Механизм лжи

Часть I: Сломанная пружина

Глава 1

Время в Вайссенбурге текло иначе. Оно не бежало вперёд, не мчалось, подгоняемое дедлайнами и звонками, как в прежней жизни. Оно застряло. Завязло где-то между густым альпийским туманом, окутавшим городок на рассвете, и тягучим, как смола, виски, который Лео Блэквуд держал в руке даже сейчас, в полдень.

Он сидел на деревянной скамье напротив замёрзшего фонтана с облупившимися каменными тритонами. Вайссенбург был красив, как открытка из прошлого века, и так же безжизнен. Фахверковые домики, остроконечные крыши, уличные фонари с тусклым жёлтым светом. Все это давило на него тихой, уютной пошлостью. Он выбрал это место именно за эту безвредность, за эту предсказуемую спячку.

Каждое утро начиналось с одного и того же ритуала: открыть глаза, ощутить тяжесть воспоминаний, словно мокрый плащ на плечах, и потянуться за флягой. Не для опьянения – для анестезии. Первый глоток был самым важным. Он не приносил облегчения, а лишь отодвигал боль на несколько часов, как тюремный надзиратель, ненадолго выпускающий узника из камеры в прогулочный двор. Лео ненавидел этот момент – краткий просвет между ядовитой пустотой опьянения и невыносимой ясностью трезвости.

Лео сделал глоток из походной фляги. «Бушмиллс». Тёплая волна растекалась по желудку, смягчая острые углы реальности. Это был не кайф, не удовольствие. Это была необходимость. Как инсулин для диабетика. Алкоголь был буфером между ним и миром, между ним и памятью. Он заглушал внутренний гул – навязчивый, как тиканье сломанных часов.

Его рука, державшая флягу, чуть заметно дрожала. Он сжал ее сильнее. «Тремор ангела», – с горькой иронией подумал он. Так называл это его бывший наставник. Дрожь не от страха, а от абстиненции, от того, что тело требовало новую дозу забвения.

Он потянул воротник старого драпового пальто выше, пытаясь спрятаться от колючего ветерка, сдувавшего с вершин снежную пыль. Здесь, в этом неестественном спокойствии, его кошмары обретали особую чёткость. Они не бушевали, как раньше, а тихо подползали из-за угла сознания, шептали на ухо в предрассветные часы. Обрывки лиц. Искажённые ужасом глаза. И главное – звук. Громкое, размеренное, металлическое тиканье…

Лео встряхнул головой, отгоняя призраков. Он заметил, как миссис Хофман, владелица булочной через улицу, быстрым движением отдёрнула занавеску. Она смотрела на него. Не с любопытством, а с молчаливым, тяжким знанием. Все здесь на него смотрели именно так. Они знали, что он не просто отставной инспектор, приехавший подлечить нервы. Они чувствовали на нем печать провала. Она витала вокруг него, как запах дешёвого алкоголя и старой пыли.

Он поднялся со скамьи, чувствуя, как в суставах отзывается холод. Пора было двигаться. Бездействие было самым страшным. Оно давало пространство для мыслей.

Его маршрут был всегда одним и тем же: от его домика на окраине, мимо фонтана, через мост над обмелевшей речкой, и дальше – в бар «У пропасти». Название было настолько идеальным, что в первые дни ему казалось, что это дурной сон. Теперь же он воспринимал его с горькой фатальностью.

Бар был таким же тёмным и тесным, как и его настроение. Воздух пропитался запахом старого дерева, прокисшего пива и чьего-то одинокого отчаяния. За стойкой, как всегда, стоял Йозеф, массивный, молчаливый, с лицом, вырубленным из альпийского гранита. Он молча пододвинул Лео стакан и бутылку без этикетки. Местный самогон, «альпенфойер» – альпийский огонь. Он прожигал глотку и на несколько часов выжигал память. Именно то, что было нужно.

Лео кивнул, налил. Только он поднёс стакан к губам, дверь в бар распахнулась, впустив вихрь холодного воздуха и суетливую фигуру Курта, помощника мясника.

– Йозеф! Вы не поверите! – выпалил он, задыхаясь. – На фабрике! На часовой фабрике «Урбан»!

Лео замер. Стакан так и не коснулся его губ.

– Успокойся, мальчик, – проворчал Йозеф, не отрываясь от протирания бокала.

– Там старика Ансельма нашли! – Курт почти кричал, его глаза были круглыми от ужаса. – Убитого! Говорят,… Говорят, там просто жуть что творится!

Лео медленно поставил стакан на стойку. Звук гулко отозвался в внезапно наступившей тишине бара. «Урбан и сыновья». Заброшенная часовая мануфактура на краю города. Место, которое он обходил стороной все эти месяцы. Оно манило его и пугало своим молчанием, своим застывшим временем.

Внутри у него все сжалось в холодный, твёрдый ком. Инстинкт, усыплённый месяцами алкогольного забвения, резко и болезненно дёрнулся. Как сломанная кость, которая ноет перед непогодой.

Он отодвинулся от стойки. Виски внезапно потерял всякий смысл.

– Лео? – впервые за вечер голос Йозефа прозвучал с ноткой вопроса.

Но Блэквуд уже не слышал. Он вышел на улицу, навстречу пронизывающему ветру. Он знал, что должен идти. Он знал, что это ловушка. Но больше всего на свете он знал, что у него нет выбора.

Его тихое убежище только что закончилось.

Глава 2

Дорога на фабрику «Урбан и сыновья» вилась в гору, словно змея, сбрасывающая с себя старую кожу. Асфальт сменился щебёнкой, потом укатанной грязью. Снег здесь был чище, нетронутее, и холод ощущался острее, впитываясь в кости. Лео шёл, не ощущая под собой ног, движимый одной лишь инерцией ужаса.

Сама мануфактура возникла перед ним внезапно – громада из темного потрескавшегося камня с рядами высоких, слепых окон. Она напоминала не столько фабрику, сколько заброшенную крепость или сумасшедший дом. Гигантская зубчатая башня с огромными, давно остановившимися циферблатами венчала здание, безумно взирая на город с высоты. Чугунные ворота, некогда гордые и монументальные, теперь стояли распахнутые, одно створка оторвалась и висела на единственной ржавой петле, словно сломанная рука.

От ворот тянулся длинный, тёмный проход во внутренний двор. Лео замедлил шаг. Воздух здесь был другим – густым, спертым, пахшим столетиями пыли, машинным маслом и чем-то еще… сладковатым и металлическим. Знакомым запахом.

Во дворе уже были люди. Двое жандармов в униформе курили у стены, их лица были бледны и напряжены. Они прервались, увидев незнакомца. Один из них, молодой парень, сделал шаг вперед.

– Сюда нельзя, здесь полиция… – начал он, но Лео прошёл мимо, словно не услышав. Его взгляд был прикован к открытой двери в главный цех.

– Эй, я сказал! – жандарм потянулся за ним.

– Оставь, – бросил ему напарник, старший, с щетиной на лице. – Это тот самый… из Интерпола. Бывший.

Лео услышал это слово – «бывший». Оно прозвучало как приговор. Он вошёл внутрь.

Его охватила тьма. Глаза медленно привыкали к полумраку, прорезаемому лучами пыльного света из высоких окон. Цех был огромным залом-кафедралом, посвящённым ушедшему времени. Повсюду стояли станки, замёрзшие в причудливых позах гигантские насекомые, опутанные паутиной и ржавыми ремнями. С потолка свисали кожаные приводные ремни, словные удавки. Длинные конвейерные столы были усеяны крошечными деталями, шестерёнками, пружинками, поблескивавшими в полутьме, как рассыпанные драгоценности. И повсюду – часы. Настенные, карманные, в виде циферблатов без механизмов. Тысячи глаз, смотревших в никуда.

И тишина. Гробовая, абсолютная. Та тишина, что звенит в ушах громче любого гула.

Лео двинулся дальше, его шаги гулко отдавались под чугунными балками перекрытий. Он шел на запах. Тот самый, сладковато-металлический запах крови, который уже нельзя было ни с чем спутать.

Он нашёл его в дальнем конце цеха, в своего рода «святая святых» – мастерской, отгороженной стеклянными стенами, теперь покрытыми густым слоем грязи.

Дверь была приоткрыта. Лео толкнул её.

Старик, должно быть, Ансельм Урбан, сидел в кресле за массивным деревянным верстаком, заваленным инструментами. Он был одет в старый засаленный фартук. Его голова была запрокинута на высокую спинку кресла, рот открыт в беззвучном крике.

Лео заставил себя дышать ровно, по-протокольному. Осмотреть место. Оценить. Но его мозг, отравленный годами виски и самоистязания, отказывался работать.

Он увидел карманные часы. Они лежали на открытой ладони старика, как будто он только что их рассматривал. Корпус был из полированного серебра, сложной, витиеватой работы. Лео сделал шаг ближе, не веря своим глазам. Стрелки замерли. Не в случайном положении. Они показывали ровно 10:04.

Сорок лет назад, – пронеслось в его голове. Примерно в это время…

Он потянулся рукой, чтобы взять часы, доказательство, но его взгляд скользнул выше, на лицо жертвы. На лоб.

И тогда мир Лео Блэквуда окончательно рухнул.

На бледной, почти восковой коже лба старика кто-то вырезал узор. Тонкий, почти ювелирный, выполненный лезвием невероятной остроты. Это был циферблат. С римскими цифрами. С тонкими, стрелками, смотрящими на 10 и 2. И в центре, вместо оси, – маленькая, аккуратная вмятина, как от керна.

Лео отшатнулся, задев спиной стеллаж с ящиками. Металлический лязг прокатился по цеху, словно сама фабрика вздрогнула от его ужаса.

Хронометрист.

Прозвище ударило его по сознанию, как обухом. Дело, которое он вел. Пять жертв в разных городах Европы. Все с таким же циферблатом на лбу. Все с остановленными карманными часами в руке. Маньяк, которого он так и не поймал. Который просто исчез, оставив его с разрушенной карьерой, с насмешками коллег, с клеймом неудачника.

И теперь это. Здесь. В его убежище.

Это не могло быть совпадением. Это было послание. Приветствие из прошлого, написанное кровью.

Воздух в маленькой мастерской вдруг стал густым, как сироп. Лео схватился за край верстака, пытаясь устоять на ногах. В висках застучало. Перед глазами поплыли круги. Звук – тот самый, из кошмаров, громкое, размеренное, металлическое ТИК-ТАК – заполнил его череп, вытесняя все мысли.

Он увидел не старика Урбана, а лицо первой жертвы, той женщины из Антверпена. Её широко открытые, остекленевшие глаза. Услышал собственный голос, молодой, полный уверенности, говорящий прессе: «Мы близки к поимке». Ложь. Сплошная ложь.

Его грудь сжал стальной обруч. Дыхание перехватило. Он, задыхаясь, оттолкнулся от верстака и выбежал из мастерской, пошатываясь, как пьяный, хотя трезвость вдавилась в него свинцовой гирей.

Он добежал до первого тёмного угла между станками, схватился руками за холодный металл станины и его вырвало. Сначала остатками завтрака, а потом – одной жёлчью, горькой и едкой, как его собственная память.

Он стоял, согнувшись, опираясь лбом о шершавый, ледяной металл, и трясся. Не от холода. От осознания.

Побег не удался. Прошлое нашло его. И на этот раз оно пришло не с упрёками, а с бритвой и карманными часами.

Глава 3

Холод, въевшийся в кости за время стояния у фабрики, казался теперь единственной прочной частью реальности. Всё остальное – снег, тёмные ели, мрачный силуэт мануфактуры – плыло перед глазами Лео, как в дурном сне наяву. Он слышал собственное сердцебиение, громкое и неровное, и этот стук сливался с навязчивым, воображаемым тиканьем, которое преследовало его из цеха.

Рёв двигателя и резкий скрежет шин о мёрзлый щебень вырвали его из оцепенения. Он машинально вытер губы тыльной стороной перчатки, оставив на замше грязный след. Каждый мускул в его теле протестовал, когда он заставлял себя выпрямиться, приняв вид если не достоинства, то хотя бы минимальной собранности. Прибывал не просто наряд. Прибывал он.

Из служебного «Ауди» цвета мокрого асфальта вышел начальник местной жандармерии Отто Гриммер. Лео видел его раньше – мельком, на расстоянии. Тот раз он проезжал на своей безупречной машине мимо бара «У пропасти», и его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по запотевшему окну, за которым сидел Лео. Тогда это был просто взгляд. Теперь это было предзнаменование.

Гриммер был невысок, но сложён так плотно и кряжисто, что казался недвижимым, как альпийская скала. Его униформа сидела на нём с идеальной, почти оскорбительной выправкой, будто только что из-под утюга. Лицо с жёсткими, прямыми чертами и аккуратно подстриженными седыми усиками напоминало вырубленное из гранита изваяние. Светло-серые глаза, цвета зимнего неба, мгновенно, без суеты, оценили обстановку: перепуганные молодые жандармы, чёрный провал входа в цех и он, Лео Блэквуд, бывшая восходящая звезда Интерпола, стоящий тут как привидение из своего же прошлого.

– Блэквуд, – произнёс Гриммер, подходя так близко, что Лео почувствовал запах его одежды – чистый, морозный, с лёгким оттенком дорогого лосьона после бритья. Контраст с запахом фабрики и его собственным – перегара, пота и страха – был разительным. – Мне уже доложили о вашем присутствии. Будьте так любезны, объясните, что за частный интерес привёл вас на место жестокого убийства?

Лео почувствовал, как по спине бегут мурашки яростного, знакомого гнева. Ему захотелось схватить этого выхоленного чиновника за его идеальный воротник и трясти, вытряхивая из него тупое самодовольство, пока тот не увидит, не поймёт ужас, стоящий за всем этим. Но он был никто. Отставной инспектор с подорванной репутацией и дрожью в руках.

– Я был в баре, – голос Лео прозвучал хрипло и глухо. – Услышал. Решил посмотреть.

– Решили посмотреть, – Гриммер повторил с лёгкой, отточенной насмешкой, растягивая слова. – Как трогательно. Общественный контроль в действии. – Он демонстративно отвернулся и сделал несколько шагов к зданию, затем резко обернулся. – Надеюсь, ваше любопытство не зашло так далеко, чтобы нарушить возможные улики? Ничего не трогали?

– Нет, – коротко бросил Лео.

– Прекрасно. В таком случае, подождите здесь. И не вздумайте уходить.

С этими словами Гриммер скрылся в чёрном зеве фабричного входа. Лео остался стоять на ледяном ветру, чувствуя себя школяром, пойманным на месте преступления. Он слышал приглушённые голоса из цеха, короткие, отрывистые команды Гриммера, которые эхом разносились под высокими сводами. Минуты тянулись мучительно медленно. Он замечал, как молодые жандармы украдкой на него поглядывают, перешёптываются. Для них он был диковинкой. Психом из большого города, принесшим свою беду в их тихий уголок.

Наконец, Гриммер появился вновь. Его лицо оставалось маской невозмутимости, но в уголках губ и в складочках вокруг глаз затаилось глубокое, укоренившееся недовольство, как будто Лео лично испортил ему весь день.

– Ну что ж, – начал он, останавливаясь в двух шагах, его руки в кожаных перчатках были заложены за спину. – Картина, в общем-то, ясна. Старик Ансельм Урбан. Жил один, в полной нищете, фабрика – давно не работающие развалины. В таких местах, как вы знаете, вечно крутятся бомжи, ищут, что стащить. Или молодёжь, подвыпив, ищет острых ощущений. Вероятно, кто-то зашёл, старик попытался прогнать, произошла драка. Его ударили. Возможно, не рассчитали силу. Упал, ударился головой. Всё довольно прозаично.

Лео смотрел на него, не веря своим ушам. Прозаично. Это слово повисло в ледяном воздухе, такое же тяжёлое и безжизненное, как тело в той мастерской.

– Вы… вы видели его лоб? – выдохнул Лео, и его голос, к его собственному ужасу, дрогнул, выдавая всю его внутреннюю опустошённость.

Гриммер поморщился, словно учуял не просто запах, а саму суть разложения, которую Лео принёс с собой.

– Видел, – его тон стал резче. – Какой-то выродок порезвился. Чтобы запугать. Или это ритуал каких-нибудь местных сатанистов, скучающих от безделья. Такое, увы, бывает в самых спокойных местах.

– Это не сатанисты! – голос Лео внезапно сорвался, став громче и резче, чем он предполагал. Он сделал шаг вперёд, нарушив дистанцию. Гриммер не отступил, его серые глаза сузились. – Это почерк. Почерк маньяка по прозвищу «Хронометрист». Дело, которое я вёл восемь лет назад. Пять жертв в трёх странах. У всех – такой же вырезанный циферблат на лбу. Остановленные карманные часы, показывающие значимое время. Это он. Он вернулся. Или… – Лео почувствовал, как подкашиваются ноги, – или это кто-то, кто знает все детали, все мельчайшие подробности, которые никогда не публиковались!

Гриммер выслушал этот взволнованный монолог, не моргнув. Его каменное лицо не дрогнуло ни на йоту.

– «Хронометрист», – произнёс он с лёгкой, но убийственной издевкой. – Звучит как название дешёвого бульварного романа, который читают в поездах. Господин Блэквуд, вы позволите мне проявить профессиональную солидарность и прямоту? Ваше… нашумевшее дело провалилось. Маньяка так и не поймали. Вы были вынуждены уйти из Интерпола под громкий, надо сказать, скандал. И теперь, если не ошибаюсь, вы проводите свои дни в баре «У пропасти», методично запивая призраков прошлого. – Он сделал театральную паузу, давая каждому слову вонзиться, как нож. – Вы всерьёз полагаете, что я поверю в сказку о том, что международный серийный убийца, о котором никто не слышал почти десятилетие, вдруг волшебным образом объявился здесь, в Вайссенбурге, чтобы оставить вам, отставному инспектору, своё персональное послание?

Лео почувствовал, как земля уходит из-под его ног. Каждое слово Гриммера было точным ударом, рассекающим старую рану. Он видел себя со стороны – жалкого, трясущегося алкоголика, который в отчаянии цепляется за призраков, чтобы вернуть себе тень значимости.

– Это не бомж, – прошептал он, почти умоляюще, чувствуя, как последние силы покидают его. – И не скучающие подростки. Узоры… они идентичны тем, что были тогда. До мельчайшей черты! Часы… время на них…

– Время! – Гриммер резко выдохнул, и его терпение, тонкое и натянутое, наконец лопнуло. Его лицо исказилось гримасой холодного гнева. – Хватит, Блэквуд! Я вижу перед собой человека в состоянии хронической алкогольной абстиненции, который пытается вдохнуть глобальный смысл в банальное, пусть и жестокое, преступление! Вы пытаетесь натянуть сову на глобус, чтобы оправдать своё присутствие здесь, чтобы снова почувствовать себя нужным! Не надо мне тут рассказывать сказки!

Он резко повернулся, чтобы уйти, сделав несколько шагов к своей машине, но на полпути обернулся в последний раз. Его взгляд был тяжёлым и окончательным.

– И чтобы вы знали. Я не потерплю вашего вмешательства в моё расследование. Никакого «частного интереса». Никаких «прогулок» возле фабрики. Никаких контактов с потенциальными свидетелями. Если я замечу вас хотя бы в ста метрах от этого дела, я арестую вас за препятствование правосудию и, будьте уверены, найду ещё пару статей. Вам это совершенно ясно?

Лео не ответил. Он не мог. Он стоял, сжав кулаки так, что ногти впивались в ладони даже сквозь перчатки, чувствуя, как жгучий стыд, бессильная ярость и леденящий ужас поднимаются по его горлу, угрожая новым приступом рвоты.

Гриммер, удовлетворённый, кивнул про себя, как будто поставил галочку в невидимом списке, и направился к машине, отдавая распоряжения жандармам оцеплять территорию и вызывать судмедэксперта.

Лео остался один. Ветер, теперь уже по-настоящему злой и пронизывающий, свистел в его ушах, залепляя лицо колючей снежной крупой. Он снова был в клетке. В клетке своего провала, своего прошлого. Но теперь стены этой клетки сомкнулись не в кабинете Интерпола, а здесь, среди заснеженных идиллических пейзажей, которые он по глупости принял за убежище.

Он поднял голову и посмотрел на мрачное здание мануфактуры. Слепые, закопчённые окна казались ему теперь насмехающимися глазами. А высоко на башне огромные, мёртвые циферблаты были обращены к нему, как обвинительный приговор.

Он здесь, – прошептало что-то внутри него, и в этом осознании был не только ужас, но и странное, извращённое облегчение. – Он только начал. И он играет только со мной.

Глава 4

Дорога обратно в его домик на окраине была смазанной, нечёткой, как плохо проявленная фотография. Лео шёл, почти не видя путь, ноги двигались сами по себе, подчиняясь мышечной памяти. В ушах стоял оглушительный звон – смесь ветра, собственного тяжёлого дыхания и того самого, неумолимого тиканья, что теперь звучало не только в его голове, но и, казалось, исходило от каждого заснеженного камня, от каждого тёмного окна, мимо которого он проходил.

Он захлопнул за собой дверь, прислонился к ней спиной и зажмурился, пытаясь отдышаться. В крошечной прихожей пахло пылью, затхлостью и одиночеством. Но сегодня к этому знакомому букету примешивался другой запах – медный, сладковатый, запах старой крови и страха. Он въелся в его одежду, в волосы, в кожу.

Сначала была чисто физиологическая потребность. Он, почти не глядя, прошёл в крохотную кухню, схватил со стола почти полную бутылку виски. Руки тряслись так сильно, что он с трудом открутил крышку. Он поднёс бутылку ко рту, сделал один, два, три длинных, жгучих глотка. Огонь распространился по желудку, обещая забвение, тупую вату, в которую можно спрятаться.

Но на этот раз что-то было не так. Алкоголь не работал. Вернее, работал, но лишь как усилитель. Вместо того чтобы притупить ужас, он сделал его более отчётливым, более ярким. За столом в мастерской сидел уже не просто старик Урбан. Там сидели они все. Все пять жертв «Хронометриста». Их бледные лица, их распахнутые, невидящие глаза, эти чёрные, аккуратные циферблаты на их лбах – всё это встало перед ним, будто наяву. А над всем этим парило насмешливое, каменное лицо Гриммера, произносящее: «Сказки… алкогольная абстиненция…»

Лео с силой поставил бутылку на стол, так что она грохнула, едва не опрокинувшись. Его стошнило бы снова, но внутри была лишь пустота и жгучий спирт.

Не бомж. Не сатанисты. Он.

Это знание, холодное и твёрдое, как речной булыжник, улеглось на дне его сознания. Гриммер мог не верить. Весь мир мог не верить. Но он-то знал. Он чувствовал это каждой фиброй своей искалеченной души, каждым нервом, сведённым годами вины.

Он медленно поднялся из-за стола и, пошатываясь, двинулся в спальню. В углу, за шкафом, в полу была неприметная, подогнанная под цвет паркета щель. Он давно не прикасался к этому тайнику. Считал, что похоронил это вместе со своей прошлой жизнью.

Пальцы снова нашли лёгкий изъян в доске. Он поддел её ногтями и отодвинул. Из тёмного пространства пахнуло холодом и бумажной пылью. Внутри лежала одна-единственная вещь – старая, потрёпанная картонная папка-скоросшиватель. На её обложке не было никаких опознавательных знаков, лишь выцветшее, едва видимое клеймо Интерпола.

Лео вытащил её. Папка была тяжёлой. Не столько от бумаг, сколько от памяти, которую она в себе хранила.

Он вернулся за кухонный стол, отпихнув бутылку, и открыл папку.

И его прошлое хлынуло на него кровавым приливом.

Жертва №3, №4, №5…Вот они – фотографии. Чёрно-белые, отчётливые, безжалостные. Жертва №1: Эльза Мейер, Антверпен. Пожилая женщина, владелица антикварного магазина. На её высоком, интеллигентном лбу – тот самый узор. В руке – карманные часы «Леруа», остановленные на 3:17. Жертва №2: Марко Сальваторе, Милан. Молодой реставратор. Циферблат. Часы «Патек Филипп», 8:45.

Лео перебирал снимки, и с каждым из них в памяти всплывали обрывки того времени. Его собственное лицо на пресс-конференциях – молодое, уверенное, с твёрдым взглядом. Он тогда действительно верил, что близок к разгадке. Он строил теории, вёл профиль. Убийца был для него не призраком, а сложным, но решаемым уравнением.

А потом… потом была она. Жертва №6, которой не должно было быть.

Профиль, который он составил, указывал на определённый тип – одинокий мужчина, одержимый временем и порядком, с образованием в области механики. Они вышли на такого – тихого, замкнутого часовщика по имени Фальк. Косвенные улики были. Настойчивость Лео, давление сверху… они привезли того часовщика на допрос. Допрашивали жёстко. Лео был уверен в своей правоте.

А через два дня настоящий «Хронометрист» совершил своё шестое убийство. Пока они ломали невинного человека, маньяк действовал. Часовщика отпустили. А через неделю он повесился у себя в мастерской, оставив записку, где клялся в своей невиновности.

Именно тогда карьера Лео Блэквуда треснула и рассыпалась. Не из-за того, что он не поймал маньяка. А из-за того, что сломал невинного. Из-за своей гордыни, своей уверенности, своей ЛЖИ самому себе.

Он с силой захлопнул папку, смахнув её со стола на пол. Бумаги разлетелись по грязному линолеуму. Он схватился за голову, сжав виски, пытаясь выдавить из себя эти образы.

– Не он, – прошептал он в тишину кухни, обращаясь к призракам. – Не может быть. Он исчез. Он закончил.

Но факты, холодные и неумолимые, кричали обратное. Узор. Часы. Время. Всё сходилось. И ещё одна деталь, которая сейчас, лишь сейчас, дошла до его сознания, отравленного тогда виски и горем. Узор на лбу старика Урбана… он был не просто идентичен. Он был совершеннее. Чище. Более точная работа. Будто рука, вырезавшая его, набралась опыта за эти годы. Или… или это была не та же рука, а рука ученика? Наследника?