Шепот чужих душ

Глава 2

Передо мной забор. Ну, разумеется, куда же без клише из второсортного ужастика? Высокий, ржавый, с торчащей во все стороны колючей проволокой, будто он не просто огораживает территорию, а лично оскорблён моим визитом и пытается отрастить клыки. Но на той стороне – мой брат, а это значит, что этому куску металлолома придётся смириться. Мой телефон, выступающий в роли единственного источника света, вырезает из темноты нервный, дрожащий луч, который скользит по узорам ржавчины, клочкам травы и обрывкам пакетов, шепчущихся на ветру, как сплетницы. Я крадусь вдоль ограды, прижавшись к ней так, будто пытаюсь слиться, стать тенью. Мне нужна всего одна лазейка. Один прокол в их обороне.

Не знаю, откуда во мне эта наглая уверенность. Будто внутри включился какой-то первобытный, до жути раздражающий навигатор, который ведёт меня прямо в пасть к монстру. Противостоять этому голосу нет ни сил, ни желания; он – мой единственный ориентир в этом вязком, как мазут, мраке. Сердце отбивает сумасшедший ритм, и каждый удар барабанит в рёбра: “он-там, он-ждёт, успей”.

Есть! Вот оно. Дыра в сетке-рабице, разорванная то ли временем, то ли чьей-то недюжинной силушкой, – рваный оскал ржавого металла. Прекрасно. Я втягиваю живот, превращаюсь в двухмерную версию разъярённой девушки, задерживаю дыхание и просачиваюсь сквозь холодные, цепкие зубья. На той стороне меня встречает воздух, густо замешанный на пыли, машинном масле и запахе чего-то старого, заброшенного, как невыполненное обещание.

Передо мной – сама фабрика. Огромный, мёртвый каркас, оскалившийся глазницами выбитых окон, в которых ночной ветер завывает, передразнивая чужие крики. Где-то вдали со скрипом громыхнуло железо. Замечательно, у этого дома с привидениями ещё и звуковые эффекты имеются. По коже пробегает армия мурашек, а тревога распускается в груди ледяным цветком. Это место не просто не внушает доверия – оно дышит опасностью, как затаившийся в темноте хищник. Но кого это волнует?

Мой брат – это всё. Моя семья, мой единственный якорь, моя персональная, вечно включенная лампочка. Если для того, чтобы её вернуть, придётся нырнуть в эту тьму – я нырну. Если нужно будет спуститься в ад и надавать чертям зад – что ж, пусть готовятся, я уже иду. Страх шуршит где-то на периферии сознания, как крыса в мусорном баке, но мне сейчас не до него. Я крепче сжимаю телефон, делаю глубокий вдох, и луч фонаря ложится на то, что я искала. Следы. Смазанный отпечаток подошвы, зацепившийся за куст клочок ткани. Игра началась.

Я шагаю внутрь. Пусть стены скрипят, пусть тени корчатся, как живые, – я не сверну. Я найду тебя, Кроль. Чего бы мне это ни стоило.

Дверь цеха – финальный босс на этом уровне. Ржавая, тяжёлая, она упирается, будто не хочет впускать меня в свой мёртвый мир. Я наваливаюсь плечом, ещё раз, и с оглушительным скрежетом металл поддаётся. Внутрь врывается полоса ночи, а меня накрывает волной запаха сырости, как мокрым одеялом. Пустота и гулкое эхо, где каждый мой шаг порождает стаю шорохов.

Луч фонаря ползёт по стене, выхватывая номера цехов, потёки ржавчины и торопливую надпись на бетоне: «Не входить». Немного поздно для предупреждений, гении. Осколки стекла под ногами звенят, как тонкий лёд. Я стараюсь ступать по уже взбитой пыли, где следы наслаиваются друг на друга.

И тут, из самых недр этого остывшего гиганта, до меня доносятся голоса. Мужские, утробные. Я замираю, превращаясь в статую, прижимаюсь плечом к холодной стене и вслушиваюсь, считая… один, два, три… может, четыре. Слов не разобрать, они тонут в металлическом эхо, но по тону, по резким, срывающимся нотам я понимаю: это не дружеская беседа за партией в покер. В воздухе висит такое напряжение, что его можно резать ножом. От этого гула вдалеке становится жарко, и он кажется гораздо ближе, чем есть на самом деле.

Ну конечно, кому ещё придёт в голову устраивать корпоратив в заброшенном цехе около полуночи? Только не бальным танцорам. «Бандиты», – слово не приходит, а вползает в мозг, как жирный, мерзкий паук, и тут же на ладонях становится липко. Я вдруг осознаю всю комичность и трагичность своего положения: девушка, одна, в армейских ботинках, с телефоном в качестве единственного оружия, и вот-вот она подслушает то, что гарантирует ей бесплатный билет в один конец. Слишком много лишнего. Но отступить – значит признать, что я трусливая идиотка. А я не могу. Не хочу. Потому что где-то в этой чёрной, запутанной паутине коридоров может сидеть мой брат. Он мог сунуться сюда за очередным приключением – дурная голова ногам покоя не даёт – а потом, увидев этих деятелей искусства и криминала, нырнуть в тень и замереть, изображая часть интерьера.

А если они его заметят? Если… Мысль обрывается, ударяясь о стенки черепа, как резиновый мячик. В горле мгновенно пересыхает, будто я наелась пыли. Колени предательски дрожат, норовя устроить мне показательное падение, а в голове поднимается густой, жужжащий туман. Сознание то сжимается в точку, то расползается, как пятно от масла. Но я упираюсь. Назло страху. Собираю себя в одну туго натянутую нить и ползу дальше.

Шаги – кошачьи, бесшумные. Я чувствую, как под ногами пружинят прогнившие доски, как из щелей тянет могильным холодом, как ржавчина пахнет тоской. Где-то сверху звенит одинокая капля, и тишина снова растягивается, как резина. Я веду плечом по стене, чтобы не потерять равновесие, чтобы чувствовать хоть что-то твёрдое. Голоса становятся громче. Это уже не просто шум, а рваные, злые фразы, из которых я по-прежнему не могу сложить пазл, зато чётко слышу напряжение, звенящее, как перетянутая струна. Я зажимаю рот ладонью, чтобы не выдать себя судорожным вздохом.

Я переставляю ногу, почти не дыша, и замираю. Полоска лунного света, пробравшаяся сквозь разбитое окно, медленно ползёт по полу. Мне приходится перешагнуть через неё, как через лазерный луч сигнализации. В груди стучит не сердце – кузнечный молот. Я представляю брата: его торчащие волосы, круглые от удивления глаза, привычку прикусывать губу, когда он делает вид, что не боится. Я шепчу его имя одними губами, и оно дрожит в воздухе, как пламя свечи.

Слева щёлкает – кто-то резко дёрнул металлическую дверь. Весь цех, кажется, поворачивается в мою сторону. Я вжимаюсь в стену, пытаясь слиться с облупившейся краской. Считаю до десяти. И снова вперёд. За звуком. Я знаю: стоит остановиться – и страх расправит свои крылья, утащит меня обратно к выходу. А я не имею на это права.

Чем ближе я подбираюсь, тем отчётливее понимаю: там, за нагромождением станков, решается что-то, способное раскрошить наши жизни в пыль. Но у меня есть только этот шаг. И следующий.

Тусклый, мертвенный свет уличного фонаря пробивается через огромные грязные окна, раскалывая тьму. Когда-то здесь, наверное, кипела жизнь. Теперь – только тишина и ощущение остановившегося времени. В центре огромного зала, как фигуры на шахматной доске из моего кошмара, стоят пятеро. Двое – лицом к лицу, на расстоянии пары метров. Их разговор – это словесная дуэль, где каждое слово – выстрел. Остальные трое – поодаль, застывшие, как марионетки в ожидании команды. Мой взгляд мечется по стенам, по колоннам, по тёмным углам, отчаянно ища белую макушку Макса. Ничего. Время течёт, а двое мужчин продолжают свой ритуальный танец напряжения.

– Герман, – голос первого мужчины, низкий и глухой, прогрохотал по цеху, как камнепад. В нём смешались злоба и плохо скрываемое волнение. – Твои сородичи совсем слетели с катушек. Они нарушили Закон. Главный закон. Вуаль забвения – священная корова, которую нельзя трогать, а они её, похоже, пустили на стейки. Тебе, как главе клана "Сумеречной Стражи", это известно лучше всех.

Он сделал паузу, как плохой актёр в дешёвой драме, и его рука скользнула за спину. В тусклом свете фонаря зловеще блеснул металл. Мило. Вечер перестаёт быть томным.

– Дмитрий, – ответ Германа прозвучал с таким ледяным презрением, что, казалось, воздух в цеху покрылся инеем. – Не смеши меня. Ты прекрасно знаешь, что тебе против древнего не выстоять, даже с этой твоей группой поддержки. Так что не рискуй здоровьем ни своим, ни своих… шавок. И, к слову, мой клан к этим вашим последним фокусам не имеет никакого отношения. Я закон чту. И уж точно не стану рисковать всем, чтобы похитить какого-то мальчишку, да ещё так топорно и на моей территории. Вам не кажется, что вы слегка зарвались? Неужели не видите, как узко мыслите? Что дальше?

Он сделал пару шагов вперёд и шагнул прямо в полосу света. И тут я поняла, что вечер не просто перестаёт быть томным – он превращается в какой-то готический роман. Потому что это был “он”. Тот самый платиновый Аполлон из машины. Только теперь его светлые волосы казались почти чёрными в этом мраке. А, нет, погодите… Я прищурилась. Его волосы *и были* чёрными, как вороново крыло. Идеально гладкие, без единого отблеска. Мой мозг на секунду завис, пытаясь совместить два образа. Аристократический профиль, высокие скулы, волевой подбородок – всё сходилось, кроме цвета волос. И эта мраморная кожа. Движения пантеры, грация хищника. Высокий, в безупречном чёрном костюме и кашемировом пальто, он смотрел на своего оппонента сверху вниз, и это выглядело абсолютно естественно.

Дмитрий, который был на голову ниже, казался рядом с ним каким-то злобным, но мелким гномом. Они ещё пару минут перебрасывались названиями кланов и версиями, кто мог похитить «мальчика». Герман отрезал, что найдёт ребёнка сам и помощь «людей» ему не нужна. Слово «людей» он произнёс с таким отвращением, будто говорил о тараканах. Это, разумеется, не укрылось от Дмитрия, который тут же начал вербальную атаку, что-то шипя про монстров и хищников.

Но я их уже не слушала. Мой мозг зациклился на одной фразе: «похитить мальчишку». И все кусочки пазла со щелчком встали на свои места. Мальчишка – это мой брат. Мой Кроль. Но зачем?! Зачем он понадобился этим странным людям… или не людям? Кто они, чёрт возьми, такие?! Я же не могу просто выйти из-за станка, помахать ручкой и спросить: «Извините, джентльмены, а вы случайно не о моём брате-альбиносе тут дискутируете?». Но и уходить было нельзя. Чёрт! И машина осталась у футбольного клуба! Идеально. Я могла бы хоть проследить за ними, а теперь что? Не думаю, что эти ребята передвигаются на самокатах.

Мои размышления о логистике слежки за готическими мафиози прервались. Шумом.

Герман не двинулся – он “взорвался”.

Мой мозг даже не успел обработать картинку. Одно мгновение Дмитрий стоял перед ним с занесённым оружием, а в следующее – его тело летело через цех, как брошенная тряпичная кукла. Удар о бетонную стену прозвучал с таким глухим, влажным *ХРЯСЬ*, что я зажмурилась. Паутина трещин разбежалась по бетону. Дмитрий рухнул на пол, и на секунду я была уверена, что он мёртв.

Но нет. Ого, живучий. Похоже, у этих ребят в страховку включена опция «воскрешение после встречи с бетонной стеной».

Я перестала быть человеком, я стала частью стены. Вжалась в неё, пытаясь просочиться в трещины, стать пылью. Моё сердце заколотилось не в груди, а в горле, пытаясь вырваться наружу. Воздух вокруг заискрился, как после удара молнии, и я физически ощутила исходящую от Германа мощь – первобытную, разрушительную, абсолютную.

«Он может убить меня, даже не чихнув в мою сторону,» – осознание пронзило ледяной иглой.

Трое приспешников Дмитрия, очнувшись от шока, с животным рёвом бросились вперёд.

И тогда начался аттракцион, который мой разум отказывался принимать.

Герман *исчез*.

Не увернулся, не отскочил – он просто перестал существовать в той точке пространства. Раз – хруст костей, и первый нападавший улетает в колонну. Два – звон клинка об пол, и второй складывается пополам, как перочинный ножик, хватаясь за сломанное запястье. Третий… третий даже не успел понять, что это его последний вдох. Герман на долю секунды материализовался за его спиной и несильно, почти лениво, толкнул. Тело пролетело несколько метров и врезалось в груду металлолома.

Я не успевала следить. Это была не драка. Это была бойня. Стихийное бедствие в кашемировом пальто.

«Это не человек. Это, бл*ть, монстр,» – мысль прорвалась сквозь пелену ужаса.

Дмитрий, сделанный, очевидно, из упрямства и гвоздей, снова был на ногах. Он выплюнул сгусток крови и ринулся в атаку.

В его руке блеснуло серебро – длинный клинок, появившийся будто из ниоткуда. Он двигался иначе, чем Герман – не с той невозможной скоростью, но с отточенной, смертоносной точностью. Танцор против урагана.

Лезвие мелькнуло, и на дорогом пальто Германа расползлось тёмное пятно. Кровь. Он ранен.

Но монстр даже не замедлился.

Воздух стал плотным, как ртуть. Я почувствовала изменение раньше, чем увидела. Что-то сломалось в нём, какой-то последний предохранитель сгорел.

Его глаза вспыхнули. И нет, это не поэтическая метафора. Радужки налились цветом пролитого на асфальт вина, зрачки превратились в вертикальные, хищные щели. Он оскалился, и я увидела клыки. Длинные, острые, как иглы.

Дмитрий отпрыгнул. На его лице был не страх, а мрачное осознание. Он знал, что сейчас будет.

Герман перестал играть.

Если раньше он был быстрым, то теперь он стал сбоем в матрице. Размытым пятном, которое было везде и нигде одновременно. Удары посыпались градом. Дмитрий отступал, парировал, но каждая секунда стоила ему новых ран. Один из его людей, ещё способный двигаться, попытался напасть сзади. Герман даже не обернулся – ленивый взмах руки, и тело с отвратительным звуком впечатывается в металлическую балку. Я зажала рот, сдерживая рвотный позыв.

Дмитрий падал, вставал, снова падал. Его лицо превратилось в кровавую маску. Но он не сдавался.

«Они все умрут. Прямо у меня на глазах. А я просто стою и смотрю этот эксклюзивный показ ужасов.»

Время растянулось, превратилось в кисель. Каждый удар отпечатывался в моём сознании. Капли крови, застывшие в лунном свете. Искажённые болью лица. И боль. Их боль. Она била по мне волнами, пробивая все мои ментальные щиты. Ярость Германа – холодная, как космос. Отчаяние Дмитрия – раскалённое, как сталь. И животный, липкий ужас его людей, которые наконец поняли, что пришли на казнь, а не на разборку.

Их эмоции хлынули в меня, как в пробитый коллектор. Ярость, отчаяние, боль, первобытный страх – всё это заполнило меня, вытесняя мои собственные мысли, распирая изнутри. В голове поднялся не гул, а жужжащий улей чужих страданий, сплетающихся в невыносимый, сводящий с ума хор.

В груди зародился не шар, а маленькая, злобная звезда. Она нарастала с каждой секундой, пульсировала, грозя прожечь дыру в моей грудной клетке, расплавить рёбра, сжать лёгкие в бесполезный комок. Боль была абсолютно физической – будто меня надували изнутри, натягивая кожу до предела.

«Слишком много. Этого слишком много. Сейчас лопну.»

Мир поплыл, теряя резкость. Звуки утонули, будто я провалилась под воду. Фигуры бойцов превратились в размытые, мечущиеся тени в тумане.

Я не помню, как вышла из-за своего укрытия.

Очнулась, когда оказалась в самом центре цеха, на ничейной земле между сражающимися. Отличный план, Алиса. Выйти на сцену в разгар представления. Тебя точно заметят. Номинация на премию Дарвина уже в кармане. Только им было не до меня. Они были слишком заняты, пытаясь друг друга убить.

Звезда в моей груди достигла критической массы. Ещё мгновение – и она взорвётся, разорвав меня изнутри.

«Нужно выпустить. Сейчас. Или я умру.»

Я понятия не имела, как. Никакого контроля. Я просто… отпустила.

Беззвучный крик вырвался из меня – не звук, а волна тотального, всепоглощающего НИЧЕГО. Она пронеслась по цеху, невидимая, но осязаемая. Воздух не просто задрожал, он затрещал, как перегруженная электросеть.

И мир замер.

Герман застыл, как мраморная статуя в середине выпада. Дмитрий завис с клинком в сантиметре от его горла, словно неудачный кадр из боевика. Один из охотников замер в грациозном, почти балетном прыжке, который уже никогда не завершится.

Абсолютная, оглушающая тишина, в которой можно было услышать, как падает пыль. Только она не падала.

Я стояла в эпицентре этой мёртвой зоны, раскинув руки, опустошённая и сбитая с толку. Мир качнулся, ноги подкосились.

«Я это сделала. Понятия не имею, что именно, но я это сделала. Я поставила на паузу целую бойню.»

На одно короткое, бесценное мгновение я увидела результат. Герман медленно, словно прорываясь сквозь застывшее время, повернул голову в мою сторону. Красное свечение в его глазах не просто померкло – оно схлопнулось, втянулось внутрь.

И я увидела его взгляд. Это было не узнавание. Не удивление. Это был взгляд хищника, который только что обнаружил в своём лесу другого, неизвестного и потенциально более опасного хищника.

Он смотрел на меня не как на случайного свидетеля, которого нужно устранить. Он смотрел на меня как на… аномалию. На новую переменную в своём кровавом уравнении. Опасную.

Дмитрий тоже повернулся. Его лицо, превратившееся в кровавую кашу, исказилось чем-то невообразимым. Смесь шока, благоговения и первобытного ужаса, какой бывает у дикаря, впервые увидевшего молнию.

Я хотела что-то сказать. Может, извиниться за испорченный вечер? Но слов не было. В груди, там, где только что бушевала сверхновая, зияла чёрная дыра.

Всё. Вытекло. До последней капли.

Колени, наконец, сдались. Я рухнула на бетонный пол с грацией мешка с картошкой, едва почувствовав удар.

Последнее, что зафиксировал мой гаснущий мозг: Герман, делающий шаг назад от Дмитрия. Разворачивающийся к разбитому окну. Бросающий на меня один-единственный, абсолютно нечитаемый взгляд.

И прыгающий.

Звон осколков. Грохот падения где-то внизу. Тишина.

И темнота, накрывшая меня, как бархатная занавеска.

Когда я очнулась – не знаю, прошла ли секунда или вечность – мир всё ещё был противоестественно тихим. Я лежала на холодном бетоне, и каждая мышца моего тела орала от боли. Во рту стоял отвратительный вкус меди. Голова раскалывалась, будто кто-то пытался вбить в неё гвоздь.

Надо мной склонилось лицо.

Дмитрий. Живой. Побитый, как старая боксёрская груша, но живой.

– Что… это… было? – его голос звучал так, будто он только что глотал битое стекло.

Он протянул руку, чтобы помочь мне, но замер на полпути. Замер, словно боялся прикоснуться. Будто я была не хрупкой девушкой, а нестабильной противотанковой миной.

В его глазах я увидела то, от чего по спине пробежал холод.

Он боялся. Он, человек, который только что сражался с монстром, боялся меня.

Я попыталась ответить, но из горла вырвался лишь беззвучный хрип. Опять. Я могла только дёрнуть головой в сторону тёмного угла, где, как мне казалось, мог прятаться Макс.

Брат. Единственное, что имело значение.

Дмитрий проследил за моим взглядом. Что-то щёлкнуло в его лице. Страх отступил, уступая место стальной решимости.

– Значит, ты за мальчиком, – это был не вопрос, а констатация факта. – И это… – он обвёл рукой застывший в мёртвой тишине цех, – всё ты?

Я попыталась кивнуть. Тело не слушалось. Руки и ноги налились свинцом.

Дмитрий поднялся, каждое движение причиняло ему видимую боль. Кровь капала с его руки на пол, но он, казалось, не замечал.

– Охраняйте периметр, – рявкнул он своим людям, которые начали шевелиться, приходя в себя. – Что-то двинется – докладывать. Никакой, бл*ть, самодеятельности!

Он снова повернулся ко мне. Его тон смягчился – на микроскопическую долю, но я услышала:

– Оставайся здесь. Я найду твоего брата. Если он здесь, я его вытащу.

Он исчез в глубине цеха, его фигура растворилась в тенях между покорёженными станками, как призрак.

А я осталась одна. На коленях. В эпицентре разрушения, которое сама же и устроила.

С пульсирующей пустотой внутри.

И с ужасающим, тошнотворным осознанием: что бы я ни сделала, что бы ни выпустила из себя – это изменило всё.

Герман видел. Дмитрий видел.

Теперь они знают.

Я больше не просто случайный свидетель. Не просто сестра пропавшего мальчика.

Я – оружие. Неизвестное, неконтролируемое, и, похоже, очень мощное.

Я пыталась приказать своему телу дышать. Простое, в общем-то, действие, но оно отказывалось сотрудничать. Мой взгляд скользнул к месту, где только что был Герман. Разбитое окно зияло в стене, как шрам на теле ночи, оставленный монстром, который только что сбежал. Кто он? Что он?

И что, чёрт возьми, за демон только что вырвался из меня? Надеюсь, это была разовая акция, а не новая суперспособность, на которую у меня нет ни времени, ни медицинской страховки.

Страх был не в голове. Он был в костях – ледяная, вибрирующая крошка. Одно дело – бояться монстров снаружи. Совсем другое – обнаружить, что самый страшный из них, возможно, сидит внутри тебя, готовый в любой момент устроить фейерверк. Но даже этот первобытный ужас перед самой собой был ничем по сравнению с ледяной пустотой, разверзшейся при мысли о Максе. Он где-то здесь. В этой ловушке. А я… я разрядилась. Совершенно. Я должна была встать. Я должна была идти. Ползти, если придётся. Пусть на дрожащих ногах, пусть скребя ногтями по бетону, но вперёд. За ним.

Я попыталась собраться, поднять себя, но тело ответило вялым протестом. Каждый нерв визжал от перегрузки. Я снова рухнула на колени, судорожно хватая ртом воздух, который казался слишком тонким, чтобы дышать.

Шаги. Тяжёлые, болезненные. Дмитрий вышел из теней. На его лице, похожем на карту боевых действий, не было ничего. Пустота. И я поняла. Сердце сделало обязательный болезненный кульбит, но я уже была к этому готова. Его здесь нет.