Тень Керемета

ГЛАВА 4

Переправа

Рассвет застал Ивана уже на ногах. Он тщательно готовился к этому дню, как к военному походу. В холщовой сумке лежали краюха хлеба, кусок сала, кремень и огниво, маленький заточённый нож – не столько для защиты, сколько для бытовых нужд, – а также его неизменные бумага, перо и пузырёк с чернилами. Он не собирался слепо верить в духов, но был готов документировать всё, что покажется ему странным или важным.

Найти перевозчика оказалось не так-то просто. Узнав, что барин хочет переправиться на тот берег, к местам «где пожар был и черемиса бежала», лодочники – крепкие, загорелые мужики в пропотевших рубахах – вдруг находили срочные дела, отворачивались или заламывали неподъёмную цену.

– Места там нехорошие, барин, – хмуро пояснил один из них, исподлобья глядя на Ивана. – С прошлого месяца ни одна рыба там не ловится. Птица не поёт. И запах… запах там стоит, будто громом побито, не землёй пахнет.

В конце концов, за тройную плату, согласился старый, молчаливый рыбак по имени Артём. Его лодка, видавшая виды, плоскодонная долблёнка, пахла рыбой и смолой. Весь путь через широкую, медленную в этом месте реку, он не проронил ни слова, лишь напряжённо вглядывался в приближающийся берег, густо поросший тёмным, в основном хвойным лесом.

Берег встретил их зловещей тишиной. Не просто отсутствием людского шума, а глухим, безжизненным затишьем. Не слышно было ни щебета птиц, ни стрекотания кузнечиков, ни даже привычного гула насекомых. Воздух был неподвижен и тяжёл, и в нём действительно витал тот самый странный запах – сладковатый, пепельный, с горькой нотой, напоминающей о гари.

– Я вас буду ждать до заката, – хрипло проговорил Артём, не вылезая из лодки. – Позже – ни за что. Сам не останусь. Удачи вам, барин.

Иван кивнул, выбрался на берег и огляделся. Место было пустынным и негостеприимным. Впереди поднимался крутой склон, поросший ёлками и соснами. Следов недавнего пожара сразу видно не было, но чем дальше он углублялся в лес, тем сильнее становился тот неестественный запах.

Он шёл медленно, внимательно глядя под ноги и по сторонам, стараясь запоминать путь, заламывая ветки на редких лиственных деревьях. Лес казался мёртвым. Ни белки, ни птицы, ни даже муравейников. Только угрюмые, молчаливые стволы да толстый слой хвои под ногами, поглощавший звук его шагов.

Минут через сорок ходьбы в гору он начал замечать первые признаки беды. Сначала это были отдельные сосны с почерневшими, обугленными снизу стволами. Потом он вышел на открытое пространство – и дыхание у него перехватило.

Это была не просто гарь. Это было кладбище деревьев. На несколько вёрст впереди простиралась выжженная чёрная пустошь, усеянная почерневшими, голыми скелетами великанов-дубов и лип. Земля под ногами была чёрной, сырой, местами проваливалась, обнажая обугленные корни. Небо здесь казалось ближе и серee. А запах… Запах гари и тления был тут всепроникающим, он пропитывал одежду, волосы, лёгкие.

Сердце Ивана сжалось. Он видел последствия пожаров и под Москвой, но там лес быстро оживал, пробивалась молодая поросль. Здесь же царила мёртвая, бесплодная тишина. Ни одного зелёного ростка. Ни одного признака жизни. Словно сама земля была отравлена.

Он пошёл дальше, пробираясь между чёрными стволами, и вскоре увидел то, что искал. В центре этого пепелища, на небольшом пригорке, стоял особенно мощный, полностью обгоревший дуб. Его ствол был так велик, что его не обхватить и троим. Вокруг него земля была утоптана, а у самого подножия валялись остатки ритуальных подношений – скорлупа яиц, засохшие ягоды, поблёкшие лоскуты ткани. Но всё это было разбросано, потоптано, осквернено. И на обугленном стволе дуба, на высоте человеческого роста, он увидел знакомый символ. То самое «колесо с загнутыми спицами», выжженное на дереве с такой силой, что углубление было чёрным и гладким, будто его вырезали раскалённым железом.

Иван подошёл ближе, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он протянул руку, чтобы прикоснуться к знаку, но вдруг резко отдёрнул её. Дерево было… тёплым. Влажным и тёплым, как живая плоть, а не мёртвая древесина.

И в этот миг тишина была разорвана.

Сначала это был едва слышный шёпот, будто ветер заиграл в высохших ветвях. Но ветра не было. Шёпот нарастал, превращаясь в навязчивый, невнятный гул, в котором угадывались десятки, сотни голосов. Они звучали злорадно, скорбно, гневно – всё сразу. Воздух сгустился, стало трудно дышать.

Иван почувствовал внезапный, животный, всепоглощающий страх. Страх, который парализует волю и обращает разум в комок дрожащего плота. Ему захотелось бежать без оглядки, кричать, закрыть голову руками. Это было нечто, чего он никогда не испытывал – необъяснимое, иррациональное, и оттого вдвойне ужасное.

«Это паника, – попытался он внушить себе, сжимая виски руками. – Галлюцинации от усталости и запаха гари».

Но гул нарастал, и теперь в нём явственно прослушивались слова на незнакомом, гортанном языке. А из-за почерневших стволов, в метрах двадцати от него, что-то шевельнулось. Что-то большое, тёмное, бесформенное. Оно не шло, а словно перетекало по земле, и от него исходил тот самый сладковато-тлетворный запах, только теперь несравнимо более сильный.

Иван отшатнулся, споткнулся об обугленный корень и упал на спину. Он лежал на чёрной земле, глядя в серое небо, а гул в его ушах превращался в оглушительный рёв, и тёмная масса надвигалась на него, и он понял, что сейчас умрёт. Умрёт от ужаса, не понимая, что его убивает.

– Уходи отсюда!

Резкий, знакомый голос пронзил этот кошмар. Чья-то сильная рука схватила его за ворот кафтана и грубо рванула на ноги. Перед ним стояла Айвика. Лицо её было искажено не страхом, а яростной решимостью. В одной руке она держала пучок тлеющих трав, от которых шёл едкий, горький дым, а другой толкала его в сторону тропы.

– Беги! Не оглядывайся! – крикнула она, и её голос прозвучал как удар хлыста.

Иван, не помня себя, бросился бежать. Ноги подкашивались, сердце колотилось где-то в горле. Он слышал за спиной шипение, похожее на кипящую смолу, и яростный, отрывистый крик Айвики на её языке.

Он бежал, спотыкаясь и падая, не разбирая дороги, руководствуясь лишь одним инстинктом – прочь. Прочь от этого места.

Он вылетел на берег, чуть не сбив с ног перепуганного Артёма. Тот, не говоря ни слова, оттолкнул лодку от берега и заработал вёслами с такой силой, что мышцы на его руках натянулись, словно канаты.

Иван, задыхаясь, сидел на дне лодки, трясясь крупной дрожью и не в силах вымолвить ни слова. Он смотрел на удаляющийся берег, на тот тёмный, молчаливый лес. Теперь он знал. Он знал, что там есть нечто. Не сказка, не суеверие. Нечто реальное, древнее и смертельно опасное.

Айвика осталась там. Одна.

Лодка удалялась от страшного берега, а Иван не мог оторвать от него взгляда. Он ждал, что вот-вот увидит её тёмный силуэт, выбегающий из чащи. Но берег был пуст и безмолвен.

В горле стоял ком, и он понимал, что это не просто страх. Это было осознание собственного ничтожества перед лицом того, чего он не мог объяснить. Его гордый разум, его логика – всё это рассыпалось в прах за несколько минут в том проклятом лесу.

Артём молча грел, лишь изредка покрякивая и бросая на него короткие, полные какого-то древнего, немого укора взгляды. Казалось, сам воздух над рекой стал тяжелее, гуще.

Когда лодка наконец ткнулась в свияжский берег, Иван выбрался на пристань, едва держась на ногах. Он сунул рыбаку ещё несколько монет, но тот лишь мотнул головой, отстраняясь.

– Денег твоих не надо, – прохрипел Артём. – Хватит с нас этой напасти. Лучше бы ты не ходил туда. Разбудил лихо.

С этими словами он оттолкнулся и стал медленно уходить на середину реки, оставив Ивана одного на причале.

Иван побрёл к своему жилищу, не замечая окружающих. В ушах всё ещё стоял тот нечеловеческий гул, а в ноздрях – сладковатый запах тления. Он дошёл до своей комнаты, захлопнул дверь и, не раздеваясь, рухнул на кровать, уставившись в потолок.

Он был сломлен. Унижен. Напуган так, как не думал, что способен бояться. Но сквозь весь этот ужас пробивалось одно ясное, жгучее чувство – вина. Айвика осталась там. Она спасла его, а сама осталась с этой… тварью.

Он зажмурился, и перед ним снова встало её лицо – не холодное и отстранённое, как на рынке, а яростное, живое, полное отчаянной смелости.

«Она должна была выжить, – пытался он убедить себя. – Она знала, что делает. У неё были эти травы…»

Но уверенности не было. Только леденящая душу пустота.

Прошёл час, может, два. Сумерки сгустились за окном. Иван не двигался, парализованный физическим и душевным истощением. И вдруг он услышал тихий скребущий звук у двери. Словно кто-то осторожно провёл по дереву ногтями.

Он замер, сердце вновь заколотилось в груди. Это вернулось? Оно последовало за ним?

Звук повторился. Тихий, но настойчивый.

Иван медленно, с трудом поднялся с кровати и несмело подошёл к двери. Рука дрожала, когда он взялся за скобу.

Он распахнул дверь.

На пороге, прислонившись к косяку, стояла Айвика. Платье её было в грязи и подпалинах, одна рука прижимала бок, сквозь рассечённую губу сочилась кровь. Лицо было мертвенно-бледным, а в глазах, таких же тёмных и бездонных, плясали отблески пережитого ужаса. Но она была жива.

Она с трудом перевела дыхание и, глядя на него полным невыразимой усталости взглядом, прошептала:

– Ну что, москвич? Веришь теперь?

Не дожидаясь ответа, она сделал шаг вперёд и, потеряв последние силы, рухнула бы на пол, если бы Иван не успел подхватить её.

Она была жива. Но какой ценой?

ГЛАВА 5

Немые стены

Иван на мгновение остолбенел, чувствуя в своих руках лёгкое, почти невесомое тело, обмякшее в бессознании. Затем сработал инстинкт. Он бережно, как хрупкую реликвию, перенёс Айвику на свою кровать, снял с неё промокший, испачканный сажей и глиной платок и накинул поверх её собственного платья свой тёплый, суконный кафтан.

Он действовал на автомате, движимый остатками адреналина и глухим, давящим чувством вины. Принёс воды из кадки, смочил край относительно чистого холщового полотенца и начал осторожно протирать её лицо, смывая кровь с губы и сажу со лба. Руки его дрожали. Он, подьячий, привыкший иметь дело с текстами, а не с ранами, чувствовал себя беспомощным.

Айвика металась в полудрёме, её веки подрагивали. Она бормотала что-то на своём языке – гортанные, резкие звуки, в которых слышались отчаяние и предостережение. Иван уловил знакомое, уже навязшее в ушах слово: «Керемет». Оно звучало как заклинание и как проклятие одновременно.

– Воды… – внезапно её губы, распухшие от удара, едва слышно прошептали по-русски.

Он торопливо поднёс к её рту деревянную кружку. Она сделала несколько жадных глотков, давилась, но пила. Потом откинулась на подушку, её тёмные глаза, теперь запавшие и обведённые тёмными кругами, смотрели на него с мучительной ясностью.

– Ты… жив, – констатировала она, и в её голосе прозвучала не радость, а усталая констатация факта, словно она проверяла выполнение некоего плана.

– Благодаря тебе, – голос Ивана сорвался на хриплый шёпот. Он отвернулся, не в силах выдержать её взгляд. – Я… я не думал, что…

– Что мы, дикари, умеем бороться с тем, во что вы, учёные, не верите? – она закончила его мысль с горькой усмешкой, которая тут же сползла с её лица, сменяясь гримасой боли. Она прижала руку к боку.

– Ты ранена? Давай я посмотрю.

– Не трогай! – её реакция была мгновенной и резкой, как удар. В глазах вспыхнула прежняя неприступность. – Это не рана от ножа или когтя. Это… ожог. От его дыхания. Травы мне нужны, мои травы.

Она попыталась приподняться, но слабость снова прижала её к постели.

– Где они? Я принесу! – предложил Иван.

– В моём доме. У старухи Матрёны. В сундуке… – она закрыла глаза, снова погружаясь в полудрёму. – Зелёный свёрток… и берестяная коробочка с мазью.

Иван не раздумывал. Он накинул плащ и выскочил на улицу. Ночь была тёмной, безлунной, и лишь редкие огоньки в окнах освещали его путь. Он бежал по спящей слободе, чувствуя, как странное возбуждение борется в нём с остатками ужаса. Он нёсся не просто за лекарством. Он нёсся за ключом к пониманию того, что произошло.

Дом слепой старухи он нашёл по смутным описаниям Айвики – низкий, покосившийся, с резным коньком на крыше. Постучал. Долго. Наконец дверь приоткрылась, и в щели показалось бледное, испуганное лицо старухи.

– Кто там? Грабители? – проскрипела она.

– Я друг Айвики! – выпалил Иван, понимая, как это звучит нелепо. – Она ранена! Ей нужны травы, зелёный свёрток и коробочка!

Старуха молчала, ощупывая его лицо костлявыми пальцами через щель в двери. Потом что-то прошептала себе под нос и отступила, жестом приглашая войти.

Внутри пахло так же, как и в его комнате, когда там была Айвика, – дымом и сушёными травами. Старуха, не спрашивая больше ни слова, подошла к старому сундуку, открыла его и, точно видя руками, достала то, что было нужно.

– Бери и уходи, – сказала она, суя ему в руки свёрток и маленькую берестяную коробочку. – И скажи ей… скажи, чтобы была осторожна. Тени длинными становятся.

Иван не стал расспрашивать. Он кивнул и выбежал обратно в ночь.

Когда он вернулся, Айвика лежала с закрытыми глазами, но дыхание её было ровным. Услышав его, она открыла глаза.

– Помоги мне сесть.

Он подошёл, осторожно обнял её за плечи и помог приподняться, подоткнув под спину подушку. Тактильный контакт был краток и неловок для обоих. Айвика развернула зелёный свёрток, внутри лежали какие-то корешки и сушёные листья. Она отломила кусочек одного корелка, положила в рот и начала медленно жевать, её лицо скривилось от горечи. Потом открыла берестяную коробочку, откуда пахнуло мёдом, воском и чем-то горьковатым. Она задрала подол своей одежды, и Иван увидел на её боку большое, лиловое, отдающее синевой пятно, похожее на жуткий кровоподтёк. Кожа вокруг него была воспалённой и горячей на вид.

Она нанесла мазь на ладонь, разогрела дыханием и начала втирать в больное место, сдерживая стон. Иван отвернулся, давая ей уединение.

Через несколько минут она закончила, с трудом перевела дух и откинулась на подушку.

– Теперь говори, – сказала она, и её голос приобрёл твёрдость, хотя и оставался слабым. – Что ты видел?

Иван сел на табурет у кровати. Он начал рассказывать. Медленно, подбирая слова. О чёрной пустоши, о мёртвом лесе, о тёплом, словно живом, дереве со знаком. О нарастающем гуле, о парализующем страхе, о тёмной, бесформенной массе. Он не приукрашивал и не скрывал своего ужаса. Впервые в жизни он исповедовался не в грехах, а в крушении собственной картины мира.

Айвика слушала молча, не перебивая. Когда он закончил, в комнате повисла тяжёлая пауза.

– Ты видел Его Дыхание, – наконец проговорила она. – Саму плоть Керемета. Тебе повезло, что ты увидел лишь малую часть. И что я успела.

– Что это, Айвика? – тихо спросил Иван, глядя на свои дрожащие руки. – Болезнь? Яд? Массовый психоз?

– Это дух, – её ответ прозвучал с неопровержимой простотой. – Но не такой, как в ваших книгах, с рогами и хвостом. Это… сила. Сила земли. Наша земля. Она всегда была здесь. Она давала нам пищу, защиту, предупреждала об опасности. Но у всего есть две стороны. Как у реки – она может напоить, а может и утопить. Керемет – это тёмная сторона. Гнев земли. Он пробуждается, когда землю оскверняют. Когда рубят священные рощи, когда пашут старые могильники, когда льют кровь на местах силы.

– Купец Терентий… – начал Иван.

– Терентий был глуп и жаден, – перебила она. – Он не просто рубил деревья в роще Ветка. Он рубил их для своих амбаров, смеялся над нашими предупреждениями. Он первый, кого коснулся гнев. Но он не последний. Керемет, однажды пробудившись, не успокоится. Он будет искать новую пищу. Новые жертвы. Его голод растёт.

– Пищу? – Иван с опаской посмотрел на неё.

– Страх, – прошептала Айвика, и в её глазах отразилось леденящее душу знание. – Отчаяние. Боль. Ненависть. Всё тёмное, что есть в сердцах людей. Это его пища. Чем больше его боятся, чем больше ненавидят друг друга из-за него, тем сильнее он становится. Он уже здесь, в Свияжске. Я чувствую его. Он пьёт страх из этих домов, как пчела пьёт нектар с цветов.

Иван сглотнул. Его рациональный ум отчаянно цеплялся за последние соломинки. Массовая истерия? Отравление спорыньёй? Но он сам видел эту тёмную массу. Сам чувствовал тот ужас.

– Что же делать? Как его остановить?

Айвика медленно покачала головой.

– Его нельзя убить, как зверя. Его можно только утихомирить. Усмирить. Но для этого нужно… – она замолчала, глядя в темноту за окном.

– Что? – настаивал Иван.

– Нужно исправить ошибку. Восстановить гармонию. Провести обряд примирения. Но… – она горько усмехнулась, – для этого нужны жрецы. А их нет. Их убили. Осталась только я. Одна. И я не смогу. Силы не хватит.

Она снова закрыла глаза, и по её бледной щеке скатилась единственная слеза, оставившая чистый след на запылённой коже.

Иван сидел, ошеломлённый. Всё, что он слышал, ломало все его представления о мире. Но он больше не мог отрицать очевидного. Он сам стал частью этой истории.

Он посмотрел на хрупкую девушку на своей кровати, на её измождённое лицо, на тёмное пятно на боку – свидетельство битвы с невидимым врагом. И в нём что-то перевернулось.

– Ты не одна, – тихо, но чётко сказал он.

Айвика открыла глаза, удивлённо глянув на него.

– Я не понимаю твоих духов. Не верю в твоих богов. Но я верю в то, что видел своими глазами. И я верю тебе. И я… – он запнулся, подбирая слова, – я буду твоими… руками. Твоим голосом. Если ты скажешь, что нужно делать, я помогу. Я должен помочь. Я… я виноват перед тобой.

Она долго смотрела на него, и в её взгляде постепенно таял лёд недоверия, сменяясь сложной смесью надежды и сомнения.

– Помощь москвича? – она снова горько усмехнулась, но на этот раз беззлобно. – Это будет труднее, чем сразиться с Кереметом.

– Я не отступлю, – твёрдо сказал Иван, и впервые за этот долгий, страшный день почувствовал под ногами твёрдую почву. Это была не почва фактов и логики, а почва долга и решения.

Он не знал, во что ввязался. Не знал, сможет ли его наука и его вера в разум помочь в борьбе с древним духом. Но он знал одно: он не мог позволить этой девушке сражаться в одиночку. И не мог позволить страху и тьме поглотить это место.

Битва только начиналась.

ГЛАВА 6

Союз

Следующие несколько дней в доме вдовы установилось хрупкое, молчаливое перемирие, больше похожее на взаимную осаду. Айвика отлёживалась, набираясь сил. Иван ухаживал за ней с той же педантичной точностью, с какой вёл свои делопроизводства, – приносил еду, менял воду, следил, чтобы в кадке всегда были свежие травы для обезболивающих отваров. Они почти не разговаривали. Слова казались неподъёмными, а необходимость говорить о случившемся – слишком болезненной.

Иван пытался вернуться к работе. Он сидел за столом, разбирая земельные описи, но цифры и фамилии расплывались перед глазами, превращаясь в чёрные пятна на обугленной коре. Он ловил себя на том, что прислушивается к каждому шороху за окном, к каждому крику на улице, ожидая услышать тот самый, леденящий душу гул. Страх, который он испытал в лесу, пустил в нём глубокие корни, и теперь ядовитые ростки пробивались наружу в виде вздрагиваний от хлопнувшей двери и холодной испарины на лбу при виде тёмного угла.

Он стал замечать перемены и в городе. Раньше Свияжск казался ему просто глухой, грязной провинцией. Теперь он увидел его истинное лицо – лицо, искажённое страхом. Люди на рынке торопились, озирались, перешёптывались. Чаще звучали молитвы, по вечерам улицы пустели настолько быстро, словно по ним проходилась невидимая коса. Он слышал обрывки разговоров: «…у кузнеца Петра корова сдохла, вся почернела…», «…ребятишки у реки что-то видели, теперь в горячке бредят…», «…батюшка кропил святой водой дома, да толку…».

Страх был здесь, осязаемый. И, согласно словам Айвики, он был пищей для того существа.

На четвёртый день Айвика впервые самостоятельно встала с кровати. Она была бледна и худа, но в её глазах вновь горел знакомый огонь. Она подошла к окну и долго смотрела на серые улицы.

– Он крепчает, – тихо сказала она, не оборачиваясь. – Чувствуешь? Воздух тяжёлый, будто перед грозой, которая никогда не начнётся.

– Что мы можем сделать? Ты говорила об обряде.Иван, сидевший за столом, отложил перо.

– Обряд примирения. Ыру. Но для него нужны несколько вещей. Во-первых, нужно место. Там, где всё началось. В роще Ветка.Она повернулась к нему, прислонившись к косяку. Лицо её было серьёзным.

– И в-третьих, – она отвела взгляд, – нужна вера. Истинная, глубокая вера всех участников. Вера в то, что гармония может быть восстановлена. Без этого… всё бессмысленно.Иван содрогнулся при одном воспоминании. – Во-вторых, нужны дары. Не золото и не серебро. То, что дорого земле. Семена священных деревьев, мёд диких пчёл, вода из семи ключей… Всё это нужно собрать и приготовить особым образом.

– А если… если я не смогу поверить так, как ты?Он молчал, понимая, что последнее условие – самое сложное для него.

– Тогда ты станешь слабым звеном. И Керемет разорвёт нас через тебя. Он чует сомнение, как гончая чует кровь.

В комнате снова воцарилась тишина. Иван смотрел на свои руки – руки писца, привыкшие держать перо, а не обереги. Может, она права? Может, его участие только всё усугубит?

– Я не могу предложить тебе веру, – наконец сказал он, поднимая на неё взгляд. – Но я могу предложить тебе разум. Я буду твоими глазами и ушами там, где ты не можешь быть. Я могу узнать, кто ещё, кроме Терентия, был замешан в осквернении рощи. Я могу найти те семена и ту воду. Я могу защитить тебя от… людей. Пока ты будешь бороться с духами.

– Хорошо, – наконец кивнула она. – Начнём с малого. Сначала – информация. Узнай, кто дал Терентию разрешение рубить ту рощу. Чьи подписи стоят на бумагах. И кто ещё получал выгоду от этого. Не верь бумагам. Спроси людей. Но осторожно.Айвика изучающе смотрела на него. Казалось, она взвешивала его слова на невидимых весах.

– Хорошо. Я начну с подьячего Ефима. Он что-то скрывает.Впервые за долгое время Иван почувствовал прилив знакомого, делового азарта. Перед ним стояла задача. Сложная, опасная, но понятная.

– И ещё, – Айвика подошла к своему сундучку и вынула оттуда маленький кожаный мешочек. – Возьми это. – Она протянула ему мешочек. Внутри лежала щепотка какой-то сушёной травы. – Брось щепотку через левое плечо, прежде чем войдёшь в съезжую избу. И клади его в карман, когда идёшь задавать вопросы.

– Полынь, – ответила Айвика. – Она… запутывает следы. Мешает тёмным силам услышать твои намерения. И делает тебя менее заметным для чужих глаз.Иван взял мешочек. Рационалист в нём возмущался. Но человек, видевший тёмную массу в лесу, молча сунул его в карман кафтана. – Что это?

Он кивнул, не в силах найти возражений. Мир перевернулся, и теперь полынь казалась ему более логичным оружием, чем сабля.

Покидая дом, он действительно почувствовал лёгкий, горьковатый запах, исходящий от мешочка. И, проходя по рынку, ему показалось, что на него смотрят меньше. Или это было самовнушение? Он не мог быть уверен. Но он знал одно: игра началась. И ставка в ней была выше, чем он мог себе представить.

Его шаги были твёрдыми. Впервые со дня приезда он шёл не как ссыльный, не как наблюдатель, а как участник. Участник чего-то огромного и страшного. Но теперь у него был союзник. Хрупкая девушка, сражающаяся с тенью. И он, Иван Родионов, бывший московский подьячий, должен был стать её мечом и щитом в мире людей.

Он вошёл в съезжую избу, и запах полыни смешался с запахом дешёвых чернил и страха. Ефим сидел за своим столом и, увидев его, неестественно оживился.

– Иван Родионыч! Какими судьбами? Всё ли в порядке?

«Нет, – подумал Иван, глядя в его бегающие глаза. – Всё не в порядке. Но сейчас мы это исправим».

– Всё прекрасно, Ефим. Просто появились кое-какие вопросы по старым описям. Давайте разберёмся…Он улыбнулся самой безобидной, казённой улыбкой.

ГЛАВА 7

Съезжая изба встретила Ивана тем же унылым хаосом, но теперь он видел в этом не просто беспорядок, а систему – систему, предназначенную для того, чтобы скрывать истину под грудой никчёмных бумаг. Ефим, казалось, застыл над кипой подорожных грамот в неестественной позе, словно его застали за чем-то предосудительным. Его взгляд, полный неприкрытой тревоги, выдавал больше, чем любые слова.