- -
- 100%
- +
ПРОЛОГ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Запечатанный протокол. Кабинет с видом на мерцающий купол Лунного-3.
Человек в форме с седыми висками холодными глазами протягивает
диск.
«Капитан Рейнхардт. Ваша миссия – не колонизация. Это приманка.
«Прометей» – кинжал, который мы вонзаем в сердце неизвестности.
Ваш экипаж – расходный материал во имя будущего человечества».
Она смотрит на диск, потом в глаза адмирала. Понимает: возражения
бесполезны. Они уже все решили. Две тысячи спящих душ в криокапсулах —
разменная монета в игре, правил которой она не знает.
«Как называется операция?» – ее голос звучит чужим.
«Возмездие Тисифоны». – Адмирал отворачивается к окну. – «В греческих
мифах это одна из богинь мести. Та, что не прощает предательства».
* * *
Три года спустя. Капитан Марк Воронов в своей каюте на «Прометее».
Он смотрит на голограмму жены и дочери. Они спят в основном отсеке.
Он не знает, что везёт их на заклание. Он верит в миссию спасения.
Последняя запись в личном журнале: «Старт через 72 часа. Новый дом
ждет. Мы сделаем это».
Корабль-ковчег «Прометей» плавно скользит в черноту гиперсна.
Никто не знает, что богиня мести уже ждёт их в точке назначения.
```
Почему так лучше: Пролог сразу задаёт главный конфликт, драму и атмосферу предательства. Мы добавляем сцену с Рейнхардт, чтобы показать осознанное жертвоприношение, и контрастируем с неведением Воронова. Это усилит трагизм.
ГЛАВА 1. АВАРИЙНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ
Сознание вернулось к Марку Воронову не постепенно, а обрушилось на него
всей тяжестью ледяного ада. Не плавное выплывание из сновидений, а
резкий, болезненный толчок в реальность, наполненную воем и болью.
*Последнее, что он помнил – тёплый свет кухни на орбите Юпитера, смех дочки, касание руки жены. И теперь – это. Ад.*
*Крио-шок.* Слово пронеслось в пронзённой болью голове, холодный диагноз, не оставляющий надежды.
Его лёгкие спазмировались, выжимая из себя остатки вязкой, обжигающей горло питательной жидкости. Он судорожно, с хрипом, на грани удушья, вдохнул – и воздух ударил в мозг: запах озона, стерильного холода и страха, *его собственного страха*, который висел в капсуле плотным туманом. Сквозь затуманенное, плывущее зрение мигали алые лампочки аварийных маячков, вычерчивая в густой тьме контуры его личной клетки – аварийной криокапсулы. Стекло люка было покрыто изнутри причудливыми узорами инея, словно мороз постарался скрыть от него ужас, творящийся снаружи.
*Сирена. Аварийная сирена.* Её вой был не просто громким. Он был *физическим* – давил на виски, выворачивал внутренности, бился в унисон с бешено колотившимся сердцем. Этот звук выметал из головы последние обрывки снов, оставляя лишь голый, животный ужас.
Рёв был оглушительным, физически давящим на виски. Он инстинктивно потянулся к груди, где под комбинезоном должен был быть медальон. Пальцы наткнулись на мокрую ткань. Семья. Они там, в основном отсеке. Спит.
Капитан. Он – капитан.
Мысль, острая и чёткая, пронзила мозговой туман. Корабль. Отчётность.
Стиснув зубы, превозмогая одеревенение мышц, он упёрся руками в холодное стекло капсулы и с силой оттолкнул. С треском и шипением герметичный затвор отъехал. Воронов попытался встать, но ноги подкосились, и он тяжело рухнул на колено, успев схватиться за поручень. Металл обжёг ладонь ледяным холодом.
Криоблок представлял собой хаос, освещённый лишь аварийными огнями. Десять капсул. Его – первая. Остальные… Он заставил себя сфокусироваться.
Капсула №2 была раскрыта, внутри – пусто. №3 – стекло покрыто изнутри инеем, индикаторы тёмные. Неудача. Смерть. №4… Его взгляд скользнул к №4 и застыл.
Рядом с его капсулой, уже на ногах, стоял человек. Коренастый, с вьющимися тёмными волосами, в инженерном комбинезоне, на котором выделялись пятна машинного масла. Он не смотрел на Воронова. Его взгляд был прикован к открытой панели управления на стене, пальцы летали по сенсорным клавишам, а в другой руке он с нервной быстротой вертел мультитул.
– Жаров! – Голос Воронова прозвучал чужим скрипом ржавого металла, сорвавшимся с петель. Горло резала сухость. – Доложись! Что черт возьми происходит?
Алексей «Лекс» Жаров медленно, с неохотой, будто каждое движение давалось ценой невероятных усилий, повернул голову. Его карие глаза, обычно живые и насмешливые, сейчас были полны не паники, а холодной, обжигающей ярости. Ярости инженера, видящего, как бессмысленно гибнет его идеально отлаженный механизм.
– Доложить? – Он хрипло, беззвучно рассмеялся, и его палец, чёрный от машинного масла, резко ткнул в потолок, будто протыкая саму броню. – Давление падает в третьем отсеке. Гермозатворы сработали, но это значит, что мы отрезали кусок корабля. Энергосети перегружены, я едва стабилизировал реактор. «Гефест» не просто молчит, капитан. Он *отвергает* мои запросы. Мы не на курсе. Мы не в точке синхронизации. Мы не *там*, где должны быть. – Он сделал резкий шаг к Воронову, сократив дистанцию до минимума, и его голос стал тише, но от этого лишь опаснее, как шипение змеи. – Если коротко, капитан, «Прометей» в агонии. А нас только что вырвало из сладких снов прямиком в его предсмертные судороги. Поздравляю.
Воронов поднялся, выпрямив спину, заставляя дрожь в коленях утихнуть. Он был капитаном. Даже здесь, в аду, в растерзанной пижаме, с каплями криожидкости на лице.
– Собери выживших. Здесь. За пять минут, – его голос обрёл сталь. Сталь, под которой пока что скрывалась паника.
Жаров оценивающе посмотрел на него, на его прямую спину, на сжатые кулаки. Уголок его рта дрогнул в подобии ухмылки.
– Как скажете, капитан. Только, может, сначала штаны наденете? А то вид, простите, некомандный.
И прежде чем Воронов что-то ответил, инженер уже повернулся и зашагал к следующей капсуле, оставив капитана одного с гудящей в ушах сиреной, с ледяным ужасом в душе и с первым ростком жгучей, непримиримой неприязни к человеку, который посмел говорить с ним так и, что хуже всего, был прав.
Воронов, уже в стандартном сером комбинезоне, стоял перед панелью внутренней связи. Его пальцы, холодные и чуть дрожащие от криошока, с силой нажимали на сенсорные клавиши. «Мостик. Отвечайте».
В ответ – лишь шипение статики, прерываемое щелчками реле. Алые индикаторы на панели корабля горели немым укором.
– Капитан, – раздался голос Жарова. Он не смотрел на Воронова, уставившись в свой портативный сканер. – Давление в третьем отсеке стабилизировалось. Автоматические гермозатворы сработали. Но это значит, что отсек отрезан. Возможно, навсегда.
– Есть ли там кто-то? – резко спросил Воронов, не отрываясь от панели.
– По данным системы… – Жаров усмехнулся, коротко и беззвучно. – Данных нет. «Гефест» выдаёт ошибку. Могли быть техники. Могли быть… – Он не договорил, но все поняли. Могли быть наши близкие.
Воронов снова набрал код. «Инженерный пост. Ответьте».
Тишина.
– Они либо мертвы, либо их коммуникаторы мертвы, – констатировал Жаров. Его собственный комбинезон был расстегнут, под ним виднелась та самая старая футболка. Он выглядел так, будто только что вернулся с тяжёлой вахты, а не проснулся в аду. – Мы в информационном вакууме. Как кроты в консервной банке.
– Не болтай ерунды, – сквозь зубы процедил Воронов. Он переключил канал на общий. – Внимание, это капитан Воронов. Любой, кто слышит меня, доложить своё местоположение и состояние. Ответьте.
Он отпустил кнопку. На секунду в динамиках воцарилась абсолютная, давящая тишина, поглотившая даже вой сирены. И вдруг…
Сначала это был просто шорох. Потом – обрывок слова. Искажённый, растянутый, словно прошептанный сквозь слой льда и времени.
«…мар…»
Воронов замер. Жаров резко поднял голову от сканера, его брови поползли вверх.
– Кто это? – Воронов нажал на передачу. – Назовите себя!
Статика взорвалась новым всплеском. Чей-то голос. Женский? Детский? Невозможно было разобрать.
«…не… там…»
– Что, черт возьми, это было? – прошептала кто-то сзади. Это была доктор Арсеньева, женщина с лицом, осунувшимся от усталости. Она только что помогла пробудившемуся психологу Каверину выбраться из капсулы.
– Помехи, – буркнул Жаров, но его пальцы уже снова летали по сканеру, анализируя частоту. – Разряженная атмосфера, повреждённые кабели…
«…па… па… поч… м…»
Голос сорвался в нечленораздельный поток шёпота, который вдруг слился в одно слово. Четкое. Ледяное. Обращённое прямо к ним.
«…ПРИЗРАКИ…»
И тут же связь умерла окончательно, оставив в воздухе лишь ровный белый шум.
Все замерли. Доктор Арсеньева судорожно сглотнула. Психолог Каверин, бледный как полотно, смотрел в пустоту широко раскрытыми глазами.
Жаров первым нарушил молчание. Он щёлкнул выключателем на панели, и сирена разом умолкла. В наступившей оглушительной тишине его голос прозвучал особенно громко.
– Ну вот. Теперь не только корабль разваливается на части. Похоже, у нас завелись… глюки в системе. – Он посмотрел прямо на Воронова. – Капитан, прикажете продолжать ловить голоса из потустороннего или мы, наконец, попробуем добраться до мостика и увидеть, во что мы вляпались?
Воронов медленно отвёл взгляд от мёртвого экрана коммуникатора. В его ушах все ещё звенело это слово. «ПРИЗРАКИ». Оно совпало с названием, которое он сам мысленно дал планете. Тисифона. Мстительная.
– Собирайтесь, – тихо, но властно сказал он. – Берем аварийные наборы. Идём к мостику. Первым шагом. Я, потом Жаров, потом все остальные. Доктор, будьте готовы к тому, что мы можем найти по пути.
Он повернулся и сделал первый шаг к гермодвери, ведущей из криоблока в тёмные, безмолвные коридоры «Прометея». За его спиной висел невысказанный вопрос, который теперь читался в глазах у каждого: что именно они найдут?
––
Пока Воронов и Жаров мерились взглядами у панели связи, остальные обитатели криоблока потихоньку приходили в себя, образуя тревожную, молчаливую группу. Воздух был густ от запаха страха и озона.
Доктор Лидия Арсеньева, женщина лет сорока с строгими, но сейчас растерянными глазами, уже была на ногах. Её пальцы автоматически проверяли застёжки на аварийном медицинском комплекте, висящем через плечо. Она не смотрела на других, её взгляд был прикован к тёмной капсуле №3.
–Там Сергей Орлов, – тихо сказала она, больше себе, чем окружающим. – Охранник. Не проснулся. Криокамера не сработала. – В её голосе была не скорбь, а холодная, профессиональная констатация факта, за которой скрывалась ярость на несовершенство систем, доверенных ей.
Рядом с ней, опираясь на стену, стоял психолог Антон Каверин. Молодой, болезненно-худощавый, он казался почти прозрачным в алом свете аварийных ламп. Его руки дрожали, и он пытался скрестить их на груди, чтобы скрыть это.
–Голоса… – прошептал он, глядя на динамик. – Вы слышали? Это могла быть аудиогаллюцинация, коллективная. Крио-шок, стресс…
–Или кто-то дурачится с компасом, – раздался грубый, сиплый голос.
Из-за капсулы №5 вышел Геннадий Брусков. Вольнонаемный геолог. Коренастый, с лицом, обветренным до состояния старой кожи, он был одет в потёртый комбинезон без каких-либо опознавательных знаков. В его руках был не сканер, а тяжёлый лазерный пробоотборник, который он держал как оружие.
–На моей шахте на Энцеладе такие штуки вытворяли, чтобы новичков попугать, – он хрипло рассмеялся, но глаза его, маленькие и блестящие, как чёрные бусины, оставались неподвижными и оценивающими. – Пока вы тут за призраками охотитесь, давление может упасть ещё где-нибудь. Идём уже, что ли?
Следующей «ожила» Аня Зайцева, техник-айтишник. Худая девочка лет двадцати пяти с растрёпанными розовыми волосами (явный бунт против регламента), она не вылезала из своей капсулы, а буквально вывалилась из неё, приземлившись на пол с мягким стуком. Не вставая, она тут же достала из кармана планшет и, вцепившись в него дрожащими пальцами, начала что-то яростно тыкать.
–«Гефест» не просто молчит, – её голосок был высоким и испуганным, но слова – точными. – Он… он отказывается. Протоколы аварийного оповещения завершены, но ядро заблокировано. Это не сбой. Это… молчаливое сопротивление.
Из последней открытой капсулы (№7) поднялась Елена Вольская, историк-архивариус. Высокая, сутулая женщина с седыми прядями в тёмных волосах, она поправила очки и окинула взглядом криоблок с видом учёного, изучающего археологический памятник.
–«Призраки», – произнесла она задумчиво, и все невольно повернулись к ней. – В мифологии народов Ориона-3 так называли энергетические сущности, порождённые коллективным несознанием погибших цивилизаций. Любопытно, что это слово проявилось именно в нашем контексте.
Жаров, закончив проверку своего оборудования, фыркнул.
–Отлично. У нас есть клуб любителей мистики. Капитан, полный комплект: доктор, психолог, привиденьевед, паникующий хакер, шахтер с пушкой и мы с вами. – Он бросил взгляд на Воронова. – Готовы вести этот цирк в темноту?
Воронов, не удостоив его сарказма ответом, провёл взглядом по собравшимся. Семь человек. Семь уцелевших из десяти. Семь судеб против неизвестности.
–Арсеньева, с вами аптечка? Зайцева, любой портативный терминал, который сможете оживить. Брусков… – он взглянул на его пробоотборник, – …не стреляйте без команды. Остальные – держитесь рядом. Первая цель – мостик. По пути проверим инженерный пост и отсек жизнеобеспечения. Вопросы?
Вопросов не было. Было лишь молчаливое, единое понимание: их крошечный мирок из стали и титана дал трещину, и теперь в эти трещины подглядывает что-то извне. Что-то, что уже знает, как их напугать.
Гермодверь криоблока с шипением отъехала, открыв не освещённый белым светом стерильный тоннель, а поглощающую темноту. Воздух, хлынувший навстречу, был холодным и пахнул горелой изоляцией и чем-то еще… сладковатым и металлическим, словно озон смешался с испарениями от разлагающегося органического материала.
Аварийные фонари на их шлемах и плечах выхватывали из мрака узкие полосы реальности. Стальные стены «Прометея», обычно безупречно гладкие, были испещрены тенями, которые плясали и извивались от их движения. Где-то вдали слышалось прерывистое постукивание – то ли капала вода, то лопались под напряжением перегретые проводки.
– Гравитация нестабильна, – первым нарушил молчание Жаров, сделав шаг и слегка покачнувшись, будто палуба под ним была не твёрдой, а зыбкой. – Держитесь за поручни.
Воронов шёл первым, его фонарь выхватывал из тьмы таблички с номерами отсеков. Он двигался с неестественной, почти машинной прямолинейностью, подавляя инстинкт поворачиваться на каждый шорох.
За ним, вплотную, шла Аня Зайцева, прижимая к груди планшет. Её дыхание через микрофон звучало частым и поверхностным.
– Показатели в норме… вроде бы, – бормотала она, больше для самоуспокоения. – Но вот это… это не норма. – Она ткнула пальцем в экран. – Фоновая радиация. Она скачет. Как будто мы проходим сквозь… сквозь чье-то силовое поле.
– Может, свои же генераторы шалят? – предположил Брусков, его пробоотборник был наполовину поднят, палец лежал на предохранителе.
– Мои генераторы не «шалят», – отрезал Жаров, не оборачиваясь. – Они умирают героической смертью, пытаясь удержать нас в живых.
Они прошли мимо первого перекрёстка. Слева зияла открытая дверь в столовую. В свете фонарей мелькнули разбросанные по полу столовые приборы, плавающие в луже тёмной жидкости. На стене кто-то углем или сажей нарисовал кривую, прерывистую линию.
– Что это? – спросила доктор Арсеньева, остановившись.
– Ничто, – сказал Воронов, не останавливаясь. – Идем.
– Капитан, – вдруг тихо сказала Елена Вольская, историк. Она стояла у самой двери и смотрела на рисунок. – Это не вандализм. Это похоже на ранние пиктограммы народа аккадийцев с Сириуса-4. Они обозначали так… предупреждение о «неназываемом».
В этот момент свет в их фонарях померк, на секунду погрузив все в абсолютную тьму. Кто-то из группы резко вскрикнул. Когда свет вернулся, он был на полмощности, желтоватый и болезненный.
– С батареями все в порядке, – тут же отчеканил Жаров, постучав по своему фонарю. – Это не мы. Это… среда.
Они замерли, прислушиваясь. Постукивание вдали прекратилось. Теперь слышалось только их собственное дыхание и навязчивый, едва уловимый гул, исходящий отовсюду и ниоткуда сразу. Он был похож на отдалённый шум океана, если бы тот состоял из миллиона перешёптываний.
«…сюда…»
Шепот прозвучал прямо в динамиках шлемов. Тихий, без искажений. Совсем близко.
Все разом повернулись, направляя лучи фонарей в темноту позади. Коридор был пуст.
– Это не в системе, – голос Зайцевой дрожал. – Это… прямой индукционный ввод. В наши шлемы. Кто-то говорит с нами… изнутри.
Антон Каверин, психолог, прижал руки к вискам.
–Коллективная паранойя… Галлюцинации… – пробормотал он, но в его голосе была уже не уверенность, а паническая попытка цепляться за рациональное.
– Идём, – приказал Воронов, и в его голосе впервые прозвучала трещина. Он увеличил шаг. – До мостика осталось два поворота. Никто не останавливается.
Они двинулись дальше, глубже в гудящую, шепчущую темноту, оставив за спиной пиктограмму-предупреждение. Теперь каждый понимал: они не просто ремонтируют корабль. Они идут по чужой территории. И за ними наблюдают.
Ещё один поворот – и они упёрлись в преграду. Это была не просто запертая дверь.
Массивная гермодверь, ведущая в сектор «Альфа» – прямой путь к мостику – была неестественно перекошена, будто гигантская рука сжала её стальную плоть. Верхняя часть отходила от рамы, обнажая клубок оборванных проводов и гидравлики, а низ был намертво зажат. Образовавшийся проход был не более полуметра в высоту, и за ним царила непроглядная тьма. Из щели тянуло холодом и пахло, как показалось Воронову, разрядом плазмы и… озоном.
– Вот и приехали, – мрачно констатировал Жаров, светя фонарём в зазор. – Деформация каркаса. Ударная волна? Или что-то ударило в корпус снаружи. Так просто не отодрать.
– Надо попробовать, – Воронов шагнул вперёд и упёрся плечом в холодный металл. Мускулы на его шее напряглись, но дверь не дрогнула. Это была бесполезная трата сил, но он не мог просто стоять.
– Капитан, это бессмысленно, – сказал Жаров, не двигаясь с места. – Нужен резак или взрывчатка. Или искать обходной путь через вентиляционные шахты. Они где-то здесь.
– Вентиляционные шахты? – фыркнул Брусков. – Я туда со своим стволом не пролезу. И кто знает, что там внутри.
– А здесь мы знаем? – Зайцева нервно обернулась, освещая фонарем темный коридор позади. – Мне кажется, сзади что-то шевелится.
«…бойся…»
Шёпот прозвучал снова, на этот раз чётче. Он доносился не из динамиков, а будто из самого металла, из вибрирующей под ногами палубы.
– Заткнись! – резко крикнул Брусков, направляя пробоотборник в пустоту.
– Это не поможет, Геннадий, – тихо сказала Вольская. – Они реагируют на страх. Как примитивные лицедеи.
– «Они»? – переспросил Каверин, и его голос сорвался на фальцет. – Кто «они»? Вы говорите, как будто это разумные существа!
– А вы все ещё верите, что это галлюцинации? – в разговор вступила Арсеньева. Ее лицо в отсветах фонарей было похоже на маску. – Я врач. Я знаю, как выглядят галлюцинации. Это не они. Это что-то другое. И оно здесь, с нами.
– Хватит! – приказал Воронов, отходя от двери. Его лицо покрылось каплями пота. – Жаров, оцените, можно ли пролезть в этот лаз. Брусков, прикройте наш тыл. Зайцева, попробуйте найти схему этого сектора в оффлайн-архивах.
Жаров, хмыкнув, опустился на колени перед щелью. Он провёл рукой по обнажённым проводам, и они слабо вспыхнули голубоватым светом.
–Контакт живой. Осторожно, здесь высокое напряжение. – Он засунул внутрь голову, осветив пространство за дверью. – Вижу коридор. Темно. Есть следы сажи на стенах. И… стоп.
Он замолчал, застыв в неестественной позе.
– Что там? – нетерпеливо спросил Воронов.
Жаров медленно вытащил голову. Его обычно насмешливое лицо было серьёзным.
–Там кто-то есть. В конце коридора. Стоит. – Он посмотрел прямо на Воронова. – Человек. В комбинезоне службы безопасности. Спиной к нам.
– Орлов? – прошептала Арсеньева. – Но он же…
– Он должен быть мёртв в своей капсуле, – закончил за неё Жаров. – Так что либо это не он, либо… – он не договорил, но все поняли.
– Он движется? – спросил Воронов, его рука непроизвольно потянулась к отсутствующему на поясе оружию.
– Нет. Стоит. Как статуя.
В этот момент свет их фонарей снова померк, на этот раз почти до нуля. В наступившей почти тьме из щели в двери донёсся звук. Не шепот. А тихий, влажный, всхлипывающий смех.
Он длился всего секунду. Когда свет фонарей вернулся, он был ярким, как прежде.
Жаров резко рванулся к щели, снова высунув голову внутрь.
–Пусто, – выдохнул он через секунду. – Никого нет.
Тишина в коридоре стала густой, как смола. Преграда перед ними была не просто металлом. Она была границей между относительно безопасным хаосом и тем, что лежало за ней – хаосом, населённым призраками.
Воронов посмотрел на бледные, искажённые страхом лица своей команды, на насмешливый взгляд Жарова, на тёмный лаз, ведущий в неизвестность. Решение, которое он примет сейчас, определит все.
– Жаров, Брусков – со мной. Пролезаем внутрь. Остальные ждут здесь. Доктор, Зайцева – если мы не вернёмся через десять минут… – он запнулся, поняв, что никаких инструкций на этот случай нет, – …ищите другой путь.
Он не стал ждать ответа. Нагнувшись, капитан Марк Воронов первым шагнул в узкую, тёмную пасть, ведущую в сердце кошмара.
ГЛАВА 2. ЭХО СТРАХА
Тишина, захлопнувшаяся за гермодверью, была хуже воя сирены. Она была живой, плотной, наполненной низкочастотным гулом и шёпотами, что теперь текли по оголенным проводам и вентиляционным решёткам.
– Десять минут, – голос Ани Зайцевой прозвучал как щелчок, нарушающий зыбкое затишье. Она сжала в дрожащих пальцах планшет, её взгляд прилип к таймеру на экране.
Елена Вольская, прислонившись к стене рядом с зловещей пиктограммой, медленно провела рукой по шероховатой поверхности.
–Для того, что ждёт за гранью, десять минут – это вечность, – произнесла она так тихо, что слова почти потонули в гуле. – Оно не живёт во времени, как мы. Оно его… выгрызает.
– Прекратите! – Антон Каверин резко дёрнул головой. Он обхватил себя за плечи, но остановить дрожь не мог. – Это архаичные суеверия! Наш разум под давлением ищет простые объяснения! Мы должны держаться за факты! За науку!
«…наука… не спасёт…»
Шёпот прозвучал не в шлемах, а прямо в воздухе, холодным облаком, окутавшим группу. Он был без истоков, вездесущим.
– Слышите? – Каверин зашёлся в истерическом полухихиканье. – Опять! Снова!
– Я слышу, – коротко бросила доктор Арсеньева. Она не отрывала взгляда от щели в двери. Её лицо было маской профессионального спокойствия, под которой клокотала ярость. Ярость на корабль, на ситуацию, на собственную беспомощность. – Но это не значит, что мы должны ему подыгрывать.
«…Лидия…»
На этот раз шёпот был другим. Тихим, хриплым, полым. Голосом, из которого ушла жизнь. Голосом Сергея Орлова.
Доктор замерла. Именно она констатировала его смерть в криокапсуле №3.
«…помоги… так холодно…»
– Это не он, – сквозь стиснутые зубы прошипела Арсеньева, обращаясь больше к себе, чем к другим. – Он мёртв. Это… розыгрыш. Грязный, подлый розыгрыш.
– Это не розыгрыш! – Аня Зайцева вдруг отшвырнула планшет. Он с глухим стуком ударился о стену. Её лицо залилось слезами. – Смотрите! Смотрите все!
Упавший планшет лежал экраном вверх. На нем pulsировала схема корабля. От мостика, словно ядовитая кровь по артериям, расходилась волна багрового света. Она медленно, неумолимо ползла по коридорам. Прямо к ним.
– Это энергетическая аномалия, – сдавленно прошептала Аня. – Она поглощает все на своём пути. Жизнь, свет, данные… Она будет здесь через несколько минут.
Вольская оттолкнулась от стены. Её глаза, увеличенные линзами очков, блестели в полумраке.
–Десять минут истекли. Они не вернулись. Они не вернутся. Или вернутся не теми. – Она посмотрела на каждого, и её голос стал жёстким, командным. – Мы не можем их ждать. Наш путь – к кормовым шлюпкам. Через инженерный пост. Сейчас.
Тук.
Звук был глухим, металлическим. Он донёсся из-за перекошенной двери.
Все застыли.
Тук. Тук. Пауза.
Тук. Тук. Пауза.
S.O.S.
Стук был настойчивым, отчаянным. В нем слышалась настоящая, неконтролируемая паника. Кто-то из той стороны был жив. И умолял о помощи.