- -
- 100%
- +
Глава первая
Первый ключ был ржавым и холодным, даже несмотря на летнюю духоту Вермонта. Он с трудом повернулся в замке с громким, утробным щелчком, который, показалось Эланор, отозвался эхом во всём мёртвом пространстве за дверью. Она толкнула массивную дубовую панель, и ей навстречу хлынул воздух – спёртый, пахнущий пылью, забвением и чем-то ещё, сладковатым и гнилостным, словно запах увядших лилий на давно забытой могиле.
– Ну вот, мисс Кроули, – произнёс за её спиной нервный голос мистера Хендерсона, риелтора. – Добро пожаловать в… ваш новый дом.
Не дом, – промелькнуло в голове у Эланор. – Руина. Склеп. Мавзолей для моей умершей карьеры.
Она переступила порог. Пятна сырости расползались по обоям с выцветшим викторианским узором, словно карта неведомых земель. Паутина, тяжёлая от вековой пыли, колыхалась в такт движению воздуха с улицы, словно кружевные занавески. В огромном холле с потемневшими дубовыми панелями царил полумрак, сквозь который лучи солнца с трудом пробивались из высокого витражного окна на лестнице, окрашивая воздух в кроваво-красные и угасающие синие тона.
– Проведка есть, – поспешно добавил Хендерсон, не заходя внутрь. Он стоял на пороге, в прямоугольнике солнечного света, как актёр, боящийся уйти со сцены. – Вода. Крыша, в общем-то, цела. И… история. Много истории.
Эланор кивнула, не оборачиваясь. История. Именно за этим она и приехала. Не за романтикой старого дома, а за его язвой. За его грязным секретом. Семья Грейс: Томас, Шарлотта и их десятилетняя дочь Элис. Исчезли. Ни тел, ни следов, ни мотива. Идеальная загадка. Готовая пугающая пустошь, которую она могла бы заполнить словами. Если бы слова снова решили к ней прийти.
Она сделала несколько шагов по скрипящему полу. Её собственное дыхание казалось ей неестественно громким. Тишина в доме была не просто отсутствием звука. Она была плотной, вязкой, внимательной. Казалось, сами стены затаили дыхание, ожидая, что же она скажет.
– Спасибо, мистер Хендерсон, – сказала Эланор, наконец повернувшись к нему. – Я справлюсь отсюда.
Риелтор выглядел так, будто она предложила ему оставить её на съедение волкам. – Вы… вы уверены? Одна? В первую же ночь? Миссис Поттер, в библиотеке, она сдаёт комнату…
– Я уверена. Мне нужно… почувствовать место.
Хендерсон поспешно кивнул, сунул ей в руку конверт с остальными ключами и отступил, почти споткнувшись о порог. – Звоните! В любое время! – бросил он и почти побежал к своей машине.
Эланор закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал окончательно и бесповоротно. Теперь она была одна. Одна с этим молчаливым, голодным великаном из дерева и камня.
Она прошла в гостиную. Массивная каменная каминная полка была завалена хламом: сломанные свечи, пустые банки, высохшая муха, застывшая на подоконнике в вечном танце. Её взгляд упал на единственный оставшийся на стене предмет – потемневшую от времени фотографию в замысловатой раме. Семья Грейс. Томас – серьёзный, с прямым пробором. Шарлотта – красивая, но с грустными глазами. И маленькая Элис с большим бантом в волосах и куклой на руках. Все они смотрели в объектив с тем одинаковым, застывшим выражением, которое было у людей на старых фото. Но Эланор показалось, что в их глазах читалось нечто большее. Не просто строгость эпохи, а предчувствие. Как будто фотограф запечатлел их за мгновение до того, как занавес упал.
Вечером, разбирая коробки с самым необходимым, она нашла его. Заночевав в спальнике посреди пустой гостиной, при свете керосиновой лампы (электричество, как выяснилось, было чисто номинальным понятием), она решила осмотреть книжные полки, встроенные в стену. Большинство книг рассыпалось от прикосновения. Но одна полка, самая верхняя, была наглухо забита. Отодвинув её с усилием, царапая ногти о старую краску, она обнаружила за ней не стену, а узкую, тёмную щель.
Сердце её заколотилось – не от страха, а от азарта археолога, нашедшего гробницу. Она просунула руку в проём и нащупала что-то холодное и кожистое.
Это была записная книжка в потёртом кожаном переплёте. На обложке не было ни имени, ни даты.
Дрожащими от возбуждения пальцами Эланор раскрыла её на первой странице. Чернила были выцветшими, почерк – изящным, женственным.
«3 мая 1972 года. Сегодня Томас посадил у крыльца новые розы. Говорит, они должны прижиться до зимы. Интересно, увидим ли мы их цветение…»
Эланор замерла. Это был голос Шарлотты Грейс. Голос из небытия.
Она лихорадочно пролистала страницу за страницей. Бытовые заботы, переживания о дочери, намёки на напряжённость в отношениях с мужем… И затем, ближе к концу, тон начал меняться. Записи становились отрывистыми, параноидальными.
«12 сентября. Я уверена, что положила ножницы на комод в спальне. Их там не было. Нашла их в подвале. Ржавыми.»
*«29 сентября. Элис говорит, что по ночам с ней разговаривает стена. Я ругаю её за ложь. Но сама слышу… шёпот. Как будто кто-то очень быстро читает на непонятном языке.»*
Эланор читала, затаив дыхание, погружаясь в нарастающий ужас этой женщины. Это было именно то, что ей было нужно. Подлинный, сырой материал.
И тогда она добралась до последней, заполненной страницы. Та самая, от 14 октября. Последняя запись. Про топор. Про шаги на лестнице. Про прорехи в сюжете.
Эланор перечитала её дважды, и по её спине пробежал ледяной мурашек. Это было не просто безумие. Это была метафора. Блестящая и пугающая.
Она перевернула страницу, ожидая увидеть чистый лист. Но он не был чистым.
Внизу, на самой кромке бумаги, свежими, почти влажными чернилами, которые пахли так же, как и воздух в доме – сладко и гнилостно, был выведен один-единственный вопрос. Почерк был её собственным.
«И что ты будешь делать теперь, писательница?»
Эланор отшвырнула дневник, как раскалённый уголь. Кожаный переплёт мягко шлёпнулся о пыльный пол, но страницы, перелистываясь, прошептали что-то на непонятном, шипящем наречии.
Она вжалась спиной в холодные дубовые панели стены, сердце колотилось где-то в горле, выстукивая сумасшедший ритм. Глазами, широко распахнутыми от ужаса, она водила по пустой, погружённой во мрак гостиной. Свет керосиновой лампы отбрасывал на стены пляшущие, уродливые тени, которые казались теперь куда более осязаемыми, чем сама комната.
– Это не со мной, – прошептала она, и её голос был чужим и хрупким в этой гнетущей тишине. – Я сплю. Устала. Галлюцинации. Стресс.
Рациональное объяснение. Ей всегда нужно было рациональное объяснение. Оно было её щитом и оружием. Но здесь, в этом доме, где сама реальность казалась зыбкой, щит трещал по швам.
Она зажмурилась, пытаясь отдышаться, сконцентрироваться на физических ощущениях. Холод пола сквозь тонкий спальник. Сладковато-гнилостный запах, въевшийся в одежду. Тишина.
Тишина была неполной.
Вначале она не придала этому значения, списав на старый дом. Но теперь, прислушавшись, она осознала. Из-за стен, с того самого чердака, о котором писала Шарлотта, доносился едва уловимый, монотонный звук. Не скрип. Не шорох.
Это был тихий, размеренный скрежет.
Словно кто-то точил нож. Или водил пером по чернильнице, готовясь сделать новую запись.
Эланор медленно, как во сне, поднялась на ноги. Колени подкашивались. Она должна была посмотреть. Она должна была доказать себе, что это ветер, что это трубы, что это что угодно, только не…
Она подошла к дневнику, лежавшему раскрытым на полу. Страница с вопросом, адресованным ей, была чиста. Никаких чернил. Никакого почерка. Только пожелтевшая, пустая бумага.
Лёгкая дрожь сменилась леденящим волнением. Дом не просто пугал. Он играл. Он давал ей улику, а затем отнимал её, оставляя лишь сомнение и семя страха, которое уже пускало корни в её сознании.
Она подняла лампу и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Дубовые ступени громко заскрипели под её ногами, и ей показалось, что в такт этому скрипу скрежет наверху на мгновение затих, будто прислушиваясь.
– Кто здесь? – крикнула она, и голос её прозвучал дерзко и неуместно.
В ответ только тишина, ставшая ещё гуще, ещё внимательнее. Она поднималась выше, и свет лампы выхватывал из мрака портреты незнакомых людей в золочёных рамах. Их глаза, написанные маслом, казалось, провожали её. На площадке второго этажа она остановилась. Двери в спальни были закрыты. Дверь на чердак, та самая, узкая и неприметная, была приоткрыта. Из щели между дверью и косяком тянуло ледяным воздухом.
И скрежет доносился именно оттуда.
Эланор протянула руку, пальцы коснулись шершавой, облупившейся краски двери. Сердце бешено колотилось, крича «беги», но любопытство – этот проклятый, профессиональный рефлекс писателя – оказалось сильнее. Она толкнула дверь.
Она вела не на чердак, а в маленькую, похожую на келью комнатку. Кабинет. Узкое окно, затянутое паутиной, письменный стол, заваленный пожелтевшими листами, и стул. На столе стояла чернильница, и рядом лежало стальное перо.
Скрежет стих.
Эланор подошла к столу. На верхнем листе, лежавшем ровно по центру, кто-то только что вывел одну-единственную фразу. Чернила ещё блестели, отражая свет её лампы. Это был снова её почерк.
«Она подходит к столу. Она видит слова. Она понимает, что уже является частью текста.»
Она резко обернулась, ожидая увидеть кого-то за спиной. Комната была пуста. Но в воздухе витало ощущение присутствия, плотного и недоброго, как взгляд невидимого наблюдателя.
Она снова посмотрела на лист. И закричала.
Буквы под её взглядом начали медленно расплываться, как будто кто-то проводил по влажным чернилам мокрой губкой. Они потекли вниз, оставляя синие разводы, и на очищенном месте стали проявляться новые слова. Более старые, выцветшие, написанные тем изящным почерком, что был в дневнике Шарлотты.
«Он знает, что я здесь. Он спускается по лестнице. Я слышу его шаги.»
И тут же, как эхо, из холла на первом этаже донёсся тяжёлый, мерный стук. Один. Два. Три. Чьи-то сапоги уверенно ступали по дубовому полу внизу.
Дом не просто повторял историю. Он ставил её на повтор, меняя актёров. И для Эланор Кроули роль была уже отведена.
Глава вторая
Крик застрял в горле, подавленный ледяным приливом ясности. Бежать? Куда? Шаги внизу уже поднимались по лестнице. Тяжёлые, неумолимые. Топот сапог, который она читала секунду назад.
«Он спускается по лестнице.» Нет. Он поднимался. Дом менял сценарий, подстраивая его под нового «автора» – под неё.
Инстинкт кричал запереть дверь, но её взгляд упал на перо, лежавшее на столе. Стальное перо, остроконечное, как стилет. И чернильница, полная тёмной, почти чёрной жидкости.
Мысль родилась мгновенно, отчаянная и безумная. Если Дом подчиняется законам повествования, если он редактирует реальность… значит, ей нужен свой редакторский карандаш.
Она схватила перо. Оно было холодным и неожиданно тяжёлым в руке. Шаги на лестнице стали громче, ближе. До площадки второго этажа оставалось несколько ступеней.
Эланор с силой ткнула пером в чернильницу и, не раздумывая, нанесла на тот же лист, поверх расплывающихся слов Шарлотты, жирную, кривую линию. Она провела её по фразе «Он знает, что я здесь», стараясь зачеркнуть, вымарать, уничтожить.
– Нет! – прошипела она, и голос её сорвался на шёпот. – Он не знает! Он не придёт!
Чернила её пера впитывались в бумагу, но не сливались со старыми. Они легли поверх, яростные и современные. На мгновение ей показалось, что шаги замедлились, в них появилась неуверенность.
Сердце ёкнуло от слабой надежды. Она снова опустила перо в чернильницу и написала рядом, на чистом поле, дрожащей, но твёрдой рукой:
«Лестница пуста. В доме никого нет, кроме меня.»
Она отбросила перо и замерла, прислушиваясь.
Тишина.
Гулкая, оглушительная тишина, ворвавшаяся после навязчивого стука. Шаги прекратились. Словно кто-то нажал на паузу.
Эланор выдохнула, дрожь пробежала по всему телу – на смену адреналину приходило осознание. Это сработало. Она нашла слабое место. Она могла влиять.
Осторожно, крадучись, она подошла к двери и выглянула на площадку. Лестница была пуста. В полумраке холла внизу ничто не шевелилось.
Но победа была иллюзорной. Воздух сгустился, наполнившись новым, другим напряжением. Теперь это была не погоня, а затишье перед бурей. Заговорщицкая, зловещая тишина хищника, который переоценил добычу и теперь меняет тактику.
Она спустилась вниз, в гостиную, не выпуская из рук керосиновой лампы. Её взгляд упал на дневник Шарлотты, всё ещё лежавший на полу. Она подняла его, и страницы сами раскрылись на том месте, где был задан тот самый вопрос. Теперь под ним, её же почерком, была выведена новая фраза. Ответ.
«Она пытается править текст. Глупая. Чернила её страха – лучшие чернила для новой главы.»
Эланор с силой захлопнула дневник. Она поняла. Это была не победа, а первый ход в новой, более сложной партии. Она бросила Дому вызов, и он принял его.
Он больше не просто заставлял её играть роль Шарлотты. Теперь он писал историю специально для неё. Историю о писательнице, которая пытается переписать свою судьбу.
И главный вопрос был уже не в том, сбежит ли она, а в том, хватит ли у неё таланта и сил написать финал, в котором она останется жива.
Она посмотрела на темноту за окном. Ночь была в самом разгаре. А впереди её ждало ещё много-много пустых страниц.
Эланор не сомкнула глаз до рассвета. Она сидела, прислонившись спиной к камину, с дневником Шарлотты на коленях и пером, зажатым в потной ладони. Каждый шорох, каждый скрип старого дерева заставлял её вздрагивать и впиваться взглядом в темноту, ожидая нового послания, новой уловки. Но Дом, казалось, удовлетворился первой пробой пера. Он отступил, давая ей время осознать всю безнадёжность её положения. И это затишье было страшнее открытой угрозы.
С первыми лучами солнца, бледными и жидкими, пробивавшимися сквозь грязные стёкла, напряжение немного отпустило. Свет, пусть и обманчивый, принёс крупицу здравомыслия. Эланор заставила себя встать, размять затекшие конечности и принялась за чисто практические, земные дела. Нужно было принести вещи из машины, разобрать коробки, проверить, действительно ли есть вода.
Именно так она и оказалась в подвале.
Спуск был крутым, пахло землёй, плесенью и тем самым сладковатым запахом тления, который теперь она узнавала с первого вздоха. Она дёрнула за верёвку, и лампочка включилась – одинокая, без абажура, она висела под потолком, освещая клочок бетонного пола и груду старого хлама в углу. И тут её взгляд упал на стену.
Не на ту, где висели ржавые инструменты, а на противоположную. Она была чистой, почти стерильной. И на ней, ровно по центру, как картина в музее, висел тот самый топор.
Он был старинным, с длинной деревянной рукояткой и широким, отполированным до матового блеска лезвием. На нём не было ни пятнышка ржавчины. Он выглядел так, будто его только что положили после тщательной чистки.
«…он спрятал топор в сарае, и его лезвие до сих пор пахнет свежей сталью и обещанием.»
Слова из дневника Шарлотты прозвучали в памяти с оглушительной ясностью. Но Дом снова внёс правку. Не сарай. Подвал. Легкодоступное место. Соблазнительное предложение.
Эланор отступила на шаг, сердце снова застучало где-то в висках. Это была не случайность. Это был намёк. Соблазн. Возьми его, – шептала тишина. Заверши историю так, как оно должно было случиться. Стань главной героиней. Стань сильной.
Она сжала кулаки, чувствуя, как её пальцы сами собой тянутся к холодной рукоятке. Нет. Это ловушка. Это следующий сюжетный поворот, прописанный для неё.
Она резко развернулась и побежала наверх, захлопнув дверь в подвал с таким грохотом, что с полки в прихожей упала фарфоровая статуэтка – уродливая пастушка, оставшаяся от прежних хозяев. Она разбилась вдребезги. Эланор не стала её убирать.
К полудню, когда солнце наконец-то растопило утренний туман, она услышала скрип тормозов у своего дома. За окном она увидела пожилую женщину, вылезающую из старого, видавшего виды седана. Она несла керамическую миску, накрытую полотенцем.
Эланор замерла у окна, наблюдая. Женщина подошла к крыльцу, её лицо было испещрено морщинами, но выражало решимость. Это была та самая миссис Поттер из библиотеки.
Сердце Эланор ёкнуло. Контакт. Связь с внешним миром. Возможность услышать другой голос, кроме шепота стен и её собственных тревожных мыслей. Но вместе с этим пришла и осторожность. Риелтор боялся этого места. А эта женщина пришла сама.
Она открыла дверь, прежде чем та успела постучать.
– Миссис Поттер? – спросила Эланор, стараясь, чтобы голос звучал нормально.
Женщина слегка вздрогнула, но быстро оправилась. – Ага. Добрый день. Решила, раз новенькая, надо проявить гостеприимство. – Она протянула миску. – Тушёная говядина с картошкой. Не Божья благодать, конечно, но с голода не умрёте.
– Это очень мило, – сказала Эланор, беря миску.. Она была тяжёлой и тёплой. Настоящей. – Спасибо. Хотите войти?
Вопрос повис в воздухе. Миссис Поттер бросила быстрый, почти украдкой взгляд вглубь холла, и её лицо на мгновение исказилось чем-то неуловимым – не страхом, а скорее… знанием.
– Нет-нет, не буду отвлекать. Вижу, у вас дел по горло. – Она сделала паузу, собираясь с мыслями. – Слушайте, ребёнок… – Она снова посмотрела на Эланор, и теперь её взгляд был твёрдым и прямым. – Дом этот… он любит тишину. Но не ту, что от отсутствия звука. Он любит, когда тихо внутри. Когда не о чем думать. Вы понимаете?
Эланор почувствовала, как по спине пробежали мурашки. – Не совсем.
– Он питается историями, – старуха произнесла это просто, как констатацию погоды. – Чем ярче, чем трагичнее, тем вкуснее. Семья Грейс… у них была целая сага. А вы… вы одна. И вы писатель. Будьте осторожны со своими мыслями. Он их слышит.
Прежде чем Эланор успела что-то ответить, что-то спросить, миссис Поттер уже развернулась и засеменила к своей машине. Она уезжала так же быстро, как и появилась, оставив Эланор на пороге с миской тушёнки и с новым, ещё более жутким знанием.
Она не просто была персонажем. Она была едой. А её разум – кухней, где эта еда готовилась.
Вернувшись в гостиную, она поставила миску на камин. Аппетита не было. Она смотрела на разбитую фарфоровую пастушку. И тут её осенило.
Она подошла к письменному столу, который накануне вечером придвинула к окну, достала из коробки чистую пачку бумаги и свою дорогую, любимую перьевую ручку. Она не была стальным пером Дома. Это было её орудие.
Она устроилась поудобнее, сделала глубокий вдох и начала писать. Не попытку вырваться. Не мольбу о помощи. Она начала писать историю.
«Женщина по имени Эланор вошла в старый дом. Она была сильной. Она была умной. Она знала, что дом пытается её запугать. Но она не испугалась. Она осмотрелась, нашла сломанную вещь и починила её…»
Она описывала, как заклеивает разбитую статуэтку, как наводит порядок, как зажигает во всех комнатах свет – не керосиновые лампы, а воображаемые люстры, полные ярких, тёплых лампочек. Она писала о простых, бытовых, победоносных вещах. Она писала скучную, мирную, победную историю.
И по мере того как слова ложились на бумагу, в доме что-то менялось. Воздух становился менее спёртым. Давление, висевшее в нём с самого начала, чуть ослабло. Она дышала свободнее.
Она писала несколько часов, заполняя страницу за страницей этим бальзамом нормальности. И когда она наконец подняла глаза, то увидела, что та самая разбитая статуэтка всё ещё лежит в осколках. Дом не подчинился. Но он и не сопротивлялся. Он… наблюдал. Изучал её метод.
Она отложила ручку и потянулась. На мгновение ей показалось, что она нашла способ отгородиться.
А потом её взгляд упал на миску с тушёнкой, которую она так и не притронулась. На поверхности застывшего жира что-то проступило. Тёмные, жирные буквы, сложившиеся в короткую фразу, как будто кто-то водил по ней пальцем.
«Скучно.»
И в этот миг из угла комнаты, из самой густой тени, донёсся тихий, детский смешок.
Эланор медленно, очень медленно повернула голову.
В углу, прижавшись к стене, сидела маленькая девочка в платье, которое давно вышло из моды. В её руках была та самая кукла, что на старой фотографии.
Девочка подняла на Эланор свои огромные, пустые глаза.
– Моя мама тоже сначала пыталась писать счастливые истории, – тихо сказала Элис Грейс. – Но Дому они не понравились. Ему нужна драма.
Эланор не шевелилась, боясь, что любое движение спугнет видение. Девочка сидела, обхватив колени, и качала свою куклу. Её платье было чистым, но выцветшим, как на фотографии, которая висела внизу.
– Ты… ты Элис? – наконец выдохнула Эланор, и голос её прозвучал хрипло.
Девочка кивнула, не отводя пустого взгляда.– Он говорит, что твоя история может быть очень интересной. Гораздо интереснее маминой.
– Кто… Он?
– Дом, – просто ответила Элис, как если бы кто-то спросил, что такое дождь. – Он не любит, когда пишут счастливое. Ему скучно. Ему нужно, чтобы было страшно. Или грустно. Или чтобы кто-то кричал.
Она подняла куклу и посмотрела на неё.– Мама писала, как мы будем жить долго и счастливо. Как папа нас больше никогда не бросит. Как мы поедем к морю. Но это была неправда. Дом сделал так, чтобы всё было по-настоящему. Чтобы было… интереснее.
Эланор медленно, чтобы не спугнуть, опустилась на корточки, пытаясь сравняться с уровнем девочки.– Элис, а что случилось с твоей мамой? И с тобой?
Девочка покачала головой.– Не помню. Помню только, что было темно. И тихо. А потом… потом я стала частью истории. Как и ты.
– Я не хочу быть частью истории, – твёрдо сказала Эланор. – Я хочу уйти.
Элис впервые оторвала взгляд от куклы и посмотрела прямо на Эланор. В её глазах было не детское любопытство, а древняя, бездонная печаль.– Никто не уходит. Все остаются. Ты будешь здесь всегда. Как мама. Как я.
Она указала пальцем на листы, испещрённые писаниной Эланор.– Он уже начал. Он читает твои мысли. Твои страхи. Скоро он найдёт самую страшную и сделает её правдой.
Внезапно Элис нахмурилась, как будто прислушиваясь к чему-то, что было слышно только ей.– Мне пора. Он не любит, когда я много разговариваю с новыми. Ему не нравится, когда мы дружим.
– Подожди! – бросилась вперёд Эланор, но было поздно.
Девочка не исчезла в дымке. Она просто перестала быть. Одна секунда – она сидела в углу, а следующая – углу была пуст, если не считать пыли и теней.
Эланор осталась сидеть на полу, в тишине, которая снова стала гнетущей и внимательной. Слова Элис эхом отдавались в её сознании. «Он найдёт самую страшную и сделает её правдой.»
Она посмотрела на свои записи – на ту самую «скучную» историю о силе и порядке. Это была ложь. Попытка притвориться, что всё в порядке. Но Дом, как и Элис, видел насквозь. Он знал, какой страх гнездился в её душе. Страх, который привёл её сюда, в эту глушь, подальше от всего мира.
Она встала, подошла к окну и посмотрела на заходящее солнце. Лес вокруг дома поглощал последние лучи, становясь чёрной, безразличной стеной. Бежать? Но куда? И как? Машина могла не завестись. Дорога могла оказаться бесконечной. Дом не отпустил бы её так просто.
Она повернулась и взглянула на дневник Шарлотты, лежавший на камине. Затем на своё перо. И на чистые листы.
Слова миссис Поттер вспомнились с новой силой. «Будьте осторожны со своими мыслями. Он их слышит.»
Значит, нельзя думать о страхе. Нельзя давать ему пищу.
Но как не думать о том, что уже проникло в каждую клетку?
Эланор глубоко вдохнула и снова взяла свою перьевую ручку. Она отодвинула листы со «счастливой» историей и взяла чистый.
Она не будет писать о том, чего боится. Она не будет писать о том, чего хочет.
Она будет писать правду. Жёсткую, неудобную, без прикрас. Правду о том, что она здесь, в этом доме. Что она напугана. Что она в ловушке. Но что она наблюдает. И что она борется.
Она прикоснулась пером к бумаге и начала выводить первые слова новой главы – главы, которую Дом от неё не ждал.
«Она сидит одна в комнате, полной теней. Она знает, что за ней наблюдают. Она знает, что каждая её мысль – это кирпичик в стене, которую возводят вокруг неё. Но она также знает, что у неё есть оружие. Не перо, не чернила. А внимание. Она будет наблюдать за ним так же пристально, как он наблюдает за ней. Она будет изучать правила его игры. И она найдёт способ их обойти. Потому что она – не Шарлотта. У неё другая история.»
Она писала медленно, вдумчиво, не стараясь ни напугать, ни утешить. Она просто констатировала. Была ли это магия? Или просто психологический приём? Она не знала. Но по мере того как слова ложились на бумагу, панический страх отступал, уступая место холодной, собранной решимости.