- -
- 100%
- +
К счастью, у него было его собственное, аналоговое хранилище – годы тихой, методичной, почти одержимой работы. Он достал с полки толстый, потрёпанный блокнот в кожаном переплёте, углы которого были стёрты до картона. Его дневник. Его личная энциклопедия аномального. Туда он заносил всё, что не укладывалось в стройную картину обычного мира: странные происшествия, обрывки городских легенд, места, где он чувствовал прикосновение иной, искажённой реальности, следы других существ, возможно, таких же, как он, скрывающихся в тенях большого города.
Он погрузился в чтение, перелистывая страницы, испещрённые его точным, почти каллиграфическим почерком, зарисовками и схемами. Большая часть записей была бесполезной – слухи, не подтверждённые наблюдениями, ложные следы, ведущие в тупики разочарования. Он искал любые упоминания о зеркалах, особенно обладающих необычными свойствами, о старых культах, о всём, что могло бы связаться в единую нить.
И вот, почти в самом конце, когда он уже начал терять надежду, он нашёл то, что искал. Запись двухлетней давности, помеченная скромным знаком вопроса на полях:
«Улица Тенистая, старая часовня Святой Агаты. Местные жители (преимущественно пожилые) упоминают «зеркало призраков» в нише у алтаря. Говорят, что в полночь в нём можно увидеть не своё отражение, а того, кто придёт за тобой после смерти. Проверил. Зеркало действительно старое, венецианское, с сильным повреждением амальгамы, покрытое густой паутиной трещин. Искажения значительные. Собственного отражения почти не разобрать. Однако… место необычное. Чувствуется мощный остаточный след, эхо. Не негативный, не добрый, не злой. Чужой. Как будто кто-то мощный и нездешний долгое время пользовался этим местом для своих целей, оставив после себя энергетический отпечаток. Отложил для дальнейшего наблюдения. Риск высок.»
Улица Тенистая. Старая часовня. Зеркало. Это не было Зеркалом Ланая, но это была зацепка. Первая точка на карте, которую он начал мысленно выстраивать перед собой. Место, где сама реальность была тоньше.
Следующей целью стали инициалы «A. L.», найденные в книге. Рискнув, он включил свой старый, медленный ноутбук, отключив его от сети Wi-Fi, и вошёл в закрытую, локальную базу данных городского музея, к которой у него, как у архивариуса, был служебный доступ. Он искал в оцифрованных архивах, в каталогах пожертвований, в пыльных списках сотрудников и дарителей начала и середины прошлого века, пробираясь сквозь цифровую пыль.
Долгие, монотонные часы пролетели за мерцающим монитором. Он просматривал сканы пожелтевших документов, вглядывался в выцветшие чернила старых пишущих машинок, в изящные росчерки перьевых ручек. И нашёл. В каталоге пожертвований за 1924 год значилось:
«Инв. № 7348. Фолиант, трактат о европейской демонологии и народных суевериях. Даритель: профессор Алан Лоренц. Примечание: книга требует реставрации, переплёт повреждён, страницы 34-50 утрачены.»
Алан Лоренц. Инициалы совпадали. Сердце Каи учащённо забилось, отдаваясь гулом в ушах. Он углубился в поиск, отыскивая всё, что могло быть связано с этим именем, с этой загадочной фигурой из прошлого.
Профессор Алан Лоренц. Историк, фольклорист, выпускник престижного университета. Специализировался на изучении средневековых мифов, суеверий и, что особенно важно, процессов над ведьмами. Автор нескольких скандальных, почти маргинальных работ, в которых он, опираясь на архивные данные и собственные изыскания, доказывал, что многие случаи «одержимости» и «колдовства» имели под собой реальную, хоть и необъяснимую с точки зрения науки того времени, основу. В академических кругах его считали чудаком, блестящим умом, но постепенно скатывающимся в мистицизм и маргинализм.
А потом, сухо констатировали архивные записи, профессор Лоренц исчез. Осенью 1927 года он вышел из своего дома и не вернулся. Его исчезновение осталось нераскрытой загадкой. В газетах того времени строили догадки – от банального похищения с целью выкупа до добровольного ухода, связанного с помешательством на почве его исследований.
Слово «пропал» прозвучало в тишине комнаты как приговор, эхом отозвавшись в судьбе самого Каи. Он смотрел на чёрно-белую, зернистую фотографию из старой газеты. Учёный с острым, умным взглядом, смотрящим прямо в объектив, и твёрдым, решительным подбородком. Человек, который когда-то держал в руках эту самую книгу, вносил в неё пометки. И который, возможно, слишком близко подошёл к истине, скрытой за страницами старых фолиантов, и поплатился за это.
Вечер уже опустился на город, окрашивая небо в цвет синяка, когда Каи, наконец, оторвался от экрана, чувствуя песок под веками и тяжесть в затылке. У него в руках были распечатанные биографические данные профессора Лоренца, несколько вырезок из газет. Он положил их на стол рядом с книгой. Две загадки, две нити теперь были связаны в один тугой узел: его собственная, сегодняшняя, и загадка восьмидесятилетней давности. История повторялась.
Перед тем как принять окончательное решение, он снова, почти ритуально, открыл книгу. Его взгляд скользнул по странице с лисом и охотником, и он перевернул её. И тут, на обороте, в самом сгибе, там, где бумага была почти протерта до дыр, он заметил то, что упустил ранее. Крошечный, изящно выведенный теми же коричневыми чернилами символ. Не крест и не цветок, а стилизованное, геометрическое изображение всевидящего ока, заключённого в треугольник. И под ним – три латинские буквы: N. V. L.
Что это? Новые инициалы? Название другой организации? Девиз? Каи аккуратно, с величайшей точностью перерисовал символ и буквы в свой блокнот, чувствуя, как головоломка обрастает новыми, ещё более запутанными деталями. Каждый найденный ответ рождал три новых вопроса.
Он откинулся на спинку стула, слыша, как хрустит позвоночник. Сидеть в четырёх стенах, прятаться, как крот, больше не было смысла. Он добыл всю возможную информацию, не выходя из дома. Теперь нужно было двигаться дальше, идти по следу. Риск был огромен, он отдавал себе в этом отчёт. Но бездействие было медленной, верной смертью. Он не мог позволить себе сгнить в этой квартире, как профессор Лоренц, вероятно, сгнил в безвестности.
Он принял решение. Он пойдёт туда, где всё началось для Лоренца, куда вела первая ниточка – в старую часовню на улице Тенистой. Ночью. Когда границы между мирами истончаются, тени становятся гуще, а зеркала начинают показывать то, что скрыто при свете дня.
Приготовления были недолгими. Он оделся в тёмную, неброскую, удобную одежду, не стесняющую движений. В карман куртки положил складной нож – не магический артефакт, а простое, острое стальное лезвие, которое в умелых руках могло стать серьёзным аргументом в ближнем бою. Он провёл пальцем по холодной стали, вспоминая самооборону, которые изучал когда-то из чисто теоретического интереса. Но главным его оружием были теперь не нож и не зубы. Главным оружием были бдительность, обострившиеся чувства и его пробудившаяся, дикая природа, которую он так долго держал на цепи.
На пороге он замер на мгновение, прислушиваясь к своим ощущениям, к той невидимой сети, что он сплел. Защитный барьер был цел, он чувствовал его лёгкую, почти музыкальную вибрацию. Никто не пытался проникнуть внутрь. Сделав глубокий, очищающий вдох, полный решимости и страха, он вышел, плотно, на все замки, закрыв за собой дверь.
Ночь встретила его холодным, влажным дыханием, пахнущим дождём, асфальтом и далёким дымом. Он не стал пользоваться машиной – она была слишком заметной, слишком привязанной к его личности, к его имени. Он двинулся пешком, выбирая самые тёмные и безлюдные переулки, растворяясь в паутине задворков города. Он шёл бесшумно, как тень, его шаги не оставляли следов на мокром асфальте, тело instinctively двигалось от укрытия к укрытию. Его слух улавливал каждый шорох – пробежавшую кошку, шелест бумаги в ветре, отдалённый смех из открытого окна. Обоняние – всю сложную палитру городских запахов: дождь, металл, чужая еда, парфюм случайных прохожих, сладковатый душок гниения из мусорных баков.
И он чувствовал нечто ещё. Лёгкое, настойчивое, едва уловимое присутствие. Не физическое, не чей-то взгляд в спину. А энергетическое. То самое ощущение, что он настроил у себя в квартире, только теперь оно исходило извне, из самой ткани ночи. За ним следили. Не глазами, а чем-то иным, более глубоким и безжалостным. Кто-то или что-то ощущало его передвижение по городу, как паук чувствует малейшие колебания своей паутины. Возможно, это была женщина из зеркала. Возможно, охотник. А возможно, нечто третье, о чём он ещё не знал.
Он не оборачивался. Не ускорял шаг, не выдавая своего знания. Он был хищником, вышедшим на охоту, и знал, что сам может быть добычей. Это знание, горькое и отрезвляющее, заставляло кровь бежать быстрее, обостряя все чувства до предела, до боли. Каждый нерв был напряжён, каждый мускул готов к прыжку или к бегству.
Наконец, он свернул на улицу Тенистую. Узкую, как щель между старыми, облупленными домами, освещённую лишь одним одиноким и мигающим, как агонизирующий светляк, фонарём. В её конце, заросшая диким плющом и погружённая во тьму, словно специально отвернувшаяся от мира, стояла часовня. Её готический шпиль, когда-то устремлённый к небу, теперь криво вонзался в ночное небо, словно обвинение, брошенное самому Богу.
Каи остановился в последнем тёмном проёме, прежде чем улица выходила к пустырю перед часовней. Он стал просто частью тени, слившись с шершавой каменной кладкой старого дома. Его глаза, привыкшие к полумраку, внимательно, дюйм за дюймом, изучали фасад здания, заваленный главный вход, заколоченные досками окна, похожие на слепые глазницы. Ничего не двигалось. Не было ни звука, ни движения.
Но он чувствовал. Часовня не была пустой. Внутри что-то было. Что-то старое, мощное и, возможно, опасное. И ждало ли оно его? Или же ждало кого угодно, кто осмелится переступить её порог, нарушив вековое одиночество?
Он приготовился к долгому, терпеливому наблюдению. Охотник, будь он добычей или хищником, должен уметь ждать. И Каи был готов ждать всю ночь.
Глава 4. Часовня Святой Агаты
Он ждал. Минуты растягивались, сливаясь в единый, вязкий поток времени, где единственными вехами были мерные удары его собственного сердца и редкие, одинокие звуки ночного города – отдалённый, приглушённый гул машины, пронзительный лай собаки, затихающий вдали, шепотный шорох дождя, сменившегося моросящей, колючей изморосью. Время в тени пустыря текло иначе, медленнее, подчиняясь иным, более древним ритмам, и Каи чувствовал это каждой клеткой своего тела, каждой каплей лисьей крови.
Каи стоял недвижимо, слившись с сырой тенью арочного проёма, ведущего в чей-то заброшенный двор. Его дыхание было медленным и почти бесшумным, пар от него растворялся в холодном воздухе, не выдавая присутствия. Все его чувства, обострённые до предела, до почти болезненной остроты, были направлены на небольшое, полуразрушенное здание в конце улицы. Часовня Святой Агаты. Она была похожа на чёрный, гнилой зуб, вросший в плоть города, на забытую всеми рану, которая никогда не затянется. Стены из тёмного, пористого камня почернели от времени, влаги и копоти, окна были заколочены грубыми, потемневшими досками, в которые впились ржавые гвозди. Шпиль, когда-то гордо устремлённый к небу, теперь скривился, словно от непосильной тяжести лет, его острие сломалось и торчало в сторону, как обломанная кость. Всё здесь, от разбитой калитки в ограде до осыпающейся штукатурки на стенах, дышало забвением, тленом и молчаливым укором.
Но это была ложь. Внешнее запустение, эта маска ветхости, была обманчивой маскировкой. Каи чувствовал энергию, исходящую от этого места. Она была старой, очень старой, и чуждой, как запах другой планеты. Не злой в привычном понимании, не источающей агрессию, но и не доброй, не несущей утешения. Безразличной, как сила притяжения, как течение реки – существующей вне понятий добра и зла. И всё же, под этим мощным, глубинным слоем древней мощи, он улавливал другой, более свежий, знакомый след. Тот самый, что он ощутил в музее – сладковатый, терпкий, как запах увядающих экзотических цветов, аромат, который теперь ассоциировался у него с бездонными чёрными глазами в зеркале.
Он снова проверил свои внутренние «датчики», ту самую сеть, что он раскинул вокруг себя. Чувство слежки, это фоновое давление на психику, никуда не делось, но оно оставалось размытым, не сфокусированным, словно наблюдатель был где-то далеко или просто вёл пассивное наблюдение. Сейчас его главной, единственной целью была часовня.
Решив, что дальнейшее ожидание бессмысленно и лишь изматывает нервы, Каи сделал первый шаг из тени. Он не пошёл прямо к двери, через пустырь, открытый всем ветрам и взглядам. Вместо этого он двинулся вдоль стены соседнего, такого же ветхого здания, используя каждую щель, каждый выступ, каждую кучу мусора как укрытие. Его движения были плавными, текучими и абсолютно беззвучными; годы тренировок, врождённые способности и недавно пробудившаяся хищная сущность сделали его идеальным ночным призраком, тенью, скользящей по телу спящего города.
Подойдя вплотную к ограде пустыря, окружавшего часовню, он замер, вглядываясь в темноту. Кованая решётка, когда-то бывшая предметом гордости прихода, теперь была ржавой, испещрённой дырами и местами проломанной. Он без труда нашёл проём, достаточно широкий, чтобы проскользнуть внутрь, и бесшумно, как змея, протиснулся в него.
Теперь он был во «внутреннем дворе» – заросшем бурьяном, крапивой и каким-то колючим репейником клочке земли, который, казалось, сопротивлялся самому понятию порядка. Воздух здесь был другим – более тяжёлым, густым, насыщенным запахом влажной земли, гниющих растений и чего-то ещё, сладковатого и приторного, словно разлагающаяся плоть. Звуки города доносились сюда приглушённо, словно кто-то накрыл это место стеклянным, звуконепроницаемым колпаком. Царила неестественная тишина, в которой собственное дыхание Каи казалось ему оглушительным рёвом.
Каи подошёл к главному входу. Массивная дубовая дверь, когда-то украшенная резьбой с изображениями святых и херувимов, теперь была исчерчена грубыми граффити, покрыта плесенью и глубокими трещинами. На её месте висела грубая, толстая железная цепь с таким же ржавым, внушительным замком. Но это не было препятствием для него. Он положил ладонь на холодный, шершавый металл замка, сосредоточился, заглушив внутренний шум страха. Он направлял внутрь не разрушительную силу, а тонкое, ювелирное манипулирование материей, просьбу, подкреплённую волей. Раздался тихий, почти изящный щелчок, и замок расстегнулся, тяжёлые язычки отодвинулись без единого скрипа. Он снял цепь, стараясь не греметь, и упёрся плечом в древесину.
Дверь с противным, протяжным скрипом, словно нехотя, отворилась всего на несколько сантиметров, задевая за груду мусора и обломков с внутренней стороны. Этого было достаточно. Сквозь щель пахнуло запахом столетий – пыли, влажного камня, тления, старого дерева и чего-то ещё… ладана? Словно эхо давно умолкших молитв, отзвучавших песнопений всё ещё витало в воздухе, застряв между молекулами.
Он вжался в щель, чувствуя, как шершавая древесина цепляется за его куртку, и оказался внутри.
Тьма была абсолютной, густой, почти осязаемой. Человеческий глаз не различил бы здесь ровным счётом ничего, кроме сплошного чёрного бархата. Но Каи был не совсем человеком. Его зрение, привыкшее к полумраку архивов, теперь медленно адаптировалось к этой кромешной тьме. Очертания начинали проступать из мрака, словно фотография в проявителе – сначала смутные тени, потом всё более чёткие формы. Он стоял, затаив дыхание, позволяя глазам настроиться, и мир вокруг медленно проявлялся из небытия.
Он стоял в небольшом притворе. Под ногами хрустел битый кирпич, штукатурка и осколки стекла. Прямо перед ним зиял главный зал – однонефное помещение с высоким, некогда сводчатым потолком, который теперь проседал местами, открывая взгляду деревянные балки, как рёбра скелета, и клочья бледного, ночного неба, видневшегося сквозь дыры в кровле. Лавки для прихожан были сломаны, разбросаны, словно здесь поработал разъярённый великан. Впереди, в алтарной части, царил настоящий хаос – обломки статуй святых с отбитыми головами и руками, разбитые свечники, груды каких-то тряпок и бумаг. Воздух был неподвижным и спёртым, словно в склепе.
И тут он увидел Его.
В нише справа от того места, где когда-то был алтарь, стояло большое, почти в рост человека, зеркало в тяжёлой, почерневшей от времени деревянной раме, украшенной когда-то замысловатой резьбой, теперь стёртой и нечитаемой. Именно то, о котором он читал в дневнике. Его стекло было покрыто толстым, бархатистым слоем пыли и плотной паутиной, но оно было целым, не тронутым вандалами. Оно стояло там, как немой страж, как портал в иное измерение, притягивая к себе взгляд и излучая тихую, неумолимую мощь.
Каи медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, двинулся вперёд, обходя развалины, стараясь ступать как можно тише, но каждый его шаг отзывался гулким, предательским эхом в мёртвой, давящей тишине часовни. Он чувствовал, как энергия этого места сгущается вокруг него, давит на виски, наваливается на плечи невидимой тяжестью. Он подошёл к зеркалу почти вплотную, чувствуя исходящий от него холод, как от глыбы льда.
Своего отражения он почти не видел – лишь смутный, тёмный силуэт в запылённом, мутном стекле. Но он чувствовал, что это не просто кусок стекла с амальгамой. Оно было… живым. В нём пульсировала, дремала та самая чужая, древняя сила, которую он ощущал снаружи. Зеркало не отражало – оно поглощало. Поглощало свет, звук, саму реальность.
«Покажись,» – прошептал он, не ожидая ответа, просто поддавшись внутреннему импульсу, желанию проткнуть эту завесу тайны.
И зеркало ответило.
Пыль на его поверхности вдруг зашевелилась, собравшись в странные, вихреобразные узоры, словно невидимая рука водила по стеклу. Само стекло помутнело ещё сильнее, а потом стало темнеть, пока не превратилось в идеально чёрную, непроницаемую, бархатистую поверхность, в которую, казалось, можно было провалиться. Каи почувствовал холодный, пронизывающий ужас, поднимающийся по спине, сковывающий мышцы. Он хотел отступить, отпрыгнуть, но его ноги будто вросли в каменные плиты пола. Было поздно.
В чёрной, бездонной глади что-то начало проявляться. Сначала – смутные, размытые очертания, пятна света и тени. Потом они стали чётче, обретая форму. Это была не его комната, не улица и не часовня. Он видел другую комнату. Кабинет, заваленный книгами, рукописями, свитками. За старинным, массивным столом сидел человек в старомодном костюме и вглядывался в… это же самое зеркало? Нет, в другое, меньшее, которое стояло у него на столе. Человек что-то яростно писал, его перо скрипело по бумаге, а лицо было искажено смесью священного ужаса и одержимости учёного. Он что-то видел в том зеркале, что-то, что заставляло его спешить, что-то, от чего стыла кровь в жилах.
Профессор Лоренц… – мелькнуло в голове у Каи, и он почувствовал, как их судьбы, разделённые столетием, на мгновение сплелись в этом странном видении.
Видение сменилось, поплыло, как вода. Теперь он видел женщину. Ту самую, с чёрными, как обсидиан, глазами. Она стояла в той же часовне, но она была целой, чистой, наполненной мягким, золотистым светом горящих на алтаре свечей. Она была не призраком, а реальной, плотью и кровью. И она смотрела прямо на него, сквозь время, пространство и стекло зеркала, и её губы шептали что-то беззвучное, какое-то предупреждение или заклинание. Она подняла руку, бледную, почти прозрачную, и медленно, неумолимо указала куда-то за его спину.
Ледяной инстинкт, древний и неумолимый, заставил Каи обернуться, разорвав чары зеркала.
В проёме разрушенной двери, ведущей в какие-то боковые покои, ризницу или келью, стояла она. Реальная. Плотская. Пальто цвета мокрого асфальта, сливающееся с тенями. Бледное, как лунный свет, лицо. И те самые, всепоглощающие чёрные глаза, которые были теперь устремлены на него, живые и бездонные.
Они смотрели друг на друга сквозь мрак часовни, через груду обломков и пыли. Две одинокие фигуры в царстве мёртвых. Никто не двигался. Тишина была оглушительной.
Первой нарушила молчание она. Её голос был низким, мелодичным, отточенным, и совершенно безжизненным, как звон хрустального бокала, в который ударили один раз и навсегда замерли его вибрации.
«Ты опоздал, Каи. Они уже здесь.»
И в тот же миг, будто по её команде, снаружи, со стороны улицы, раздался оглушительный, грубый звук – металлический скрежет, грохот падающей железной решётки и тяжёлые, уверенные шаги по гравию. Кто-то грубо, без всяких предосторожностей, с силой ворвался на территорию часовни, не пытаясь скрыть своего присутствия. Охота началась.
Чары зеркала рассеялись, как дым. Видение профессора и призрачной женщины исчезло, стекло снова стало просто грязным и мутным. Каи рванулся с места, но не к главному выходу – туда уже было не пробиться, навстречу непрошенным гостям. Он кинулся вглубь часовни, в ту самую дверь, где только что стояла незнакомка, в тёмный проём, обещавший если не спасение, то хотя бы отсрочку. За его спиной послышались тяжёлые, быстрые шаги, топот нескольких пар ног, и мужской голос, жёсткий и полный холодной, безэмоциональной ярости, бросил одну-единственную, чёткую фразу, прозвучавшую как приговор:
«Чувствую тебя, тварь!»
Игра в прятки была окончена. Начиналась настоящая охота.
Глава 5. Меж двух огней
Слова незнакомки прозвучали в тишине не как предупреждение, а как приговор, холодный и неоспоримый. Но для Каи они стали искрой, упавшей в бензин его инстинкта выживания. «Они уже здесь». Мозг, секунду назад парализованный видениями в зеркале и её внезапным материальным появлением, взорвался адреналином, чистым и обжигающим. Мысли спрессовались в один единственный импульс – ДЕЙСТВУЙ. Он не думал, не анализировал, не взвешивал варианты. Он просто рванулся с места, подчиняясь древнему рефлексу, зашитому в его ДНК.
Рывок вперёд, в тёмный, зияющий проём, где только что стояла женщина. За его спиной с оглушительным грохотом, от которого задрожали стены, распахнулась массивная дверь часовни, и внутрь, сметая груду мусора, ворвались двое. Каи не видел их, но чувствовал кожей, каждым нервным окончанием – острые, агрессивные, чуждые ауры, пахнущие озоном, сталью, священной пылью и холодной, безжалостной решимостью. Это были не обычные люди. Это были Орудия. Охотники.
Он оказался в узком, низком помещении – бывшей ризнице или служебной комнате. Здесь царил ещё больший хаос, чем в основном зале. Опрокинутые шкафы с выдвинутыми ящиками, разбросанные церковные облачения, истлевшие до состояния трухи, груды старых книг с покорёженными переплётами. Воздух был густым от пыли, которую подняло его вторжение. Луч фонарика, резкий, безжалостный и яркий, как взгляд хищника, прорезал темноту за его спиной, выхватывая из мрака клубы пыли, кружащие в воздухе, как призраки.
–– Он здесь! – прогремел грубый, обезличенный мужской голос, лишённый каких-либо эмоций, кроме целеустремлённости. – Не дать уйти!
Каи прижался к стене, завалившейся грудой полуистлевших книг и обломков мебели. Его взгляд, отчаянный и быстрый, как у загнанного зверя, метнулся по сторонам, выискивая выход, лазейку, любое спасение. Но её не было. Глухая каменная коробка с одним входом, который теперь блокировали двое вооружённых и явно не дружелюбных людей. Отчаяние, холодное, липкое и тошнотворное, подступило к горлу, сжимая его стальным обручем. Он был в ловушке. Как крыса. Мысль о том, что его жизнь, всё его тщательное укрывательство, может закончиться здесь, в этой грязной, заброшенной норе, была невыносимой.
И тут он увидел. В противоположном углу комнаты, где тень была особенно густой и непроглядной, словно сама тьма сгустилась в нечто большее, стояла она. Женщина. Ланья. Её бледное, как полная луна, лицо было обращено к нему, а тонкая, почти прозрачная рука указывала вниз, на каменные плиты пола, покрытые слоем грязи и щебня. Она не произнесла ни слова, но в её бездонных, поглощающих свет глазах читался чёткий, не допускающий возражений приказ: «Доверься. Сейчас».
Выбора не оставалось. Верить ли ей, этому загадочному существу, которое являлось то в зеркалах, то из теней, или остаться и быть взятым охотниками? Это был выбор между неизвестной опасностью и конкретной, осязаемой угрозой. Он сделал шаг, спотыкаясь о хлам, и луч фонаря поймал его в свой крест, ослепив на мгновение, выжигая сетчатку. Каи, почти ослепший, нырнул в тот угол, где она стояла, и почувствовал, как под ногами камень неестественно проваливается. Не в пустоту, а под небольшим углом, со скрипом и шелестом осыпающейся грязи. Это была не люковина, а едва заметный, искусно замаскированный уклон пола, маскирующий начало узкой, круто уходящей вниз, в непроглядную тьму, каменной лестницы. Потайной ход. Лаз. Спасение.