- -
- 100%
- +
Неопознанный
После травмы на производстве у Андреева постоянно болела голова. Сотрясение, как предположили врачи.
Но нет, понял Андреев, это явно что-то другое. Где-то с левого бока от себя, если сильно скосить глаза, Андреев стал видеть длинную полуразмытую фигуру. Сначала даже подумал, что это тень от него самого, но потом мысленно соотнес с освещением в помещениях, временами дня, своими действиями, и понял: нет-нет, бесформенное пятно было отдельной личностью.
Андреев жил бобылем, в отдельной однокомнатной квартирке в пригороде Москвы. Теперь вместе с Андреевым там поселилось и Это.
Андреев жутко нервничал, приставал к коллегам и знакомым, видят ли и они непонятного субъекта за его спиной. Даже жаловался врачам и всезнающим бабкам у подъезда. Потом понял, что видит странность только он и решил наблюдать самостоятельно. Даже идея-фикс появилась: поймать это самое неопознанное явление и предъявить, так сказать, в виде открытия научной публике и телевидению.
Андреев стал тренировать глаза. Только просыпался – и сразу вращал яблоками по часовой стрелке раз тридцать и обратно. Потом косил влево и вправо, вверх и вниз, тоже раз по тридцать. Даже ванночки из заваренной ромашки применял для улучшения склеры, как советовал журнал «Здоровье». Голова болела больше, а волновала меньше. Все силы Андреева теперь были направлены на наблюдение и заметки, которые он исправно вносил в маленький карманный блокнотик.
В первые дни начавшегося целенаправленного наблюдения Андреев косил влево не более минуты за раз, потом глазам требовалось минут пять отдыха, а также проморгаться и смотреть вперед или вниз. Поэтому и действия неопознанного объекта, «Эн-О», как назвал его в блокнотике Андреев, носили чисто номинальный характер. Эн-О присутствовал, пульсировал и передвигался непонятно каким образом следом за Андреевым.
– Андреев, – сказал через пять дней обеспокоенный бригадир, – у тебя косоглазие, что ли, появилось? Тебе вообще за станком работать-то можно?
Столярить, и вправду, стало опасно. Андреев сходил к начальнику цеха и попросился на более легкую работу, временно, с сохранением ставки. Эн-О маячил в дверях и терпеливо ждал на выходе.
– Да-а уж, – протянул начальник, глядя как голубые радужки подчиненного убегают постоянно куда-то в бок, – ты с походом к окулисту-то не тяни, Андреев. Мало ли что там у тебя после травмы.
Андреев пообещал и перешел работать укладчиком. Стой себе да раскладывай руками по коробкам детали, а глазами коси сколько влезет. За неделю такой практики Андреев научился удерживать периферийное зрение подолгу. Буквально минут десять-пятнадцать мог наблюдать за Эн-О без всяких болезненных ощущений. С перерывом часа на два.
Этот Эн-О даже перестал пугать Андреева. Да и очертания у объекта какие-никакие, а стали прослеживаться. Самые что ни на есть человекоподобные. Нижние конечности. Верхние конечности. Тело и голова. Сидел Эн-О или стоял, различалось уже хорошо. Комплекции Эн-О был хоть и бесформенно-пульсирующей, однако действия производил, копируя Андреева. Всё лучше и лучше.
«Ишь, наблюдает за мной тоже. Старается», – не без гордости подумалось Андрееву.
Незаметно для себя Андреев стал выбирать тротуары и лестницы пошире, чтобы и Эн-О было удобнее следовать за Андреевым сбоку. И шагать он стал медленнее, чтобы Эн-О не уставал. А в записях помимо фиксации времени и действий субъекта стали появляться эпитеты «неплохо», «молодец», «вылитый я».
Эн-О держался на расстоянии. Не отставал, но и ближе не приближался. Если Андреев забывался и резко поворачивался всем корпусом или головой, то Эн-О также резко исчезал из зоны видимости, буквально растворялся где-то за спиной Андреева.
Пока никого из людей рядом не было, Андреев пытался разговаривать с объектом, полагая, что существо это разумное и, может быть, инопланетное. А он, Андреев, получается, первый на Земле человек, вышедший на прямой диалог с внеземными цивилизациями.
В один их дней состоялось знакомство. Так как лицом повернуться было пока невозможно, Андреев помахал левой рукой и членораздельно громко проговорил:
– Я – человек и вижу тебя. Ты меня слышишь? Понимаешь?
Существо махнуло конечностью.
Этот был прорыв. Андреев жирно обвел дату в блокноте, размашисто подписал: «Есть контакт!»
Через месяц наблюдаемый объект стал плотнее, перестал пульсировать и проходить через предметы, а Андреев, словно о ребенке, написал в блокноте горделивое: «Способный чертяка!»
Не косить глазами Андреев стал забывать. Привык косить. Теперь смотреть прямо Андреева даже удивляло. Да и что там можно было увидеть такого, что Андреев бы не видел ранее? Из укладчиков Андреева перевели сначала в разнорабочие с уменьшением оклада, потом в уборщики. А после того, как Андреев не доглядел и кто-то из мужиков стал свидетелем странного диалога в пустоту, начальник и вовсе поставил Андреева на заметку к дальнейшему сокращению.
Андрееву было всё равно. Разве могло его расстроить какое-то уменьшение зарплаты, когда в одно счастливое утро Эн-О доверчиво придвинулся чуть ближе.
– Ну вот, вот! Терпением-то еще и не такого можно достигнуть, да? – Андреев собой был доволен. Он чувствовал себя служителем зоопарка. Дрессировщиком! Педагогом!
Стал покупать детские игрушки и книги, бросать их влево, косясь на то, как темная фигура ловит и проглатывает дары. У пришельца стало формироваться подобие лица, а месяца три после этого стали заметны зачатки рта и носа.
Андреев ясно видел Эн-О, но понимал, что наблюдаемый питомец все еще не виден для окружающих. Это было обидно и волнительно.
Андреев стал все чаще беседовать с наблюдаемым, обнажая душу, изливая поток сознания и многовековую человеческую мудрость. Иногда вечерами сидел на подоконнике и пел грустные застольные песни про камыш и березу.
Это оказалось крайне полезным, так как пришелец проникся и подвывал тоненьким трубным клаксоном.
А вскоре и заговорил. Сначала слогами. Потом словами и короткими предложениями.
Время шло, и трансформация гостя из космоса каждый день радовала чем-то новеньким. Андреев, испытывая родительский восторг, пытался вложить всего себя в эту новую растущую особь. Свои привычки, вкусы, мысли.
И однажды понял, что страха у Эн-О больше нет. Он стоял вплотную к Андрееву и смотрел в того, как в зеркало. Похожий на землянина, но чуть более парящий.
– Я – Андреев, – сказал Эн-О, приложив конечность к груди, а потом вытянув её куда-то вбок, – Ты слышишь меня? Понимаешь?
У инопланетного «Андреева» была андреевская одутловатость, тени под глазами и небритая щетина.
Андреев засмеялся от души, а потом протянул руку к Эн-О и проникновенно изрек:
– Ты – Эн-О, что значит «неопознанный объект», но это имя тебе уже не подходит. Ты может назваться, как там у вас, инопланетян, принято, или выбрать себе что-то новое. А Андреев – это моя фамилия, дружище.
Инопланетянин нахмурился и стукнул Андреева по руке.
– Я – Андреев, – убедительно твердо произнес он, – А ты сможешь выбрать себе что-то новое…
Удара по руке и враждебности Андреев не ожидал. Испуганно отпрянул, прижал ноющую руку к себе. Пришелец уже не казался милым и безобидным.
Чужеземный «Андреев» перестал парить, встал плотно ступнями на пол, спокойно оделся в одежду Андреева и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.
– Товарищ Андреев! – услышал Андреев за дверью голос соседки, обращавшийся к самозванцу. – Вы на собрание жильцов вечером придете к девятнадцати?
– Постараюсь быть, – услышал Андреев свой же глухой голос и взвыл раненым зверем.
Выскочив как был, в семейниках, майке и шлепках, и, прихватив блокнотик, он помчался, перескакивая через три ступеньки вниз, за инопланетным негодяем, слизавшим его, Андреева, внешность до мельчайших подробностей.
– Люди! – Закричал он на улице, понимая, что в шлепанцах далеко не убежит, а сволочь стремительно удаляется в сторону остановки. – Люди! Ловите его! Это инопланетная мразь! Это пришелец, и он скоро впустит сюда своих и научит их копировать внешности!
Кто-то останавливался и смотрел на раздетого Андреева со смехом, кто-то шарахался и шел дальше по своим делам, а кто-то более бдительный не поленился набрать на телефоне «ноль-три» и вызвать неотложку.
В скорой Андреев всю дорогу то плакал, то кричал: «Что я наделал?!», то пытался доказать очевидность неопровержимых фактов, тряся разлетающимися блокнотными мелко исписанными листиками, тормоша за руки всех, кто сидел рядом.
– Думаете, легко было косить глазами? – Орал он ничего не понимающим медбратьям. – А головную боль терпеть всё время? А? А условия ему создавать? Да ведь я для Человечества это всё делал! Во имя науки и мира!
Медбратья и шофер переглянулись.
– А давай-ка на Потешную. Да побыстрее. – Скомандовал тот, что сидел рядом с водителем и был в бригаде за главного.
Машина развернулась и понеслась к Психиатрической.
– У нас тут неопознанный с психозом! – Вскричали медики, волоча Андреева в приемный покой. – Буйный!
Тут же забегали, навалились. Прижали раскрасневшегося орущего Андреева со всех сторон. Затоптали последние листы с записями из разжатых рук.
– Клянусь! Он стал точной копией меня! – бился в руках санитаров раскрасневшийся Андреев, пока те ловко заворачивали его в белый халат с непомерно длинными рукавами. – Это инопланетянин! Понимаете? Пришелец!!!
Андреев зло топал, рычал и плевался, попутно выдув из носа большой пузырь.
Потом нашел глазами внимательного слушателя в лице подошедшего пожилого врача и, уже обращаясь к нему, с убеждением проговорил:
– Он всему научился от меня и стал мной! Один в один! Инопланетянин украл мою личность!
Доктор понимающе кивнул. Однако промелькнувшая высокомерная улыбка врача дала понять Андрееву, что диалога на равных не получится.
Разве могли осознать всю важность информации Андреева в этом лечебном учреждении? Вспотевший, взъерошенный, запеленутый туго, как младенец, пациент Андреев сопротивлялся, мычал и бился, пока его отводили в палату, а там привязывали к кровати и вкалывали успокоительное.
Зло вращая глазами и пытаясь усмотреть среди персонала перехитрившую его инопланетную тварь, Андреев выплевывал слова: «Учатся. Обманывают. Мимикрируют. Копируют людей. Занимают их места! Почему? Вы мне… Не верите?» Видя снисходительные жалостливые улыбки, Андреев пару раз озлобленно выгнулся, словно пытаясь разорвать путы, прокричал что-то нечленораздельное, устал и затих.
– Снимочек черепа надо бы сделать в месте шрама, – спокойно продиктовал доктор медсестре и вышел.
Пациент сдался. Белый безмятежный космос, облупившийся и пожелтевший у плафонов, перед глазами манил неизведанными просторами. Где-то там высоко, уже в черном и безграничном, мириады космических челноков приближались к Земле, но спелёнутый человек перестал беспокоиться об этом.
«Кто я? – подумалось ему отстраненно, – Как меня зовут? Где я?»
Он стал легким, бесформенным и почти невидимым, а из головы, наконец-то, испарилась боль.
В это время ничем не примечательный человек, но распознаваемый многими как Андреев, вошел в здание НИИ космического приборостроения и обратился к вахтеру:
– Слышал, институт слесарей набирает?
– А документы с собой? Паспорт есть? – строго потребовал вахтер и, сравнив фото Андреева с личностью, пропустил пришедшего через турникет, – Направо по коридору четвертый кабинет. Увидите табличку «Руководитель по персоналу».
Андреев уверенной размашистой походкой пошел направо, разглядывая таблички на дверях наметанным цепким глазом.
Работы наметилось невпроворот.
Когда…
– Ну что там, на поверхности? Есть улучшения? – Саныч, дежуривший в эту смену, торопливо задраил за вошедшим Андреем гермодверь и суетливо захромал к аппарату обеззараживателя. Андрей пожал плечами, хоть дежурный на него и не смотрел. Сдернул тяжелый рюкзак с плеч.
Саныч, шустрый старик, вывернул все вентили, запрыгал, ковыляя вокруг Андрея, удерживая руками непомерно тяжелый для своего веса толстый шланг: “Давай, давай, едрит твою кочерыжку”. И тугая плотная струя пара тут же обволокла и всего Андрея в защитном обмундировании и обзорное стекло противогаза.
Андрей привычно поднял руки, медленно повернулся вокруг себя. А когда шум агрегата затих и дымка перед глазами рассеялась, снял противогаз.
– Так чо там? Чо? – еще раз переспросил Саныч, – Изменения есть?
– Да нет там ничего. Голяк. Все также.
– Едрит твою кочерыжку, – разочарованно протянул старик и вздохнул.
Он, как и остальные жители подземки, надеялся, что ядерная зима подошла к концу. Им так говорили в самом начале, когда он, еще совсем малец, с матерью оказался в метро на момент взрыва.
Он помнил тот день как вчера. Ему было пять и мама звала его Коськой.
“Сейчас пересядем на эту линию, а там до бабушки рукой подать, Кось!” – сказала она.
А потом случилось то, что врезалось в память до мельчайшей детали, больше, чем образ бабушки или папы, так навсегда и оставшимися где-то там наверху.
Грохнуло. Качнуло поезда с двух сторон от платформы. Осыпалась плитка со сводов потолка и где-то далеко забабахало так, что людей мгновенно прижало к полу. Почти сразу стало темно.
В полной густой и вонючей черноте Коська стоял с матерью, по счастливой случайности прижатыми к выемке между колоннами, и обнимал её. Одним ухом он слышал как бешено колотится ее сердце, а вторым – как орущая людская масса давит друг друга в панике.
– Едрит твою кочерыжку, москвичи! – услышал он тогда спокойный и громкий бас где-то недалеко перед собой, – Да остановитесь вы. Стойте! Что вы мечетесь как крысы? Включите фонарики на телефонах, ну! Живо!
И тут же один за другим вспыхнули квадратные огоньки. Засветились в отблесках лица, обреченные, полные безумия. Взрослые, вдруг превратившиеся в жалких потерянных детей. Жуки, разом попавшие в коробок.
– Едлит твою кочелышку, – повторил Коська про себя волшебные слова, чтобы тоже стать таким отважным.
– Я – машинист Сомов, – пробасил снова тот, что единственный был спокоен, и Коська увидел усатого дяденьку в темной фуражке, – С двух сторон по ветке справа от путей есть аварийные входы в бомбоубежища. Пассажиры двигаются в обратную сторону от хода движения поезда. Артемьев, ты тут?
– Тут, – подтвердил чей-то голос из дальнего полумрака.
– Поведешь со своего перрона пассажиров направо, – произнес Сомов и оглядел людей перед собой, – а мы, граждане, идем спокойно, и не толкаемся, в этот туннель, – Да не давите вы друг на друга, едрит твою кочерыжку. Будьте людьми!
Всё задвигалось, зашевелилось и человеческая масса плавно потекла в две разные стороны.
Сомов же, заметив Коську с мамой, зачем-то ободряюще подмигнул, словно это могло помочь хоть немного.
– Испугался? – спросил Сомов уже не так громко у Коськи, и тот кивнул.
Ему понравился дяденька Сомов сразу и навсегда. Наверное потому, что Коська вдруг перестал бояться. Он понял, что дядя Сомов их всех спасет. И тех, кто остался наверху, тоже. Выйдет, отлупит злодеев, наведет порядок и всё будет как прежде.
– Как тебя зовут? – спросил Сомов, пока последние люди проходили мимо них по перрону в сторону убежища, перешагивая через трупы раздавленных и унося последние телефонные огоньки перед собой.
– Консантин Алесанлович, – ответил Коська и вынул вспотевшую ладошку из рук матери, которая пыталась дозвониться до родных.
– Константин Александрович, значит, – пожал Сомов гигантской рукой маленькую ладошку, – Весомо, едрит твою кочерыжку. Я – дядя Вася.
– Дядя Вася Сомов, ядлит твою кочелышку, – повторил Коська.
– Мне надо наверх. Наверх! – заплакала мама, снова и снова тыча в непослушные кнопки.
– Да что вы, ей-богу, какой тут может быть “верх” и какая связь, едрит твою кочерыжку? При таком то взрыве? – сказал матери Сомов и тоже включил фонарик на своем мобильнике.
Он повел их с матерью следом за остальными, и чтобы хоть как то успокоить молодую женщину, заговорил о непонятных для Коськи вещах. Костя слышал слова про нападение, бомбовые удары, о которых за считанные минуты до взрыва передали машинистам по внутренней связи.
Константин всего не запомнил, лишь обрывки, пронесенные сквозь свою жизнь, как сокровенные знания. Он и еще пара подростков, лет через десять, процарапали их на стене. Всё, что осталось в памяти: “ Если за нами не придут…”, Пять лет не выходить, опасно”, “Черные дожди”, “Десять лет – ядерная осень, выждать”, “ Десять лет – ядерная зима…”, “Через 25 лет все вернется в норму”, “Выйти, когда деревья снова станут зелеными”.
И они все стали ждать. Задраили гермодвери. Включили аварийные генераторы. Вскрыли продуктовые хранилища.
Считали дни и года. Привыкли к замкнутому пространству. Научились экономить воду, еду и силы. Дежурили. Учили детей. Дружили. Влюблялись. Женились. Старились и умирали, передавая путанные знания как эстафетную палочку. Рождались и росли. Строили планы и работали. Мечтали о зеленых деревьях где-то там наверху и отчаянно пытались их найти при каждой вылазке.
Андрей был из тех, что родились уже под землей, и слабо представлял тоску старшего поколения по холодному и чужому верхнему миру. Каждый раз, поднимаясь по полуразрушенным ступеням неподвижного эскалатора, он пытался представить то, что ему описывали старики. Например, что лестницы двигались, или что наверху могло быть также тепло и уютно, как у них в отсеке.
Или что между серых развалин обрушенных зданий однажды вдруг он увидит что-то необычное, маленькое и хрупкое, тянущееся отростками к верху.
Сначала он даже подумал, что это трещина на стекле противогаза. Но потом понял, что это.
Андрей провел рукой в перчатке по отросткам с уплощенными тончайшими блинчиками, цветом схожими с образцовой меткой на рукаве, и те затрепетали.
“Так вот ты какое, зеленое дерево”, – подумалось Андрею и сердце его гулко застучало.
Рюкзак уже был полон находок и пришлось выложить треть, чтобы влез еще и раздвижной контейнер. Потом срезал отросток для исследования, поднял его и сквозь зеленые сплюснутые кусочки посмотрел на солнце.
Словно микроскопическая карта метро насыщенного яркого цвета была нарисована на каждом… “Листике” – вдруг вспомнилось ему название с урока.
“Когда деревья снова станут зелеными, ребята, – говорил им учитель, в прежней наземной жизни бывший музыкантом в переходе метро, – это будет значить, что атмосфера очистилась и на земле снова можно жить. И тогда вы выйдете наверх и начнете расчищать город…”
Андрей оглядел бесконечный горизонт вокруг себя с одной и той же картиной запустения рухнувшей цивилизации.
От привычной спокойной жизни под землей до неизведанной трудной на поверхности народ его убежища отделяло только это растение.
И тогда он положил срезанную веточку рядом с деревцем и отошел.
Мог бы затоптать, но что-то его удержало. Что-то, когда-то услышанное ранее о том, что процесс этот будет не остановить и земля очистится и зазеленеет.
“Но не сейчас. Не сейчас”, – струсил Андрей и почти вернулся знакомыми дорогами к своей станции. А потом вдруг вспомнил Саныча, что дежурил сегодня на входе в убежище. Сколько тому? Всю жизнь старик мечтал только об одном: увидеть, как земля наверху начала оживать. А вот ведь, пожалуй, так и умрет, не узнав про дерево.
“ Да едрит же…” – выругался на себя Андрей и вернулся за веткой. Упаковал её, сунул в рюкзак и уже с более легким сердцем дошел и спустился в подземку.
“Сразу ему не скажу, а то еще окочурится от переизбытка чувств. Вечером объявим вместе с начальником. А пока сделаю вид, что ничего не произошло”.
Ему стоило больших трудов не улыбаться и не броситься развязывать рюкзак и открывать контейнер прямо тут же на обработке, просто чтоб первым увидеть реакцию старика.
“Едрит твою кочерыжку, едрит твою кочерыжку”, – весело повторял Андрей любимую присказку старика Саныча, представляя, как озарится морщинистое лицо вечером на общем собрании.
Он шел по коридорам убежища прямиком к начальнику станции, неся в контейнере драгоценную ношу. Мимо выцарапанных древних скрижалей, напоминавшим маленькому подземному племени выживших о великом и славном будущем, “когда деревья снова станут зелеными”.
Как я провёл…
Привет, бро. Давно не общались. Не знаю, доведется ли еще. Возможно, аккумулятора хватит лишь на это сообщение. В общем, решил черкнуть тебе. Хоть мы и в ссоре.
Не знаю, увидишь ли ты это послание. Скорее всего, нет. Вероятно, кто-то из выживших найдет его. Или оно останется погребенным на веки вечные. В памяти потухшего гаджета. Пусть так. Мне же хочется думать, что ты рядом. Слева от меня, как в детстве.
Помнишь, как в школе учились? Сидели рядышком за последней партой. Заглядывали друг к другу в тетради. Мне было интересно, что ты старательно выводишь. Ты косился в мои каракули. Все время же соревновались друг с другом. С самого рождения, мать говорит.
Ну да, такими вот были. Дрались, а друг без друга не могли. Все равно ведь дружили, да?
А сочинение, помнишь, “Как я провел лето”? Лето было одно, а впечатления разные. Хоть и были мы всегда рядом. В то же время далеко друг от друга. Я считал тебя занудой. Ты меня – хулиганом. Я думал, что лучше тебя. Ты пытался доказать мне обратное.
Так и жили. В постоянном стремлении переплюнуть друг друга. Выпендриться. Обойти.
Признаю, ты тогда сильно вырвался вперед. Окончил школу с отличием. Поступил в летное.
Я же все никак не мог определиться. Мне было вовсе не до учебы. Отчаянно хотелось наслаждаться жизнью. Плыть под парусом. Путешествовать. Бесконечно пробовать себя. Искать свое место. Просто жить, понимаешь?
Как я провел то лето после выпускного? То самое, перед твоим летным училищем? Ну, ты же помнишь, да? Еще когда Марта не пришла тебя проводить? Догадываешься, почему? Я сказал кое-что Марте. Не важно, что это был поклеп. Любила бы – пришла бы. Ты же не обижаешься, верно?
Тебя это не сломало. Ты упрямо шел своей дорогой к мечте. И исполнил её. Сначала сдал тесты. Потом экзамены и нормативы. Видишь, я в курсе. После истребителей перешел на ракеты. Об этом мне говорили постоянно.
Предки гордились тобой. Да что там родители! Весь городок стоял на ушах. Еще бы, наш земляк Гордеев в космосе! Фамилия прогремела тогда на весь мир. Даже мне немного перепало от той славы. Хоть я и говорил: “Не мое!”
А когда все достало, я не сдержался. Сейчас-то уже нет смысла скрывать. Я съездил к тебе домой в Королев. Галка твоя, помню, тепло встретила. А я ей открыл глаза на тебя. На твою вечную тайную любовь к Марте. Я не сказал, что Марта в прошлом. Да Галка и не спрашивала. Поплакала, собрала чемодан и ушла. Я даже помог ей вызвать такси.
Я остаюсь при своём мнении. Если бы жена любила – она бы вернулась. Я знаю, ты тяжело переживал развод. Переключился на сборы, тренировки и испытания перегрузок. А потом снова полеты, полеты, полеты. Вечный одиночка, погрязший в своей работе.
Я же уходил в полный отрыв. Один из нас должен был уметь наслаждаться! Мать говорила, что я прожигатель жизни. Сейчас это звучит даже несколько иронично. Просто у меня тогда тоже был план. Я стремился к удовлетворению. Хотел достичь нирваны и понять суть счастья. Меня кидало из религии в религию. А потом в полное неверие и нигилизм.
Я перепробовал все алкогольные коктейли. Я был завсегдатаем злачных мест и борделей. Я кидался из одной авантюры в другую. Все время в драйве и навеселе. Не жалею, но гордиться особо нечем.
И знаешь, что меня тогда очень бесило? То, что родители ставили тебя в пример. То, что я сам чувствовал твое превосходство. То, что пытался дотянуться до твоего космоса. Но все глубже падал на самое дно.
Ты же звонил, а я блокировал вызовы. И на своем, и на родительских телефонах. Мне было невмоготу слышать твой спокойный голос. Такой вот неудачник под тенью звездного брата.
Знаешь, когда все встало на свои места? Буквально недавно. Тогда, когда я прочухал, что творится. Когда первый ядерный взрыв сотряс горизонт. Я тогда как раз вышел из дома. И сразу увидел вдалеке облачный гриб. Схватил в охапку предков. Рванул в советское бомбоубежище в глубине леса. Мы спускались сюда как-то в детстве. Помнишь? Хватило дня, чтоб заполнить его самым необходимым. Единственно стоящее, что я сделал в жизни. Я про спасение отца и мамы.
Так мы и засели здесь словно тараканы. Глубоко под землей. В ожидании спасения и прекращения ада. Зная, что наверху Судный день и Чистилище.