Путь Принятия Тени. Том 2
- -
- 100%
- +
Хань Фэн вступил следом. Его клятва быть Смотрителем прозвучала как приговор, который он вынес сам себе. – «…контролировать… остановить… мой долг…»
Капля крови претерпела другую метаморфозу – она трансформировалась в крохотный, но неимоверно тяжелый булыжник. С глухим стуком он вдавился в камень, и от места удара во все стороны побежали тонкие трещины, словно паутина на стекле.
Хань Фэн ощутил, как внутри него бушуют привычные эмоции – яростный поток силы и стремительность движений, всегда готовые вырваться наружу. Но теперь они натыкались на нечто твердое, словно гранитная стена. Это была не клетка, ограничивающая свободу, а мощная плотина – неуклюжая, неудобная, но способная направить неукротимую энергию в определенное русло, придавая ей новую, неожиданную силу.
В этом странном препятствии таилась скрытая мощь, способная не только сдерживать, но и умножать его силу, превращая необузданную ярость в целенаправленный напор.
Линь Юй заговорил последним, его голос был тих, но заполнил всю пещеру. Он клялся в поддержке и ответственности. – «…нести бремя вместе… не отвернемся…»
Капля крови Линь Юя коснулась камня, и в тот же миг из нее выстрелили тонкие, почти невидимые нити – словно золотые корни древнего древа. Они стремительно оплетали ледяной узор Сюэ Лэна и каменную структуру Хань Фэна, не разрушая их формы, а искусно вплетая в единый, совершенный узор.
Линь Юй ощутил, как в самой глубине его души что-то пробуждается, прорастает, словно первый весенний росток. Хрупкие, но удивительно цепкие духовные корни потянулись к двум другим сердцам, ища с ними связь, стремясь удержать, оберегать. Это было подобно зарождению новой жизни – болезненное, тревожное, но полное надежды.
В его душе рождалось нечто особенное – то, что могло однажды прорасти в могучее древо взаимопонимания и поддержки, способное выдержать любые испытания. Было больно и тревожно, как при рождении.
В тот миг, когда три клятвы сплелись воедино, Лес Теней ответил.
Стены грота зашевелились. Тени, гуще ночи, сползли со сводов и мягко обвили их запястья – не холодные оковы, а прохладное, живое касание свидетеля. Мертвенный свет грибов, до этого едва теплившийся в темноте, вспыхнул ослепительно-белым, выхватывая из тьмы лица троих людей, запечатлевая этот миг.
Затем на мгновение свет погас, и тьма стала абсолютной. Но в этой кромешной тьме родился новый ритм – медленный, размеренный пульс, исходящий из самого сердца древнего Леса Теней.
– Теперь… принимай, – прошептал Цзюнь Ухэн.
Сюэ Лэн мысленно обернулся к светящемуся ядру Линь Юя – тому самому, что он когда-то стремился осквернить, а теперь… теперь он стал его единственным пристанищем.
Душа Сюэ Лэна, подобно багровой туманности, состоящей из огня и ярости, мягко, почти нежно, обняла сияющую душу Линь Юя. Это не было поглощением. Это было прощанием. На мгновение их сущности смешались: ледяные руны клятвы на багровом огне и золотистые корни, вплетенные в самый его жар. Линь Юй почувствовал не боль, а горькую благодарность и щемящую тоску по тому странному единству, что их связывало. А Сюэ Лэн – оглушительную тишину и покой, которых он никогда не знал.
Но долго оставаться в этом объятии было нельзя. Сюэ Лэн с силой, которая была одновременно отчаянием и жадным ожиданием, оторвался. Его душа, уплотненная и сконцентрированная, как раскаленный уголь, устремилась прочь из тела Линь Юя.
В тот же миг душа Цзюнь Ухэна, на которой ржавчина клятвы доела последние оковы, вздохнула с невероятным облегчением. Она не устремилась вверх, а просто… растворилась. Как пар под утренним солнцем. Ее тяжелая, искалеченная форма распалась на миллионы светящихся частиц, которые мягко поднялись в воздух грота, осветив его на прощание чистым, серебристым светом. Это был не полет, а исчезновение, возвращение в круговорот праны мира – наконец-то свободное.
Душа Сюэ Лэна вонзилась в тело Цзюнь Ухэна. Сюэ Лэн вскрикнул – не от боли, а от шока переполнения. Дар Цзюнь Ухэна напоминал сплетение колючих, обугленных корней. Эти черные корни впились в энергетическое тело Сюэ Лэна, вплетаясь в его собственную тьму. Процесс был мучительным, но контролируемым – сдерживаемый тройной клятвой. А сам сосуд ощущался как ледяной, безжизненный склеп, в котором не осталось ничего, кроме эха чужой боли. Но именно этот холод стал идеальной основой для его багрового огня и колючей силы дара. Он с жутким, восхитительным предвкушением начал заполнять собой эту пустоту, ощущая, как его новая, страшная сила обретает форму.
На камне, где упали их капли, кровь Цзюнь Ухэна исчезла без следа, как и его душа. Осталось три слившихся пятна: огонь под защитой льда, камень и золотистые корни, навеки сплетенные вместе. А вокруг – темный ореол свидетельства Леса Теней. Это было самое начало их общей, новой ноши.
Когда последняя частица души Сюэ Лэна оторвалась от него, мир для Линь Юя не просто померк – он исчез. Ожидаемо, но от этого не менее болезненно, перед его глазами рухнула абсолютная, беспросветная тьма. Тело Линь Юя, покинутое второй душой, на мгновение осиротело. Он стоял, чувствуя непривычную легкость и пустоту. В его сознании не осталось ледяных рун – лишь золотистые корни, тянущиеся в никуда. Он снова был один в своей коже, остался лишь тонкий канал связи. И это одиночество было горькой ценой за их спасение.
Ритуал завершился. В гроте теперь стояли трое: Линь Юй в своем теле, Хань Фэн рядом с ним и Сюэ Лэн в новом, холодном обличье, с новым, ужасающим даром внутри.
Сюэ Лэн сделал первый глубокий вдох в новом теле. Воздух, насыщенный темной энергией Леса Теней, показался ему нектаром. Он ощущал каждый ток энергии, каждую вибрацию силы внутри себя. Он чувствовал себя богом – внутри него дремлет сила, способная поглощать несчастья мира.
Он повернулся к Линь Юю, чтобы разделить триумф, и увидел, что тот стоит, не двигаясь. Его лицо было спокойно, но… пусто. Рука Линь Юя медленно поднялась и коснулась его собственных век, как бы проверяя их наличие.
И тут молотом обрушилось то, что Сюэ Лэн знал, но яростно вытеснил в самый дальний угол сознания, одержимый целью.
– Линь Юй… – его новый голос, еще непривычный, сорвался. Внезапная, ледяная пустота разверзлась у него в груди, затмевая всю радость от обретенной силы. – Ты… не видишь.
В наступившей гробовой тишине его новый голос, еще хриплый и чуждый, прозвучал с натянутой, горькой насмешкой:
– Ничего… поживешь – увидишь.
В этих словах не было злорадства. Была лишь сломанная, уродливая попытка вымолить прощение, которую он тут же прятал за маской цинизма. Он смотрел на неподвижную фигуру Линь Юя, и его новое, сильное тело вдруг стало холодным и тяжелым, как камень. Он знал. О, да, он прекрасно знал. И от этого было в тысячу раз больнее.
Хань Фэн, увидев, что ритуал завершен без катастрофы, на мгновение расслабил плечи. Но тут услышал чудовищную шутку Сюэ Лэна, его взгляд упал на Линь Юя, и сердце его сжалось от запоздалого прозрения и ярости. Он был так занят контролем над угрозой, что упустил из виду самое главное – благополучие друга.
Напряжение вокруг постепенно спадало, словно Лес Теней наконец-то смог выдохнуть с облегчением. Он возвращался к своему привычному, пусть и мрачному ритму. Эпицентр беды был устранен.
Линь Юй стоял неподвижно, вслушиваясь в это затихающее эхо. Он не видел, как свет грибов стабилизируется, но чувствовал это кожей – будто гигантская, стонущая рана на теле мира начала медленно затягиваться. Его собственный мир сузился до тьмы и звуков: собственное дыхание, шаги Сюэ Лэна и гулкая тишина от Хань Фэна.
Сюэ Лэн подошел к нему ближе. Даже не видя, Линь Юй почувствовал его приближение – по сгущению воздуха, по знакомому, но теперь исходящему из другого источника, давлению энергии.
– Чувствуешь, Лесу Теней лучше… – произнес Сюэ Лэн, и его новый голос прозвучал приглушенно, будто он прислушивался не только к Линь Юю, но и к чему-то внутри себя.
Хань Фэн, не сводивший с них взгляда, заметил это изменение. Его рука непроизвольно сжала рукоять Пылающего Судьи. Он видел, как плечи Сюэ Лэна напряглись, а взгляд, скользнув по Линь Юю, ушел куда-то вглубь, в пульсирующую синеву мха на черном дереве. Он был настороже, готовый в любой миг встать между другом и любой угрозой, даже если эта угроза исходила от их собственного союзника.
Сюэ Лэн был очарован Лесом Теней. Он начинал чувствовать, как с каждым мгновением здесь его новый дар входит в резонанс. И он подумал, наконец чувствуя себя свободным, уверенным, что его мысли никто не подслушает: «Я чувствую, если этот дар выйдет из-под контроля, то резонанс с этим местом разорвет меня на куски. Я не смогу контролировать это. Я стану таким же рабом своих выбросов, как и он».
Он постоял рядом с Линь Юем, намеренно закрыв ему путь вперед, готовый поймать и направить при малейшей потере равновесия. Его пальцы непроизвольно сжались. «Прощай, родной, – прошептал он мысленно, и в этих словах была непривычная для него нежность. – Я не могу остаться. Ты меня съешь, а я… я еще не готов сгореть. Но я вернусь. Обязательно вернусь. Ты будешь моим самым большим секретом и моей самой опасной игрой».
Вдруг Линь Юй тихо сказал, не поворачивая головы:
– Ты дрожишь.
Это была не просьба о объяснении, а просто констатация. Он чувствовал вибрацию энергии Сюэ Лэна, его внутреннюю бурю, которую тот так старательно скрывал.
И тут Сюэ Лэн почувствовал приближение вдоха – того самого, что предвещало новый выброс, но теперь исходящего не от Цзюнь Ухэна, а от него самого и Леса вместе.
– Уходим, пока я могу это сдержать! – его голос сорвался, теряя натянутую браваду. Он резко развернулся к Хань Фэну, и в его глазах читалась холодная, стремительная расчетливость.
– Мы с Лесом скоро войдем в резонанс. Это будет невыносимо для вас обоих.
Хань Фэн, не говоря ни слова, шагнул к Линь Юю и взял его под локоть, готовый поддержать. Его лицо было каменным, но в этом жесте была не только осторожность, но и молчаливое согласие с решением Сюэ Лэна. Он видел реальную угрозу.
Сюэ Лэн одним движением активировал талисманы перемещения. Энергия загудела, искажая пространство. В последнее мгновение перед исчезновением его взгляд встретился с пустым, невидящим взором Линь Юя. И тогда они втроем исчезли, оставив Лес Теней наконец дышать полной грудью.
***
В третьей главе:
Немного быта. Кто с кем спит. Все помнят про потайной рукав. Чаепитие в лесу. Эхолокация.
***
Арка 2. Своя стая
Глава 3. Первая ночь
Давление Леса Теней сменилось привычным током духовной энергии спокойного места. После перемещения тишина оказалась оглушительной. Линь Юй стоял, невидящим взглядом уставившись в пустоту, но ум его был ясен, как отполированный горный хрусталь. К нему пришло осознание, непреложное и тяжелое: Цзюнь Ухэн не просто страдал. Он избрал страдание. Он отыскал точку, где его личная боль резонировала со стоном всего мира, и устроил в ней тюрьму собственного изготовления. И самое ужасное заключалось в том, что Линь Юй почти понимал этот выбор…
– Знаешь, в чем была его главная ошибка? – резко, будто рубя тишину ножом, прозвучал голос Сюэ Лэна. Он не смотрел ни на кого, вслушиваясь в новые, странные ощущения в чужом теле. – Он решил, что заслуживает быть наказанным. А из наказания никогда не рождается сила. Рождается только труп. Мне… такой исход не подходит.
Хань Фэн промолчал, сжав зубы до боли. Судьба Цзюнь Ухэна, доведшего долг до самоуничтожения, болезненным эхом отзывалась в его собственной душе, сплетаясь с неизбывной виной за Монастырь Белых Снегов. Эти воспоминания ворошили рану, причиняя почти физическую тошноту. В словах Сюэ Лэна, отточенных и ядовитых, как лезвие с ядом, звучала горькая правда. Ее неприкрытый цинизм вызывал у Хань Фэна глухое отвращение, но он, как честный человек, не мог не признать: логика была безупречной. И от этого осознания внутри него словно медленно поворачивался тяжелый булыжник.
После перемещения их выбросило на окраину озерного края. Пахло влажным ветром и илом, а где-то совсем близко угадывалась граница владений Ордена Цветущего Лотоса.
– Пахнет болотом и бедой, – тут же процедил Сюэ Лэн. – Давайте проваливать, пока нас не вынюхали. Линь Юй, ножи тебе без надобности. Я забираю.
Они не стали спорить. Целый день ушел на то, чтобы углубиться в дикие, ничейные земли. Местность пошла холмистая, поросшая густым кустарником. Для лагеря они выбрали вершину одного из взгорий. Оттуда открывалась панорама, от которой перехватывало дух: цепь холмов, уходящая к горизонту, словно волны застывшего моря. Внизу, словно серебряная лента, извивалась спокойная река, рисуя на земле замысловатые узоры и петли. Там, где течение реки морщил ветер, на поверхности воды играли солнечные блики.
Хань Фэн, глядя на это, почувствовал, как в горле встает ком. Эта красота была еще одним немым укором – он видел ее за двоих.
Внезапную тишину разрезал голос Сюэ Лэна, обращенный к Линь Юю.
– Слышь, ты не видишь, но не расстраивайся. Я тебе все как есть расскажу. Сидим мы на макушке мира… а вокруг эти холмы – будто короткой шерстью покрыты. Но зеленой. Аж глаза режет.
Сердце Хань Фэна сжалось от ярости. Эта шутовская болтовня показалась ему святотатством. Он уже готов был резко одернуть Сюэ Лэна, но взгляд его упал на Линь Юя. И он замер.
На губах слепого даоса таилась легчайшая тень улыбки. Не горькой и не прощающей, а… понимающей. Словно он слышал за грубыми словами не насмешку, а неуклюжую, отчаянную попытку подарить ему этот недоступный вид.
Пальцы Сюэ Лэна, грубые и неловкие в этой новой коже, развязали пространственный мешочек, который висел на поясе Линь Юя. Оттуда он извлек знакомую белую полоску ткани. Еще одну. И еще. Аккуратно, будто священные реликвии, они лежали в его ладони. И тогда Хань Фэн, наблюдавший за тем, как эта повязка ложится на глаза Линь Юя, впервые задумался: а он, случайно, не хранил их все эти годы? На всякий случай. На тот случай, который он, Сюэ Лэн, собирался создать ценою всего и всех.
Мысль ударила не в голову, а под дых, застыв в легких. Внезапно, с леденящей ясностью, обрывки памяти сложились в чудовищную картину. Годы. Долгие, мучительные годы, пока его собственное тело было темницей, а воля – пленницей, Сюэ Лэн не останавливался ни на миг. Он, как одержимый, рылся в древних свитках, ставил кощунственные опыты, искал ключ к воскрешению любой ценой. Эта безумная, всепоглощающая одержимость… она была тем чудовищем, что перемололо в пыль целый город, чтобы из этой пыли слепить призрачный шанс. Каждый житель Города Туманов, каждый мужчина, женщина, ребенок… их смерть была не просто жестокостью. Она была побочным продуктом, строительным материалом для этой невозможной мечты. И сейчас, глядя на эту белую повязку – символ слепоты и прощения, – Хань Фэн видел за ней горы трупов, на которых вырос их новый, уродливый шанс.
Теперь Хань Фэн понимал. Понимал до дрожи в коленях, до горького привкуса желчи во рту. Он измерил всю бездну этой одержимости, и ее масштабы заставляли сердце сжиматься от леденящего ужаса. Эта сила не отступит. Она будет цепляться за Линь Юя с упорством стихийного бедствия, сметая на своем пути все – знакомых, незнакомцев, целые города – лишь бы не потерять свой единственный свет.
И перед ним, как единственный возможный путь, встал чудовищный, немыслимый вывод. Он не может уничтожить эту одержимость, не уничтожив их обоих. Значит… значит, ему предстоит самое сложное в его жизни. Он должен попытаться стать тем, кто направит эту разрушительную реку в иное русло. Не дать ей смыть Линь Юя, а заставить ее… питать его жизнь. Если, – и Хань Фэн с горечью осознавал тщетность этого «если», – если такое вообще возможно.
Линь Юй сидел на мягком мху, ощущая его податливую упругость под коленями. Лес вокруг него жил своей тихой жизнью, но сейчас в эту музыку природы вплетались новые звуки – отчетливый треск ломающихся веток, который постепенно перерастал в уютное потрескивание костра.
Теплый воздух, пропитанный запахом дыма, ласково коснулся его лица, и слепой даос невольно улыбнулся. После леденящего хаоса Леса Теней это тепло казалось почти чудом. Где-то рядом, совсем близко, Сюэ Лэн возился с костром, и Линь Юй мог почти видеть, как пляшут в воздухе искры, уносимые вечерним ветерком. Он поймал себя на мысли, что слушает эти звуки с жадным облегчением.
Под руками ощущалась бархатистая поверхность мха, а пальцы ног чувствовали прохладу земли. От разгоревшегося костра разливалось тепло, такое родное и уютное. Духовная энергия этого леса струилась вокруг спокойными, здоровыми потоками, и каждая его частица пела тихую песнь жизни. Разительно непохожую на пронзительный, искаженный стон Леса Теней, который резал душу, как стекло.
И все же… сейчас, в безопасности и покое, Линь Юй мог позволить себе страшную мысль. Он понял, почему Сюэ Лэн чувствовал себя там почти как дома. Для него, чья душа сама была вечной грозой, тот Лес был не тюрьмой, а отражением. Он не слышал боли – он слышал родной хаос, мощь, которая не просила разрешения на существование. И в этом было одиночество, более страшное, чем любая тьма.
По новым, незнакомым меридианам Сюэ Лэна все еще бежала сладковатая, пьянящая пульсация – словно в жилах вместо крови текла темная роса Леса Теней. Все пространство вокруг по-прежнему дышало его отголосками, обещая мощь, которая пока что превосходила самые смелые его расчеты. «Я вернусь, – пообещал он самому себе с жадной уверенностью. – И не раз».
Старая, светлая прана теперь казалась ему блеклой и безвкусной. Его новое ядро жаждало другой пищи. И мир щедро предоставлял ее: он чувствовал терпкую горечь старого дерева, изъеденного болезнью; ощущал соленый привкус темной энергии, поднимающейся из земли там, где червь пожирал корень.
А вон тот праведник… от него так и прет восхитительной, сконцентрированной досадой! И чего он опять насупился? Эх, взять бы крошечную каплю… пропустить через себя… и…
На кончиках его пальцев, с легким шипением, вспыхнул зеленоватый огонек. Он стряхнул огонек в сухую ветку у костра – и та вспыхнула мгновенно, с яростным хлопком.
– Линь Юй, смотри! Видел? – его голос сорвался на ликующей ноте, и он сам повернулся к слепому другу, прежде чем мозг успел догнать язык. И тут же осекся, будто столкнулся со стеной.
Хань Фэн резко подался вперед, но замер, услышав спокойный ответ:
– Да, Сюэ Лэн. Я видел. Духовным зрением.
– Я сделаю так, что ты снова сможешь видеть, – слова сорвались с губ Сюэ Лэна тихо и отрешенно, будто он ловил ускользающую мысль. А затем его голос стал жестким и бескомпромиссным. – Ты жив. А глаза… глаза дело наживное. Я свои обещания выполняю.
Лицо Хань Фэна застыло, словно высеченное из камня. Губы его плотно сжались, сдерживая готовый сорваться вопрос: «Какой ценой?». Он чувствовал, как тяжелый груз ответственности ложится на его плечи. Теперь его долг – быть смотрителем и судьей.
И в это натянутое, как тетива лука, молчание, мягко вплелся тихий, но твердый голос Линь Юя.
– Хань Фэн.
Одного слова, одного лишь обращения по имени оказалось достаточно. В нем не было ни упрека, ни одобрения. Было лишь напоминание. Напоминание о том, что они – трое. Что Хань Фэн не один несет этот груз.
Хань Фэн перевел взгляд на друга. Он увидел не белую повязку, закрывающую глаза, а невероятное, бездонное спокойствие. И его собственная ярость отступила, уступив место холодной, кристальной ясности.
«Да. Каждый выбор должен быть взвешен. Но я не один. Я не имею права на ошибку, но я имею право… на совет. Эта грань… мы будем искать ее вместе. Все трое».
Он не произнес этого вслух. Но его плечи, бывшие напряженными до боли, чуть расслабились. По давней привычке он кивнул Линь Юю – почти невидимый для постороннего глаза жест понимания. А затем его взгляд снова уперся в Сюэ Лэна, но теперь в нем была не только суровость судьи, но и тяжелая решимость стратега.
Пещера, которая служила убежищем, была разительной противоположностью тому подземному кошмару. Вместо давящих тесных тоннелей – просторный грот с высоким сводом. Линь Юй слышал, как их шаги возвращались мягким, гулким эхом – звуком безопасности.
Воздух был свежим и влажным, пахнущим мхом и сырым камнем. Слева от входа, заставляя воздух вибрировать, бил родник. Линь Юй следил за его музыкой: капля, отрыв, удар о камень – размеренный, умиротворяющий ритм. Под ногами мягко хрустел песок, и этот шорох, как шепот земли, успокаивал.
Он услышал, как Хань Фэн подошел к роднику. А затем увидел – своим духовным зрением. В кромешной тьме, в области сердца друга, вспыхнуло теплое, голубое сияние. Оно было чистым и ясным, как вода в высокогорном озере. Энергия потекла от Хань Фэна вперед, и на мгновение в черноте проступил призрачный образ самого родника – не форма, а сама его суть, источник жизни.
– Вода чистая. Можно пить, – голос Хань Фэна вернул его к реальности, подтвердив увиденное.
Со стороны входа доносились звуки активности Сюэ Лэна: резкий звенящий звук натягиваемой металлической нити, сухое потрескивание ломаемых веток для маскировки, его сконцентрированное, чуть хриплое дыхание. А затем духовное зрение Линь Юя зафиксировало вспышки – не свет, а ощущение багрово-черных клыков, впивающихся в ткань реальности вокруг пещеры. Сюэ Лэн «метил» территорию, вплетая свой новый дар в привычные защиты.
– Эй, праведник! – донесся его голос, нарочито бодрый. ( «Все никак не перестанет дразнить», – с легкой грустью подумал Линь Юй). – Не боишься новых открытий? Давай-ка сплетем наши чары. Твоя святость да моя грязь – глядишь, и получится шедевр. Хочу посмотреть, что выйдет.
Словно от пощечины, Хань Фэн резко обернулся к Сюэ Лэну. Его лицо застыло маской ледяного презрения, мышцы окаменели в попытке сдержать истинные чувства. Несколько мгновений он хранил молчание, сжимая и разжимая кулаки. Сплетать свою духовную энергию с этой скверной? Мысль была омерзительна.
«…Но он эффективен. Если нас найдут, одной силы моего меча в этом теле будет недостаточно. Нужен любой инструмент, чтобы защитить Линь Юя».
Взгляд Хань Фэна невольно метнулся к Линь Юю. Спокойное, ожидающее лицо друга говорило красноречивее любых слов и стало главным аргументом.
«…А если.. действительно направить эту мощь и обуздать ее структурой светлого плетения… что из этого выйдет?»
Хань Фэн собрано, как перед тренировкой с мечом, сделал шаг вперед.
– Не прикасайся к моим узлам, вплетай внутри. – отрезал он, поднимая руку. Пальцы сложились в мудру, и в воздухе замерло простое, но безупречное плетение из его праны— прозрачное и прочное, как лед, но с ажурными пустотами в самой своей структуре.
– Скучно! – фыркнул Сюэ Лэн, и его багровая духовная энергия яростно впилась снаружи в световую сеть. Раздалось шипение, и оба плетения рассыпались в прах.
И тут Хань Фэна осенило: «Не сопротивляться, а направлять. Не строить плотину, а проложить русло». Вторую попытку он начал иначе – выстроил не стену, а ажурный каркас.
Сюэ Лэн, увидев это, хмыкнул с одобрением. Его энергия не стала атаковать, а заполнила предложенные пустоты, обвивая светлый каркас, как плющ. Зазвучал новый, незнакомый гул – мощный и цельный. Возникло гибридное плетение, где светлые линии сияли, а темные пульсировали, создавая единый, прочный и невероятно сложный узор.
– Вот это да, – прошептал Сюэ Лэн, и в его голосе прозвучало неподдельное удивление.
Хань Фэн молчал, глядя на созданное ими плетение. Чтобы снять его, потребуется двое. Всегда. Линь Юй, наблюдая духовным зрением за гармонией двух ци, светло улыбнулся. Они нашли свой первый общий ритм.
Когда сумерки окончательно сгустились, окрасив вход в пещеру в глубокие синие тона, наступило время готовиться ко сну. И в этой тишине повисло неловкое, тягучее молчание.
Первым, без тени сомнения, поднялся Сюэ Лэн. Без единого слова он отошел к самому входу, встал спиной к каменному косяку и скользнул вниз, заняв позицию, с которой открывался вид и на спящих, и на пространство снаружи. Его движения были лишены всяких сомнений – так садится на ночной дозор прирожденный боец.
Хань Фэн промолчал, но его челюсть напряглась. Он бросил короткий взгляд на Сюэ Лэна, затем на Линь Юя, удобно устроившегося у дальней стены. Медленно, будто делая нечто против воли, он разостлал свой плащ на земле ровно посередине – создав живой барьер между слепым даосом и тем, кто вызвался быть их стражем. Он лег, повернувшись спиной к Сюэ Лэну, но Линь Юй чувствовал, как каждая мышца его тела натянута, как струна, готовая в любой миг сорваться в защитный бросок.
Линь Юй лежал, воспринимая мир через другие чувства: он слышал прерывистое дыхание Хань Фэна, чувствовал холодное, бдительное присутствие Сюэ Лэна у выхода и видел духовным зрением гибридное плетение, защищавшее их от внешнего мира. Они легли треугольником, стороны которого были выстроены не из доверия, а из необходимости и невысказанных страхов. И все же в этой немой договоренности была своя, уродливая надежда.