазами цвета клубничного варенья и волосами, которым позавидовал бы свежевыпавший снег. Он, хоть и был младше, парадоксальным образом стал моим якорем в этом шторме отчаяния. Отдать его? Куда?! Одной этой мысли было достаточно, чтобы сердце покрылось инеем.

Так что я, не дав сомнениям и шанса пустить корни, шагнула вперёд. Опека. А моя жизнь? Да что моя жизнь. Я аккуратно упаковала её в воображаемую коробку с надписью «Открыть… когда-нибудь потом» и задвинула под кровать. Эта мысль, горькая, как лекарство, одновременно была и моим спасением. Максиму уже двенадцать, скоро вырастет. Ещё пара-тройка лет, и этот птенец вылетит из гнезда. А уж тогда… Ох, тогда я развернусь! Я представила, как он, гордый и нелепо-торжественный в выпускном костюме, получает свой аттестат. А вот он, уже взрослый, стоит у алтаря в идеально сидящем костюме, а я в сторонке, в элегантном платье, картинно смахиваю слезу умиления… ХЛОП! Моя собственная ладонь звонко припечатала щеку, возвращая в суровую реальность. Мечтательница! Мечты – вещь хрупкая, а в моей реальности для хрупких вещей места нет.

Погруженная в эти мысли, я двигалась на автопилоте, выполняя утренний ритуал. Сняла с сушилки чуть влажное белье, пахнущее порошком и надеждой. С маниакальной педантичностью прогладила Максу рубашку – крестовый поход против складок был моим маленьким вкладом в его социализацию. Затем кухня. В сковородку полетело тесто для оладушек, и сладкий аромат ванили начал робко вытеснять утреннюю тоску. И тут… сверху громыхнуло так, будто там рояль уронили. Или слона. Или слона, играющего на рояле.

Сердце сделало кульбит и рухнуло куда-то в пятки. Оладушки были мгновенно забыты. Я рванула наверх, перескакивая через две ступеньки и чуть не организовав себе встречу с лестничным пролётом. Внутри всё кипело от гремучей смеси страха и раздражения. Мой мозг, профессионал по части катастрофических сценариев, за долю секунды выдал варианты: 1) он опять притащил с улицы кота размером с рысь, и тот крушит комнату; 2) его очередной гениальный научный эксперимент закончился взрывом; 3) самое страшное. Я влетела в его комнату без стука, готовая ко всему. И замерла. А потом меня прорвало. Смех, который я так долго сдерживала, вырвался наружу – истеричный, громкий, освобождающий.

Мой «маленький» братишка, чемпион по турбулентному сну, умудрился спикировать с кровати прямо на пол. Сейчас он сидел там, в спутанной куче одеяла и пижамных штанов, сонно моргая и ошарашенно потирая свеженабитую на лбу шишку. Вид у него был настолько потерянный и комичный, что даже я, вечный Атлант, держащий на плечах наш маленький мир, не смогла устоять.

– С добрым утром, Кроль! – выдохнула я, подойдя и протягивая ему руку. – Посадка прошла в штатном режиме? Пол встретил так же радушно, как и всегда?

Он что-то пробурчал в ответ, принимая мою помощь, и принялся отряхиваться, всё ещё находясь где-то на границе сна и реальности.

Кроль. Это было моё изобретение, мой маленький стратегический шедевр. С его-то белоснежными волосами и глазами, которые на свету отливали красноватым, он был вылитый кролик-альбинос. Я понимала, что безжалостный мир подростковых пираний не упустит такого шанса. Поэтому я нанесла упреждающий удар. «Кроль» – это мило, ласково и, главное, обезоруживающе. Прозвище прижилось намертво и в школе, и во дворе. И это была моя тихая, но очень важная победа. Пусть лучше он будет Кролем, чем кем-то похуже, придуманным жестокой детской фантазией.

– Ну, хотя бы я теперь не на втором ярусе сплю, а то было бы ещё веселее, – пробормотал Макс, наконец возвращаясь с орбиты в нашу скромную реальность и снова ощупывая лоб.

Его слова, брошенные без всякой задней мысли, сработали лучше любого нашатыря. Будто кто-то со всего размаху воткнул мне в грудь ледяную сосульку. Второй ярус. Ну конечно. Я тут же увидела нашу старую детскую, его вечно растрёпанную макушку, свешивающуюся сверху, и себя – внизу, в своём уютном «первом этаже». Это было в другой жизни. В той, где были родители. А теперь… Теперь я сама перебралась в их спальню – огромную и пустую, – чтобы у моего Кроля был свой личный замок, своя крепость. Подростку нужно пространство, чтобы страдать, взрослеть и, видимо, практиковать гравитационные трюки во сне. Это было моё негласное обещание, данное пустоте: я сделаю всё, чтобы его жизнь, в отличие от моей, шла по максимально нормальному сценарию. И это обещание лежало на моих плечах тяжелее гранитной плиты.

– Ладно, хватит ныть, пилот-камикадзе, – я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно более ехидно, запихивая внезапный приступ тоски куда-поглубже. – Марш умываться и за стол, а то твой школьный экспресс уедет без главной звезды.

И тут мои глаза стали размером с блюдца. ЧЁРТ! ОЛАДУШКИ! Моё кулинарное творение, мой маленький островок уюта, прямо сейчас превращалось в угольные лепёшки на сковороде! С грацией испуганного бегемота я снова понеслась вниз, на ходу моля всех кухонных богов о пощаде. Успела! Явилась ровно в тот момент, когда они из золотистых начали переходить в оттенок «лёгкий загар курильщика». Спасены! Маленькая победа в начале большого дня.

Мы завтракали в нашем привычном комфортном молчании, которое нарушал лишь стук вилок и шелест страниц учебника, в который Макс умудрялся пялиться даже за едой. Я на автомате собрала ему обед в ланч-бокс, выпроводила за дверь и, поймав момент, оставила на его щеке влажный, демонстративный след моей сестринской любви.

– Ну Али-и-иса! – взвыл он, яростно оттирая «улику».

– Иди уже, Кроль! – подначила я в ответ, глядя, как он, сгорбившись под рюкзаком, несётся к остановке. – Даю повод друзьям придумать тебе новое, ещё более унизительное прозвище!

Это была наша маленькая игра. Мой способ показать, что я рядом, и его способ сделать вид, что ему это ужасно не нравится. Хотя я-то знала – нравится.

До моих пар в университете было ещё два часа. Два часа мифической свободы, которые, разумеется, были расписаны с точностью до секунды. Мой внутренний менеджер уже развернул свиток с неотложными делами. Сначала – визит к нотариусу, чтобы продолжить квест под названием «Победи проклятую бумажную волокиту с наследством». Затем – забрать новую футбольную форму для Макса, потому что мой «малыш» растёт, как на дрожжах, и его старые шорты скоро превратятся в неприличные стринги. И вишенка на торте – заскочить оплатить колумбарий. Весёленький маршрут, не правда ли? В мои девятнадцать лет на меня свалилась взрослая жизнь в режиме «хардкор» с дополнением «подросток в пубертате». В голове, как назойливая бегущая строка в новостях, безостановочно крутился список задач, угроз и напоминаний, не давая расслабиться ни на мгновение.

Я взглянула на чудовище в зеркале. А, нет, погодите, это всего лишь я. Та самая незнакомка, которую я знаю до тошноты, до каждой предательской веснушки и усталой морщинки у глаз. Первым делом, конечно, в отражении полыхал он – мой персональный апокалипсис, мой вечный крест – рыжий пожар на голове. Эту копну цвета заката и наглости невозможно было ни укротить, ни причесать так, чтобы она не напоминала гнездо взбесившейся вороны после урагана. Я вела с ней ежедневную битву: скручивала в тугой, почти болезненный узел, закалывала арсеналом шпилек, заливала лаком. Но всё было тщетно. Пара-тройка упругих, огненных локонов-диверсантов неизменно вырывалась на свободу, издевательски подрагивая у висков. Мне всерьёз казалось, что моя шевелюра – это маяк для всех неприятностей в радиусе ста километров. Вселенная видит этот огонёк и думает: «Ага, вот та самая девушка, которой срочно не хватает падающего на голову голубя, внезапной лужи в самых неподходящих туфлях и разговора с бывшим одноклассником в аптеке, когда она покупает средство от грибка. Срочно высылаем наряд!».

Под этим буйством красок горели два огромных янтарных фонаря – мои вечно невыспавшиеся глаза. Их цвет сравнивали с дорогим коньяком, но в их глубине давно не было ни томности, ни загадки. Только титаническая усталость и лёгкий налёт цинизма. Знатоки человеческих душ утверждают, что такие глаза бывают у тех, кто прожил тысячу жизней и познал всю горечь мира. Полная ерунда. Это просто глаза человека с хроническим недосыпом и перепроизводством кортизола. Сегодня в этой коньячной глубине плавала мутная плёнка вчерашней тревоги, как пар над утренним чаем. Я видела в них всё: свои страхи, свои нелепые надежды, своё молчаливое упрямство.

А всё остальное – так, декорации. Предательски-аристократическая бледность кожи, которая от любого неловкого комплимента или косого взгляда мгновенно превращала меня в спелый помидор. Тонкие черты, аккуратный нос, губы, которые выглядели так, будто я вечно чем-то недовольна. Со стороны мир видел фарфоровую пастушку ростом метр с кепкой в прыжке. Хрупкое, нежное создание, которое нужно оберегать и защищать. Ах, если бы они только знали, что внутри этой фарфоровой оболочки до предела, до звона натянута стальная струна. Ещё одно неверное движение, ещё одно «ты же девочка, будь слабее», и эта струна лопнет с таким визгом, что заложит уши, и разрежет к чертям этот хрупкий фарфор, а заодно и любого, кто окажется слишком близко. Эта струна была моим секретом. Моим стержнем. Моим личным обещанием не развалиться на части.

– ЧЁРТ! ЧЁРТ! ЧЁ-Ё-ЁРТ! – мой голос, сорвавшись на визг, наверняка заставил пару-тройку особо любопытных соседей прилипнуть носами к оконным стёклам, чтобы насладиться моей утренней арией отчаяния. Да и плевать я на них хотела с высокой колокольни! Какая мелкая, мстительная зараза сотворила это?! Вопрос повис в утреннем воздухе, потому что адресовать его было некому. Была только я, мой праведный гнев и родительский внедорожник, печально присевший на все четыре безжизненно-обвисшие шины. Ну просто маленькие дьяволята из преисподней! Сердце заколотилось в груди, как пойманная в банку пчела – от ярости и абсолютного бессилия. День ещё даже не соизволил толком начаться, а уже подложил мне свинью размером с кабана.

Но как бы ни хотелось мне сесть на асфальт и устроить показательную истерику, мой внутренний тайм-менеджер уже бил в набат. Времени на проклятия и поиск невидимых вандалов не было. Понимая, что такси в наш тихий спальный район приедет примерно к следующему вторнику, я рванула к центральной улице. Я не бежала, я неслась. Мои короткие ножки отбивали по асфальту сумасшедшую дробь, и хотя со стороны я, наверное, напоминала не тигрицу, а скорее разъярённого хомяка в состоянии панической атаки, скорость я развила приличную. Лёгкие горели адским пламенем, а в висках отбивала чечётку целая цыганская труппа, но я не останавливалась. Каждая секунда была на вес золота, а опоздание – непозволительная роскошь, как сумочка от Chanel.

Добравшись до дороги, задыхаясь и чувствуя себя так, будто пробежала марафон, я картинно вытянула руку. Первая машина пролетела мимо, обдав меня презрением. Вторая. Третья. Четвёртая… «Да вы издеваетесь?!» – взвыл мой мозг. Поток машин иссяк, видимо, где-то впереди загорелся красный. Ладно. Сами напросились. План «Б». Безумие и отвага. Заметив на горизонте следующую жертву, я, не раздумывая, выскочила на проезжую часть, раскинула руки, как для объятий, и плотно зажмурилась, готовясь к худшему.

Пронзительный визг тормозов… и тишина. Я с опаской приоткрыла один глаз, потом второй. Буквально в паре сантиметров от моих колен замер хищный, зализанный до неприличия зверь – иномарка бизнес-класса. Чёрная, блестящая, она выглядела оскорблённой моим вторжением. Водительское окно поползло вниз, и оттуда высунулось лицо, напоминающее перекормленного бульдога, которое тут же извергло на меня словесный водопад из отборнейших ругательств. Я пару секунд ошарашенно смотрела на это разгневанное желе, а потом мой слух выцепил тихую, но властную фразу, донёсшуюся с заднего сиденья: «Поехали». Ага! Так этот краснолицый хам всего лишь наёмный работник. Ну, это в корне меняет дело.

Я одарила водителя самой фальшивой и лучезарной улыбкой из своего арсенала, обошла машину походкой победительницы, только что завоевавшей вражескую территорию, решительно распахнула заднюю дверь и плюхнулась на мягкое кожаное сиденье.

– Простите, пожалуйста, за этот перформанс, но у меня ситуация из разряда «жизнь и смерть», – выпалила я, пытаясь восстановить дыхание. – Подвезите!

И только после этого мой взгляд наконец сфокусировался на человеке, сидевшем рядом. На том самом, кто отдал команду. Его волосы – платиновые, почти нереального цвета – падали на плечи, создавая эффект тщательно продуманного художественного беспорядка. Он попытался собрать их в низкий хвост, но несколько прядей, словно живые, выскользнули и обрамили его лицо. В этом была какая-то расслабленная, почти богемная небрежность. Он казался произведением искусства, а я – его разгневанной, вспотевшей и слегка безумной поклонницей, прорвавшейся через оцепление.

Но настоящим нокаутом стали его глаза. Яркие, изумрудные, цвета мха после дождя. Они смотрели на меня с таким обезоруживающим теплом и пониманием, что моя внутренняя буря, только что бушевавшая на уровне урагана пятой категории, внезапно стихла до лёгкого бриза. Это было до жути странно. Как может абсолютно незнакомый человек одним лишь взглядом отключить сирену в моей голове? У него было лицо, будто выточенное из слоновой кости для обложки журнала о красивой жизни: аристократически вытянутое, с тонкими, но волевыми чертами. Он был не просто привлекателен, он был произведением искусства, но не холодным и музейным, а живым, дышащим. Его красота не отталкивала, а, наоборот, манила, как обещание чего-то запретного и невероятно интересного. Бледная кожа в сочетании со светлыми волосами и этими тёплыми зелёными глазами не создавала болезненного вида, а лишь подчёркивала его нездешнюю породу. Он был высоким, но гибким, как пантера, – под дорогой тканью рубашки угадывались рельефные мышцы, создавая впечатление скрытой силы и грации хищника, замаскированной под лёгкость танцора.

Мужчина медленно повернул голову и устроил инвентаризацию моего личного хаоса. Его взгляд пропутешествовал от моего огненного гнезда на голове, задержался на пылающих от смущения щеках, скользнул по потрёпанному рюкзаку и финишировал на моих армейских ботинках, которые смотрелись в этом царстве роскоши как валенки на балу. Каждое место, которого касался его взгляд, вспыхивало, будто он проводил по мне невидимым паяльником. Он не проронил ни слова. Просто лениво махнул рукой водителю, и тот, восприняв это как команду свыше, прекратил извергать проклятия. «Поезжай». Машина тронулась так плавно, будто плыла по шёлку, а не ехала по разбитому асфальту нашего района.

– Проспект Победы, 42, – я выпалила адрес нотариуса с такой самоуверенностью, будто сообщала координаты для высадки десанта, отчаянно пытаясь вернуть себе хоть каплю достоинства. Затем, решив, что грех не воспользоваться VIP-трансфером для самообразования, я полезла в сумку за конспектом по психологии. Раз уж судьба подкинула личного шофёра, нужно готовиться к зачёту. Погрузившись в глубины подсознания по Фрейду, я полностью отключилась от реальности и не заметила, как мы прибыли на место.

– Приехали, – процедил водитель с таким видом, как будто одно моё присутствие вызывало у него аллергический отёк.

– Ах, да? – Я встрепенулась, как пойманная на месте преступления школьница, и начала лихорадочно запихивать тетрадь обратно в сумку. В этот момент мой потрёпанный портфель, видимо, решив, что с него хватит унижений, совершил акт суицида. Он распахнулся, и всё его содержимое, словно в замедленной съёмке, устроило показательное дефиле по дорогущей кожаной обивке и безупречно чистому полу. Вот же чёрт! Этот день официально объявляется худшим в этом году! – причитала я про себя, чувствуя, как щёки горят огнём. И тут я услышала его. Тихий, бархатный смешок со стороны моего платинового соседа. Он не смеялся зло, он искренне забавлялся. И в этот момент я физически ощутила, как та самая стальная струна внутри меня, о которой я думала утром, натянулась до предела. Ещё чуть-чуть, и она лопнет со звоном.

– Что ж, приятно знать, что моя врождённая грация бегемота в посудной лавке способна вызывать улыбку, – парировала я, вливая в свой голос столько ледяного спокойствия, сколько смогла найти на руинах своей нервной системы. – Не всем же порхать по жизни, как вы, полагаю. Зато у меня есть неоспоримый талант – делать любой день незабываемым.

И, сгребая в охапку свои пожитки, рассыпанные по этому храму роскоши, я вывалилась из машины и захлопнула дверь с таким грохотом, который, вероятно, сбил калибровку их дорогущей сигнализации. Автомобиль, в свою очередь, рванул с места с энтузиазмом заключённого, получившего условно-досрочное. На секунду мне стало неловко. Мужчина, в конце концов, молча отодвинул свои дела, чтобы подбросить незнакомую психопатку. А я, вместо благодарности, огрызнулась и чуть не вынесла ему дверь. Но… а нечего было хихикать! Это главное правило самосохранения: лучшая защита – это нападение. Даже если нападаешь на собственную вежливость. Этим железным аргументом я заткнула писклявый голосок совести и устроила показательный марш-бросок к офису нотариуса, стараясь, чтобы моя спина выглядела максимально решительной и независимой.

Дальнейший день превратился в сумасшедшую игру в пинбол, где я была тем самым шариком, который безжалостно отлетает от одного бампера «Опоздала!» к другому «Срочно!». Бесконечная гонка, в которой финишная черта постоянно отодвигалась.

И только плюхнувшись за парту в университетской аудитории, я смогла наконец выдохнуть. Глубокий, дрожащий выдох, который унёс с собой всю утреннюю гарь, панику и остатки гордости. «Алиса, ты не просто спринтер, ты олимпийский чемпион по бегу с препятствиями, где препятствия – это сама жизнь», – мысленно похлопала я себя по плечу. Раз уж больше некому.

Я полезла в сумку за конспектом, чтобы хоть как-то оправдать своё присутствие здесь, но… Чёрт. Конспект. Моя святыня, исписанная каракулями о комплексах и защитных механизмах. Его нет. Я лихорадочно перерыла сумку. Пусто. Только не говорите мне, что мои бесценные труды о Фрейде сейчас катаются по городу в машине платинового Аполлона. Я же вроде всё собрала… Вроде бы. Я тяжело вздохнула и, уронив голову на стол, запустила пальцы в свои мятежные волосы. Этот день официально становится бесконечным.

Лекция началась. Голос преподавателя растекался по аудитории, как тёплое молоко с мёдом, – монотонный, убаюкивающий, идеальное снотворное. Через пять минут мои веки налились свинцом. Борьба была короткой и бесславной. Я послушно отдалась в липкие лапы сна, решив, что на сегодня с меня хватит подвигов.

Сон. Мой персональный блокбастер, который крутят каждую ночь с завидной регулярностью и всегда с одного и того же унылого кадра. И я ненавижу его до скрежета зубов.

Всё начинается с поляны, залитой мертвенно-бледным лунным светом. Воздух здесь не просто холодный – он застывший, кристаллизованный, он проникает под кожу и замораживает костный мозг. Я знаю, что должна найти Макса. Я открываю рот, чтобы позвать его, но из горла вырывается лишь вакуум. Беззвучный, надрывный вопль отчаяния, который тонет в этой звенящей пустоте, не оставляя даже эха.

А потом – щелчок. Мир меняется. Поляна под ногами оборачивается гигантской шахматной доской из полированного до зеркального блеска чёрного и белого мрамора. Я стою на центральной белой клетке. Я – Белая Королева. И я не могу сдвинуться с места, прикованная невидимыми, но несокрушимыми цепями. На другом конце доски, там, где должен стоять Чёрный Король, дрожит, как мираж, размытая фигурка Макса. Мой маленький король, моя цель и моя слабость. Он не видит меня, не слышит.

И тут появляются Они. Три Игрока. Колоссальные теневые силуэты, нависающие над доской, как грозовые тучи. Я не вижу их лиц, но чувствую присутствие каждой клеткой. Оно давит, душит, сжимает.

Первый Игрок пахнет холодом гробниц и вековой пылью. Запах заточения. Его тень падает на доску, и меня сковывает ледяной ужас. Он делает свой ход, и вокруг моей клетки, словно по волшебству, из мрамора начинают расти стены. Высокие, гладкие, непреодолимые. Я оказываюсь в роскошной темнице с хрустальным потолком, сквозь который видно безразличное небо. В ловушке.

Второй Игрок подступает, и от него несёт приторной сладостью увядающих роз и гнилью. Запах лжи. Его шёпот, как шипение змеи, звучит отовсюду, обещая свободу, спасение, золотые горы. Он делает свой ход – и одна из стен моей клетки рассыпается в пыль, открывая путь. Но этот путь усеян шипами, а в моей руке материализуется изящный, но отравленный ключ. Я нутром чую – он откроет не ту дверь, а плата за ошибку будет непомерной.

Третий Игрок пахнет грозой, озоном и раскалённым металлом. Запах безжалостной логики. От него не исходит ни обещаний, ни угроз, лишь холодный, непреклонный порядок. Он делает свой ход – и передо мной возникает прямая, как стрела, но узкая, как лезвие ножа, тропа через всю доску. А по обе стороны от неё – огненная пропасть, дышащая жаром. Он предлагает не спасение, а испытание. И пройти по нему так же страшно, как сгнить в этой клетке.

А потом они решают сделать ход одновременно. Меня начинает рвать на части. Каждая сила тянет в свою сторону: стены темницы сжимаются, отравленный ключ обжигает ладонь, а пламя из пропасти лижет пятки. Я чувствую, как моё тело трещит по швам, а душа кричит.

В этот момент пикового отчаяния я снова пытаюсь закричать. И в этот раз – получается.

Но это не звук. Это волна абсолютной, оглушающей Тишины, которая вырывается из меня, ломая всё на своём пути. Она настолько плотная и тяжёлая, что от неё по мраморной доске расползаются трещины. Игроки на миг отшатываются, их тени дрожат, а фигурка Максима на том конце доски на долю секунды становится чёткой, почти осязаемой. Будто моя внутренняя агония на миг пробила барьер между нами.

Я просыпаюсь рывком, в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и фантомным ощущением беззвучного крика в горле. В панике оглядываю аудиторию – фух, кажется, мой маленький сеанс астрального террора никто не заметил. Лекция, слава богу, закончилась. Я каким-то чудом, на чистом адреналине и остатках фрейдистских знаний, сдала зачёт, а потом снова включила режим «бешеная белка» и понеслась забирать брата. Машины нет, значит, такси. Я вызвала машину и набрала Кролю, чтобы он, как штык, ждал меня у школьных ворот. Передышка окончена, гонка продолжается.

– А где танк? – поинтересовался брат, забираясь в салон такси с видом ревизора, проверяющего чистоту сидений. Его светлые брови сошлись на переносице.

– Какие-то ангелочки, очевидно переполненные любовью к ближнему, прокололи нам все четыре колеса, – ядовито процедила я, чувствуя, как горечь собственных слов оседает на языке. – Я тебя на тренировку закину, вот, кстати, твоя экипировка, – я выудила из своего многострадального портфеля пакет с формой и бутсами, которые обошлись мне в половину стипендии. – А обратно – на автобусе. Ты у меня уже большой мальчик, а мне нужно ещё воскресить нашу колесницу из мёртвых.

Брат не возражал. Он просто молча кивнул, и в этом молчании было столько взрослого понимания, что у меня защемило сердце. Он видел. Он всё видел – мою усталость, мои дёргающиеся уголки губ, мою загнанность. И его тихое согласие было самой громкой формой поддержки.