Записки из Чистилища
- -
- 100%
- +
Я вопросительно посмотрела на доктора, молча указав свободной рукой на частично замазанное зловещее приветствие.
– Да это один из хронов умудрился оставить по себе вечную память. И как могли не заметить, чем он занимался здесь несколько дней подряд – не ясно.
– А что, больных выпускают гулять без надзора? – радостно удивилась я.
– Не всех и не всегда, – охладил мой пыл мой конвоир.
«У-у-у-у…» – проскулила я про себя. Но тут же себе закрыла рот: «Сама сюда напросилась. И вообще, это – не навечно»…
Тяжело вздохнув, я пошла со своими спутниками дальше.
Входная дверь поддалась, хоть и с зубовным скрежетом, но довольно легко. Через маленький тамбур, едва вмещавший одного человека за раз, находились вторые двери. Тоже металлические, и точно такие же визжащие. Я тогда подумала, скривившись от этой какофонии: «Неужто нельзя их чем-нибудь смазать?». И лишь попав на отделение, узнала, что скрип этот не устраняют преднамеренно: если охранник друг задремлет, а какой-нибудь особо шустрый постоялец этих чертогов попытается ускользнуть на волю, они выдадут беглеца своим скрипом.
После двойных металлических стражей мы попали в небольшой, примерно 5 на 2 метров холл с рядами металлических стульев, привинченных к бетонному полу огромными болтами. Справа от этих сидений располагался собственно сам Приёмный покой, войдя в который, я распрощалась с доставившими меня членами психиатрической «Скорой».
У меня забрали всё, что коим-либо образом напоминало удавку: пояс от халата, вытащили длинный шнурок из нижней кулиски спортивной куртки. Мне сказали, чтобы я переоделась в то, что я привезла с собой из одежды и сдала то, в чём прибыла на хранение в больничный гардероб.
За телефон и сигареты сказали, что это в ведомости старшей медсестры отделения, куда меня сейчас сопроводит санитарочка – далеко не мелкая по размерам тётечка ближе к пожилому, чем к молодому возрасту.
В стене, противоположной к двери, была встроена кабинка вахтёра с окнами из пуленепробиваемого стекла и «вертушка», которую этот самый вахтёр открывал-закрывал, нажимая на заветную педаль в полу.
Левая относительно входа стена поглотила маленькое окошко для приёма передачек для особо тяжёлых пациентов, которые либо не могли ходить, либо которых не выпускали из-за их буйного поведения.
Под присмотром нового конвоира я отправилась через вертушку вначале по длинному узкому и какому-то смрадному коридору, а затем – по начавшим рассыпаться бетонным ступеням лестничного пролёта на третий этаж.
На лестничной площадке третьего этажа нас встретила ещё одна бронированная стена с узкой металлической дверью, по центру которой был врезан глазок. Сбоку находилась кнопка обычного электрического звонка. Нянечка трижды нажала на неё: два коротких и один длинный звонок. «Ого, похоже, их обязывают заучивать морзянку», – усмехнулась я про себя.
Нам открыли дверь, и проглотившее меня, ставшим на время родным, 13-е женское отделение, начало медленно со смаком переваривать свою новую жертву в моём лице.
Едва я успела перешагнуть порог этой обители печали, как за мной лязгнули вначале сама дверь, а спустя секунду – замки и засовы. Я не выдержала и, повернувшись к сопровождавшей меня санитарке, вымолвила:
– Как в тюрьме…
– Гораздо хуже и страшнее, – возразила мне проходящее мимо меня существо в полинявшем халате и раздолбанных шлёпках на босых ногах предположительно женского пола. Хотя стрижка скорее всего соответствовала мужским стандартам красоты.
– Почему? – на полном автомате поинтересовалась я.
– Тамбовцева, проходи к старшей медсестре. После пообщаешься с Мавкой – время у вас будет предостаточно, – бесцеремонно оборвала меня нянька, повернув при этом за плечи лицом к посту медсестры и слегка подтолкнув меня вперёд.
Мне ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. В самом начале коридора, в нише у двух зарешёченных окон вдоль трёх стен тянулись ряды из 6—7 металлических же стульев, наглухо, как и на первом этаже, вцементированных в пол. На углах стояли два небольшие стола. Я решила, что это- столовая отделения, но после оказалось – место для приёма гостей. В приёмные дни здесь проходили свидания с посетителями – редкими родными и ещё более экзотическими друзьями, не позабывшими страдальцев.
Позже я обнаружила ещё один тупичок – уже с небольшим диванчиком и парой промятых с вытертыми и залоснёнными подлокотниками кресел, между которыми стоял вполне себе «нормальный» журнальный столик. Как уверяла больничная администрация, все это «богатство» вкупе с доисторическим телевизором, подарили отделению благодарные родственники – спонсоры. Но мне сдаётся, что имя их – Помойка.
Пройдя этот карман, я упёрлась в отгороженный медицинский пост – почти такой же, как и в любом стационаре. За исключением того, что стекло было бронебойным, а на столе со стороны персонала под колпаком была прикручена тревожная кнопка вызова санитаров. Это не такие бабулечки – божьи одуванчики, а громадных габаритов и недюжинной силы мужики. Двое из этих красавцев стояли у дверного проёма ближайшей к выходу из отделения палаты.
Вскоре я узнала, что палатам в этом богоугодном заведении дверей не полагалось априори. Исключительно ради безопасности самих же пациентов. Подойдя к открытому окошку медпоста, за которым сидела сухопарая женщина в белом накрахмаленном колпаке и в белом же халате с выражением Леди Абажур на некогда миловидном лице, я передала ей свою историю болезни. Всё это время за каждым моим движением неотрывно следили оба дяденьки у ближайшей палаты.
Дежурная медсестра, которой в тот день была старшая медсестра, меня зарегистрировала. Узнала курю ли я. Когда я ответила утвердительно, она приказала отдать ей мои сигареты, подписав на блоке мою фамилию и сказала, что выдавать будут каждый день по 5 штук на день. При условии не нарушения режима.
Если же я буду плохой девочкой и этот самый режим нарушать, меня этого вредного для здоровья удовольствия будут лишать. Вообще. Сроком как минимум на сутки. Я сделала скорбное выражения лица и в глазах моих взметнулся пожар страха, граничащего с ужасом.
На самом деле мне хотелось истерически расхохотаться: к курению я относилась почти нейтрально. Но не дышать же чужим дымом? Вслед за блоком сигарет у меня забрали сотовый – тот, который я не стала прятать – дешёвенький. Медсестра сказала, что для звонков родным и друзьям каждый день выделяются полчаса, а по выходным и праздникам – целый час после ужина. «Уже неплохо» – пронеслось у меня в голове.
Второй, дорогой смарт был у меня припрятан в халате, в заранее пришитом мною к нему внутреннем кармане. Я его примастачила накануне того, как дома решила усесться в кресле с сигаретами и кофе. На моё счастье обыскивать и прощупывать халат у меня не стали. Недосмотр, однако.
Оставили пакет со сменой нижнего белья, мочалку с мылом, зубную пасту и щётку, носки и книгу с тетрадью и авторучками. Разрешили взять продукты. Остальные книги забрали вместе с сумкой. Сказали, что так надёжнее будет. Как одну книгу прочитаю – подойду к медсестре и поменяю на другую. Это меня тоже устроило.
Медсестра жестом показала мне на ту самую ближайшую палату. Я потом узнала, что это – палата наблюдений, или – наблюдательная палата. В неё попадают все новички, попавшие в это первый круг не-Дантовского ада.
Я подошла ко входу, охраняемому двумя амбалами. Ко мне подошла уже другая, не та, которая меня привела, санитарка, и провела внутрь, показав мне мою кровать. Мне повезло – она была возле окна. И я положила свои вещи на подоконник. Потому что тумбочек явно не хватало на всех. Почему, правда, не использовать их на двоих хотя бы – не знаю. Позже мне сказали, что они являлись своего рода призом за долготерпение тем, кто поселился здесь надолго.
Шмон
На панцирной, провисшей сиськой почти до самого пола, сетке кровати лежали два (целых два!!) матраса, более напоминавших коврики у порога в семьях новых русских по толщине. Но и это, как оказалось, было роскошью – мне благоволила моя истерзанная моей невменяемостью Судьба.
Подушка… Вот здесь мне повезло по-настоящему. Подушка оказалась нормальных размеров и довольно жесткая. Я не могу спать на маленьких. От радости я даже не удостоила вниманием одеяло… Или точнее – то, что служило в его качестве. Уже успев утомиться, я присела на незастеленную шконку.
– Ну и чего расселась? Встань, я застелю тебе постель, госпожа-а-а, – услышала я над своим ухом ворчание моей «конвоирши».
– Давайте я сделаю это сама. Я умею, честно, – предложила я.
Тётенька не отказалась. Быстро управившись с постелью, я наконец устроилась в своём гамаке и обвела взглядом помещение. Огромная, на 33 – посчитала, не поленилась, кровати, палата. Которую впору назвать конференц-залом без возвышения – подиума. Четыре больших окна, шторы которым заменяли всё те же самые двухсторонние решётки. С внутренней стороны – единые на всё окно. С уличной – на каждое из трёх секций – отдельно, практически вплотную к стеклу.
У дальней от меня стены, что примыкала к дверному проёму – ряд из 4 столов, вокруг которых… стояли обычные деревянные стулья, которые можно было передвигать! Часть пациенток сидело группами по 2—4 человека вокруг них и о чём-то тихонько разговаривало.
Остальные валялись на кроватях как тюлени на ледовом пляже.
Вдруг в палату ввалилась делегация из пяти человек мужиков: одного старшего с мешком в руках и четырёх его подчинённых.
– Все встали и отошли от своих кроватей. Плановая проверка санитарного состояния постелей.
– Шмонать будут, ссуки, – едва слышно прошелестело у меня над ухом.
Я подняла глаза: это была снова та самая чудная тётя с не менее чудной кликухой Мавка.
– То есть как – шмонать? – не поняла я, – не в тюрьме же всё-таки.
– Смотри и увидишь – невесело усмехнулась та.
И я увидела… От увиденного у меня округлились глаза. Мне было и мерзко, и противно. Меня начало колотить от осознания полного собственного бессилия и незащищённости. В тот момент я пожалела, что настояла на своей госпитализации. Четыре мужика подходили по очереди к каждой кровати, переворачивали тощие матрасы на 180 градусов, от чего вся постель рушилась на пол.
И вслед за постелью на пол летел весь незамысловатый скарб больных, который хранился под матрасом за неимением тумбочек: куски хлеба, книги, тетради, бельё, полотенца, зубные пасты и щётки… Всё, что лежало на кровати… Всё сметалось на пол.
Хозяевам этого имущества оставалось лишь отрешённо наблюдать за этим беззаконием. Если не по букве, то за моральным – стопроцентно. Мало того: старший этого карательного отряда периодически подходил к той или иной кровати и отбирал отдельные вещи в свой полиэтиленовый пакет.
Чем он руководствовался при этом – неизвестно. В палате стояла гнетущая тишина. Возмущаться боялись: вслед недовольным репликам могли последовать штрафные санкции в виде запрета на курение на целый день или лишение скудного десерта на ужин.
У меня тихо чесались кулаки и сводило судорогами челюсти, поверх которых вздулись желваки… Мою кровать не тронули – медсестра сказала, что я только-только прибыла. Покосившись на подоконник, где лежали мои пожитки, командир зондер-команды с явным неудовольствием прошёл мимо: повода всё это свалить на пол у него не было…
Я облегчённо вздохнула и пошла ложиться: все больные, у кого уже провели зачистку, возвращали на место свои постели и жалкие пожитки, оставшиеся целыми после погрома. Но не успела я сделать и шага, как почувствовала на своей левой руке чью-то руку. От неожиданности я едва не подпрыгнула. Это снова оказалась Мавка.
– Учись контролировать свои эмоции. Иначе из тебя здесь сделают растение, – прошептала она.
– Да ты что?? – искренне возмутилась я, – не те времена.
– Ага… ты это им расскажи, – показала она пальцем на противоположный от моего окна угол.
Только сейчас я заметила там пять кроватей, на которых лежало пять почти неподвижных тел, больше похожих на мумии.
– Неужели?.. – ужаснулась я.
– Ага. Именно, – спокойно подтвердила Мавка.
Я, правда. не сильно в это поверила. И оказалась права: просто отделение было временно переполненным и в эту, самую жуткую, к слову сказать, палату, временно переместили этих бедолаг, проведших в стенах богадельни большую часть своей жизни. Они уже доживали. И их состояние было вызвано их болячками. Врачи здесь были не при чём.
– Мавка, – позвала я собеседницу, а как тебя зовут на свободе?
– Лика. А тебя?
– Светлана.
– Красивое имя… Весна по имени Светлана…
– Спасибо, Лика… У тебя такое… мистическое имя… Лика… Лик… Образ… А почему – Мавка?
– А ты знаешь, кто такие мавки? – печально полуулыбнулась женщина.
– Да… немного… из литературы. Сущности, в которые поселились души погибших некрещённых детей, или детей, проклятых своими родителями.
– Вот-вот. Именно… проклятых своими родителями… матерями…
– У тебя нелады с матерью? – сочувственно спросила я.
– Есть такое дело, – кивнула нечёсаной вороной гривой Лика, – но давай поговорим об этом позже?
– Хорошо – кивнула я ей в ответ головой.
Лика казалась мне чересчур здоровой для этого места… Она явно здраво рассуждала… Неужто… неужто это её мамуля сюда упрятала? У меня по спине побежали мурашки…
– Лика, – тронула теперь я её за руку.
– Да? – откликнулась она, внимательно и спокойно глядя в самую глубину моих глаз своими изумрудно-зелёными с болотного цвета поволоками огромными глазами.
«И впрямь – мавка», – восхищённо подумала я.
– Что ты хотела сказать, Светик – семицветик?
– Почему ты сказала, что здесь хуже и страшнее чем в тюрьме? – из-за этих шмонов? Или ещё из-за чего?
– Да нет… шмоны, уколы, таблетки, электрошоки… – это всё само по себе не так страшно… Для обычных людей, которые не вступают в единоборство с Системой, властью – они не страшны… Потому что обычные люди не страшны власть имущим…
– А тогда почему?
– В тюрьму отправляются, твёрдо зная свой срок пребывания там. Иногда даже в качестве бонуса он может быть уменьшен за хорошее поведение. Но дольше назначенного, если не будешь преступать закон, тебя не заставят там быть.
А здесь… здесь никто не знает на какой срок ты тут поселишься… можешь просто пройти курс лечения и вернуться домой, постаравшись позабыть это всё, как дурной сон. Можешь периодически вырываться на свободу, чтобы глотнуть немного воздуха, и снова возвращаться сюда раз за разом.
И с каждым курсом лечения интервалы свободной жизни будут безжалостно сокращаться болезнью, пока ты не окажешься здесь навсегда… А можно и с первого «залёта» не вернуться уже в мир здоровых людей… Это уж как посчитает нужным главврач… ну, и твоя болячка, конечно… Самое страшное и главное отличие от тюрьмы: единожды сюда попав, не зарекайся, что отсюда выйдешь…
– Пошли прогульнёмся по коридору что ли? – предложила я Лике.
– Размечталась, глупенькая, – невесело усмехнулась мне в ответ Мавка, – из этой палаты выпускают лишь в туалет. И следят, чтобы ты по пути туда или обратно никуда не свернула.
– Что, серьёзно? – не поверила я.
– Серьёзнее не бывает… Это – уголок ада посреди чистилища клиники. Локальный ад 13-го женского отделения.
– Ух, как ты… завернула-то! – над моим ухом раздался слегка осипший незнакомый мне женский голос.
Я повернула голову к источнику звука. Обладательницей его оказалась довольно крупногабаритная деваха в спортивном костюме «Адидас», надетом на голый торс. Выше бегунка полурастёгнутой «молнии» не торчало ничего – ни бюстика, ни майки или футболки.
«Креативненько», – подумала я, – «наверное, соблазняет санитаров-охранников, чтобы иметь возможность почаще ускользать из нашего мини-ада.»
Но скоро убедилась в своей ошибке – мадмуазель со всклоченными волосами цвета детской неожиданности всего лишь навсего простирнула свой единственный топик, который висел и сох на соседней со мной батарее.
– Лёлька, – представилась мне вновь подошедшая.
– Лёлька? – переспросила я.
– Да Оля она, – пояснила Лика, – приблатняется просто.
– Светлана, – представилась я.
– Фотинья, ты не слишком верь всему, что тебе Лика расскажет, а то окончательно свихнёшься – уже от страха и никогда отсюда не уйдёшь.
– Ого, какие здесь начитанные кадры-то тусуются, – невольно вырвалось у меня.
– Лёлька сюда попала из технаря, то бишь – колледжа.
– За какие же грехи её так сурово наказали? – моё недоумение было вполне искренним.
– Да не за грехи, а за усердие в учёбе, – пояснила, опередив Лику, сама Ольга, фыркнув в её сторону.
– То есть? – снова не поняла я, – я что-то юмора не поняла.
– Ну что здесь непонятного? – скривила губы в презрительной усмешке Лёлька, – готовилась я поступать сразу в два института. Мозги не выдержали нагрузки и потекли.
– А при чём здесь колледж? – не унималась я, – и как это у тебя потекли мозги?
– Ууу, Ликааа… до чего же бестолковая-то твоя новая подружака-то… Эдак я сейчас перегреюсь и мне придётся за успокоительным на пост рваться, – запыхтела Олька.
– Не прошла я по конкурсу ни туда, ни сюда, – уже монотонным менторским голосом, словно учитель в младших классах, проговаривающий каждое слово диктанта, обратилась она ко мне, – и после этого сдала документы в технарь. А спустя пару недель после начала занятий у меня поехала «крыша».
– Ага, спасибо за подробное разжёвывание, – улыбнулась я вполне искренне «учительнице», – надеюсь, ты поделишься своей историей поподробнее?
– Если публика не возражает, то чуть попозже – после перекура. Сейчас будет смена почётного караула и сменившиеся пойдут в курилку.
– А я что-то не заметила здесь курилки, – ляпнула я очередную глупость.
– Курилки здесь в туалетах по совместительству располагаются, – снисходительно пояснила мне Лика, – ты куришь?
– Здесь – да, а то с тоски сдохну.
– А на свободе, что, не куришь? – недоверчиво поинтересовалась у меня Лёлька.
– Практически нет, – честно ответила я.
– Ладно, пошли за табаком к сестре и – в туалет, – потащила меня с кровати Лика.
Я с неохотой рассталась со своей люлькой и потопала вслед за другими курильщицами к посту. Мы все по очереди подходили к окошку, называли свои фамилии и протягивали раскрытые ладони, в которые медсестра нам вкладывала по одной сигарете из наших запасов. Я заметила, что подавляющее большинство получало свою пайку из одной и той же пачки и вопросительно посмотрела на Лёльку.
– Когда ты выкуришь свой блок, и, если тебе некому будет купить новый, ты просто скинешься с остальными, чтобы санитарка или медсестра купила ещё один – общий на всех. По средней цене, естественно – не «Парламент», – завистливо глядя на моё богатство, сказала Ольга.
Я заметила её завистливый взгляд, но предлагать ей свою сигарету не стала и в душе поблагодарила здешние законы, по которым нам выдают лишь по 5 штук на день, и те – по штуке на один раз. Не отдавать же последнее.
Туалеты были в самом конце коридора. Поэтому я старалась продлить это удовольствие – прогулку от палаты до дверей толчка.
– Так почему ты считаешь, что наша нынешняя палата – это адский ад во всём отделении? – продолжила я прерванный подошедшей Лёлькой наш с Ликой разговор.
– Я не умею красиво говорить, но зато у меня неплохая память, – ответила мне собеседница. Я отвечу тебе почти дословно словами недавно выписавшейся отсюда смертельно больной девочки. Прости, ни магнитофонных записей, ни даже конспекта за её подписью у меня нет, так что тебе придётся поверить мне на слово.
– Ты, может, и удивишься, но тебе я поверю и на слово, – искренне заверила я Лику.
Если бы я тогда знала про неё то, что узнала спустя всего один этот день – я бы подумала бы не один раз, чем так опрометчиво заявлять.
– Я оглашу тебе эту цитату по нашему возвращению в палату, хорошо?
– Идёт. Я вполне способна не умереть от любопытства ещё 15 – 20 минут.
К этому времени мы всё-таки подошли к женскому туалету отделения. Открыв скрипучую дверь, мы ввалились в зловонную газовую камеру, амбре которой довершалось ещё дымовой завесой полутора десятка горящих сигарет.
У правой стены от входа на небольшом пандусе были пробиты пять (5) дырок, ничем не отгороженных ни друг от друга, ни от узенького прохода перед ржавым рукомойником, вокруг которого и сгрудились любительницы никотина.
Два отверстия были прикрыты телами двух дам неопределённого возраста, которые не стесняясь присутствующих, решили совместить приятное с ещё более приятным занятием. Одна в промежутках между затяжками сладострастно кряхтела, пытаясь исторгнуть из себя переработанные пищевые отходы, которыми под видом больничного питания кормили здешнее население.
Вторая же, уже освободив, похоже, свой мочевой пузырь, просто решила не вставать с корточек и продолжить курить на месте. Благо – желающих удовлетворить свои естественные нужды наблюдалось немного.
Одна пациентка с гладко зачёсанными назад русыми волосами, заплетёнными в тощую косичку, больше напоминавшую крысиный хвостик, просительно подходила к каждой курящей по очереди и просила дать ей затянуться или оставить хабарик.
Я снова вопросительно посмотрела на Лику в надежде услышать озвучку разъяснения происходящему.
– Это – Людка. У неё уже давно закончились свои сигареты и деньги. Но бросить здесь курить – нереально. Вот и клянчит… А чем её угощать-то? – у всех – мизер… Хорошо, если мужики-санитары сжалятся и кто-нибудь даст «Приму» или «Беломорину» втайне от медперсонала.
Покурив в этой клоаке и справив свои дела, после чего сполоснув руки ледяной водой из неплотно закрывающегося крана, мы потопали обратно в палату. Придя, решили занять угловой столик напротив дверного проёма, а следовательно – и напротив новых санитаров, занявших места старых с такой точностью, что у меня мелькнула шальная мысль: «А не брежу ли я? На самом ли деле здесь стояли другие санитары в момент моего прибытия, а не эти?».
– Ты обещала выдать мне по памяти цитату про эту палату, – напомнила я Лике.
– А ты настырная, словно репей, – тихо засмеялась она. – Хорошо, слушай:
«Нравственная сущность обречённых Судьбою влачить своё жалкое болезненное существование пациентов в этом аду, выворачивается наизнанку. Ко всем чертям собачьим летят все нажитые ранее, в нормальном человеческом обществе, идеалы. А мразь и гниль душевная, что таилась на самом её дне, которые в здравом состоянии стараешься не показывать другим, даже самому себе не всегда признаёшься в их наличии, выливается из каждого грязевым зловонным потоком. Все вокруг, из числа тех, кто должен стремиться облегчить твои страдания, напротив, прикладывают максимум усилий к тому, чтобы ты извазюкал свою душу. А если удастся, то и потонул (морально) в этом духовном гное и дерьме, став одним из этого стада издевающихся над тобой. Слился с ними в одной массе. Перестал различать добро и зло.»
– Вот это память… – восхитилась я искренне.
– Да нет, что ты… Это я уже частично переделала, добавила своих слов. Но суть высказанного осталась неизменна.
– Да уж… и возразить нечего. Ни добавить, ни убрать – как в песне.
– Они и шмон-то проводят с целью унизить, вдавить в депрессию. растоптать ещё тлеющие угольки выгорающей самости, личности. Ты думаешь, что кому-то нужны наши личные вещи? Да ни фига.
А вот плюнуть в наши души, точным, расчётливым плевком – это им как мёду напиться. Они, наши тюремщики, регулярно напоминают всем, кто обречён оказаться запертым здесь на разные сроки своей болезнью, что мы – уже не люди, а так… «прах есмь» под их ногами, которыми они топчут и наши скудные пожитки, и само понятие «личность»…
Какая такая личность может быть у сумасшедшего? Никакой. он чуть отличается от животного. А иногда подобен растению… Ведь эти вот застеленные кровати – всё, что у нас здесь есть в личной собственности.
Всё. что нам разрешают с собой взять в палату – под этими матрасами… Даже тумбочки здесь лишь у ветеранов в основном… Не хватает на всех даже такого дерьма… Государству в лом тратить деньги на дегенератов…
А эти уроды приходят и глумятся над единственными вещами, которые ещё напоминают тебе, что ты когда-то жил в ином мире. Что ты – человек. И если тебе повезёт, то ты когда-нибудь выйдешь отсюда… Если тебе повезёт…