- -
- 100%
- +
– Иван Родионыч! – он подскочил, задевая локтем стопку свитков. Один из них покатился по полу, и подьячий бросился его поднимать с лихорадочной поспешностью. – Я уж думал, вы… к воеводе направились. То есть, рад вас видеть! Всё ли благополучно?
«Он не просто боится. Он ждал меня с определёнными ожиданиями, и моё появление его нервирует», – отточенным умом следователя констатировал про себя Иван. Прямые вопросы лишь заставят ежа свернуться в клубок. Нужно было сыграть на его страхе, стать своим в беде, вызвать на откровенность.
– Благополучно, Ефим? – Иван тяжело вздохнул, подходя к столу и с видом крайней усталости опускаясь на лавку. Он провёл рукой по лицу, изображая человека на грани отчаяния. – После той моей вылазки за реку… не знаю, что и думать. Видел я там такое, чего ни в каких книгах не прочтёшь. Глазам своим не поверил.
– Воевода требует отчёта, а я что ему напишу? Что дух леший купца задушил? Смеяться будет, да ещё и в Москву отпишет о моём несоответствии. А между тем, народ тревожится, шепчутся, дела стоят. Мне нужна помощь, Ефим. Ты человек местный, коренной. Ты один понимаешь, что тут творится на самом деле. Без тебя я тут как слепой щенок.Он намеренно сделал паузу, глядя, как у Ефима пересыхают губы и его худые пальцы бессознательно мнут край пергамента.
Он обратился к его самолюбию, к его знанию местных порядков, к его желанию быть значимым. И попал в цель. Ефим выпрямился, в его глазах мелькнул проблеск значительности, смешанной с жалостью к «несчастному столичному щенку».
– Ох, Иван Родионыч, – понизил он голос до конспиративного шёпота, озираясь на запертую дверь, словно боясь, что их подслушает сама древесина. – Вы правильно чувствуете. Дело тут тёмное, нечистое, из самых низов поднимается. И бумаги… – он многозначительно кивнул на груду документов, – бумаги тут лишь верхушка. Как лёд на Волге весной – сверху тонкий, а под ним пучина.
– Расскажи. Что скрывает эта пучина? Кто на самом деле дал Терентию разрешение на вырубку той рощи? Я смотрел описи – земля за рекой числится за монастырём.Иван мысленно отметил метафору – Ефим явно был не так прост, как казался.
– Формально – да, монастырь, – Ефим зашёлся в сухом, нервном кашле, отпивая глоток мутной воды из глиняного кувшина. – Земля-то монастырская. Но старец Паисий, эконом, он человек богобоязненный и осторожный. Он бы никогда свою душу на осквернение святыни не позволил… – подьячий снова оглянулся и, наклонившись к Ивану так близко, что тот почувствовал запах лука и страха, прошептал так, что тот едва расслышал: – Было указание. Сверху. Очень сверху.
– Сверху? От воеводы? Севастьян Игнатьевич?
– Выше Казани! – Ефим таинственно поднял палец к закопчённому потолку, словно указывая прямо в небесную канцелярию. – Из приказа самого воеводы казанского, князя Барятинского. Через его доверенного человека, который сюда наездами бывает. Мол, нужно развивать хозяйство, осваивать угодья, лес – ценный ресурс… а Терентий был всего лишь подрядчиком, исполнителем. Деньги, понятное дело, текли рекой, но не все в монастырскую казну.
Мысль заработала в голове Ивана с привычной скоростью. Большая политика. Земельные переделы. Вымогательство. Высокие покровители. Внезапная смерть купца, ставшего неудобным свидетелем или тем, кто мог многое рассказать… Это была версия, которую понимал его рациональный ум. Она пахла знакомыми запахами московских приказов – воском, деньгами и кровью. Но он помнил синий знак на стене и тёплое, словно живое, дерево. Помнил губящее дыхание Керемета, которое не спутаешь с кинжалом наёмного убийцы. Оба мира – приземлённо-подлый и мистически-ужасный – сплелись здесь в один тугой узел.
– А кто этот доверенный человек? Как его имя? Чьи интересы он представлял здесь, в Свияжске, кроме княжеских? – настаивал Иван, чувствуя, как подбирается к чему-то важному.
– Осторожнее, Иван Родионыч, ради Бога… Имя это… оно как раскалённое железо, обжигает уста. Говорят, он и сейчас в городе. Следствием недоволен. Считает, что мы топчемся на месте. Требует результатов.Ефим побледнел ещё сильнее, его лицо приобрело землистый оттенок.
– Чьих результатов? – мягко, но настойчиво, как клином, вбивал Иван вопрос.
– Любых! – выдохнул Ефим, отчаянно махнув рукой. – Чтобы замять историю. Найти стрелочника. Виновного. Лучше всего… из местных. Из черемисов. – Он многозначительно посмотрел на Ивана, и в его взгляде читалось неподдельное сочувствие, смешанное со страхом за себя. – Ваша деятельность, ваши расспросы… они могут быть истолкованы неверно. Как сочувствие к язычникам. Как потворство. Вам, как ссыльному… – он не договорил, но смысл был ясен.
Угроза висела в воздухе, густая и липкая, как смола. Ивана вдруг осенило с пугающей ясностью. Его ссылка, его назначение сюда, в эту глушь… это не случайность. Его прислали как удобного, уже опороченного человека, на которого можно списать любой провал. Ссыльного вольнодумца. Идеальная кандидатура на роль козла отпущения. Если он найдёт «виновного» среди черемисов – хорошо. Если не найдёт и обвинит духов – его объявят сумасшедшим. Если же он начнёт копать слишком глубоко и наткнётся на сильных мира сего…
Он посмотрел на Ефима, на его испуганное, жалкое лицо, и понял, что этот человек – не враг. Он такой же пешка в этой игре, запуганная и пытающаяся выжить.
– Я понял, – холодно сказал Иван, поднимаясь. Его голос приобрёл стальные нотки, которых не было прежде. – Благодарю за откровенность, Ефим. Ты мне очень помог. Очень.
Он вышел из избы, и яркий дневной свет ударил ему в глаза, ослепляя после полумрака канцелярии. Но даже солнечный свет не мог развеять мрак, сгущавшийся в его душе. Воздух, напоённый страхом обывателей, казался ему теперь гуще, тяжелее. Он не просто расследовал странную смерть купца. Он ступил на минное поле большой политики, где его противниками были не только древние, неведомые духи, но и вполне земные, могущественные люди, не брезгующие ничем.
Он сунул руку в карман, нащупал маленький кожаный мешочек с полынью. Его рационализм язвительно смеялся над этим суеверием. Но сейчас этот смешной, ни на что не годный щит казался ему единственным, что хоть как-то отделял его от надвигающейся со всех сторон тьмы. И он сжал его в ладони так сильно, что сухие листья хрустнули.
Теперь он знал, что битва будет на два фронта. И на одном из них его врагом была алчность и подлость людей, что казалось ему почти таким же ужасным, как дыхание Керемета.
ГЛАВА 8
Уроки выживания.
Пока Иван вёл свою опасную игру в мире людей, Айвика, оставшись одна в маленькой комнате, чувствовала, как тёмная пелена на окраине города сгущается, становясь почти осязаемой. Боль в боку притихла, смягчённая мазью, но её сменила другая боль – ноющая, глухая, исходящая от самой земли. Она слышала её не ушами, а всем своим существом, через тонкую кожу подошв, чувствовала в каждом вздохе, вбитом в лёгкие. Керемет не спал. Он бодрствовал, и его голодная ярость, подпитанная страхом всего Свияжска, медленно, но верно расползалась по округе, как ядовитый туман, отравляя всё живое.
Она не могла оставаться в бездействии, простой пассивной жертвой. Силы возвращались к ней, мучительно медленно, но возвращались, а с ними – жгучее, не дающее покоя чувство долга. Она была последним стражем. И страж должен был действовать.
Сначала она провела малый очистительный обряд в комнате. Медленно, превозмогая слабость, она разложила по углам защитные травы – зверобой, чертополох, пучки полыни. Потом зажгла угольки в маленькой глиняной чаше и окурила помещение густым, горьковатым дымом. Чистый, жёсткий запах на время отогнал ощущение гнетущей, незримой слежки, словно в комнате стало больше воздуха. Это была её территория, и она отметила её границы, как зверь метит свои владения.
Затем она принялась за более сложную и отчаянную задачу – подготовку Ивана. Его рационализм, его слепая вера в перо и бумагу были его главной слабостью, ахиллесовой пятой, через которую Керемет мог поразить их обоих. Чтобы выжить в предстоящей битве, ему нужно было научиться чувствовать мир так, как чувствовала его она. Хотя бы отчасти. Ему нужно было открыть те каналы восприятия, которые у него, человека казённых чернил и пергамента, были наглухо заколочены.
– Ты узнал что-то. Плохое. От людей.Когда Иван вернулся, мрачный и озабоченный, с лицом, на котором читалась тягота новых знаний, она встретила его у двери, опираясь о косяк.
– Хуже, чем я думал, – он бросил на стол свою холщовую сумку с таким усилием, что зазвенела чернильница. – За смертью Терентия стоят не суеверия, а влиятельные люди в Казани. Меня же, похоже, прислали сюда как козла отпущения, на которого можно свалить вину, если что-то пойдёт не так.
– Люди всегда ищут виноватых среди тех, кто слабее и чужероднее. Это закон и волчьей стаи, и человеческого племени. Но сейчас у нас нет времени на их подлые игры. Керемет не будет ждать, пока вы разберётесь друг с другом. Садись.Айвика слушала, кивая. Политиканство, интриги, подлые расчёты – всё это было для неё столь же чуждым и непостижимым понятием, как для него – духи деревьев и рек. Но суть она уловила прекрасно: врагов прибавилось, и эти враги были смертельно опасны по-своему.
– Закрой глаза, – скомандовала она мягко, но так, что в голосе звучала сталь, не допускавшая возражений.Она указала ему на табурет, который она заранее поставила в в самый центр комнаты комнаты, подальше от стен и углов. Иван, удивлённый и уставший, повиновался без возражений.
– Закрой глаза, – повторила она, и в её тоне зазвучала та самая древняя власть, с которой её бабка когда-то заговаривала ветер и останавливала кровь. – Ты должен научиться слушать. Не ушами. Кожей. Всей своей шкурой. Сердцем, которое бьётся в такт с землёй.– Айвика, что… сейчас не до…
– Дыши. Медленно. Не так, как дышишь всегда. Глубоко. Почувствуй воздух, который входит в тебя и выходит. Он не просто воздух. Он – дыхание мира. Он несёт в себе не только запахи дыма и пищи. Он несёт настроения, страхи, надежды. Сейчас он несёт страх. Чувствуешь? Металлический привкус на языке, будто ты лизнул старый гвоздь? Это он. Страх.Он закрыл глаза, чувствуя себя нелепо и смущённо. Свет из окна был тёплым пятном на его веках.
– Чувствую, – выдохнул он, и в его собственном голосе прозвучало удивление.Иван хотел было возразить, что это ему просто показалось, но сосредоточился. И, к своему изумлению, почувствовал. Лёгкую, но отчётливую горечь, словно он и впрямь провёл языком по лезвию.
– Хорошо. Первая стена пала. Теперь – земля. Мы сидим на полу. Почувствуй её не как доски. Почувствуй её вибрацию. Она не мёртвая. Она живая. И она стонет. От боли.
– Есть… что-то, – с трудом признался он, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. – Гул. Как будто где-то далеко гудит набат.Он попытался. Сначала ничего, кроме прохлады и твёрдости отполированных временем и ногами досок. Но потом, в глубине, под слоем его собственного скепсиса, ему почудился едва уловимый, низкочастотный гул, похожий на отдалённый колокольный звон, но без всякой гармонии, только одна сплошная, ноющая нота. Тот самый гул, что сводил его с ума в проклятом лесу, только здесь – приглушённый, фоновый, вшитый в саму ткань реальности.
– Это голос земли. Он всегда здесь, – голос Айвики звучал прямо у его уха, спокойный и настойчивый, как журчание ручья. – Но сейчас он болен. Он полон боли и гнева. Теперь самое трудное. Открой себя. Перестань быть крепостью, сложенной из книг и правил. Позволь этому чувству войти в тебя. Не борись с ним. Не анализируй. Просто наблюдай. Стань сосудом.
Это было самое трудное, самое противное его натуре. Вся его жизнь, воспитанная на логике, контроле и чётком разделении на «я» и «не я», восставала против этого. Но он помнил свой животный страх в лесу. Помнил своё абсолютное бессилие перед лицом необъяснимого. Стиснув зубы, он мысленно опустил тот самый щит, что всегда защищал его от хаоса чувств. И…
Его окатило волной. Не его личного чувства, а чего-то огромного, коллективного, безличного. Тупая, ноющая боль, исходящая из самых недр. Глухая, безысходная ярость, не находящая выхода. Отчаяние, такое густое и тяжёлое, что в нём можно было утонуть, как в смоле. Он вздрогнул всем телом, чуть не упал с табурета, и его пальцы впились в деревянное сиденье.
– Довольно! – резко сказала Айвика, хватая его за плечо твёрдой рукой. – На первый раз достаточно. Возвращайся.
– Что… что это было? – прошептал он, с трудом отлипая языком от нёба.Он открыл глаза, тяжело дыша, как будто пробежал несколько вёрст. Комната плыла перед ним, очертания мебели казались размытыми. Он был бледен, как полотно, и рубаха на его спине насквозь промокла от холодного пота.
– Правда, – просто ответила она, глядя на него с странной смесью жалости и удовлетворения. – Теперь ты знаешь не только умом, но и кожей, с чем мы боремся. Это не просто «дух», не сказка для запугивания детей. Это боль. Боль всего живого здесь. Боль земли, деревьев, зверей и людей. Боль, которая накопилась, сконцентрировалась и обрела форму, голос и голод.
Иван смотрел на неё, и впервые за всё время он не просто видел перед собой странную, фанатичную девушку-язычницу. Он видел человека, несущего на своих хрупких плечах тяжесть, которую он едва мог вообразить, тяжесть, от одного прикосновения к которой его собственный разум едва не затрещал по швам.
– Мы остановим это, – тихо, но с непоколебимой, родившейся в самых глубинах его существа уверенностью сказал он. Теперь это была не бравада, не попытка утешить или покрасоваться. Это была клятва. Себе и ей.
Айвика молча кивнула. В её глазах что-то дрогнуло, какая-то ледяная скорлупа дала трещину, и на мгновение в них блеснул огонёк. Может, надежды. А может, просто человеческой благодарности за то, что он не отшатнулся, не назвал её безумной.
– Завтра, – сказала она, и её голос вновь приобрёл деловые, повелительные нотки, – мы начнём собирать дары для обряда. Ыру. Сначала – вода из семи ключей. Чистых, не тронутых скверной. Это будет твоя задача. Я дам тебе знаки, по которым ты найдёшь их. И помни – никому ни слова. Ни воеводе, ни подьячему, ни старухе-хозяйке. Отныне мы с тобой – остров в бушующем море. И доверять мы можем только друг другу.
Они смотрели друг на друга в сгущающихся вечерних сумерках – московский подьячий, чей упорядоченный мир рухнул в одночасье, и последняя жрица умирающего народа, стоящая на краю пропасти. Их союз, рождённый отчаянием, страхом и необходимостью, начинал обретать черты чего-то большего. Что-то вроде доверия. Что-то вроде понимания. Что-то вроде хрупкого моста, перекинутого через пропасть между их мирами.
А за стенами дома, в наступающей ночи, тень над Свияжском сгущалась, и голодный, неумолимый ропот земли становился всё слышнее, требуя своей доли.
ГЛАВА 9
Первый ключ.
Рассвет застал Ивана уже на ногах. Он чувствовал себя странно – уставшим от вчерашнего «урока», но при этом настороженно-бодрым, будто его нервы были натянуты как струны. В ушах, если прислушаться, всё ещё стоял тот приглушённый гул, а на языке – металлический привкус страха. Но теперь он знал, что это не его воображение, и это знание приносило не утешение, а тяжёлую, ответственную ясность.
– Первый ключ, – сказала она, протягивая ему туесок. – Он должен быть найден до полудня, пока солнце не перешло зенит. Вода должна быть живой, текучей, а не стоячей.Айвика разбудила его на заре. Она выглядела бледной, но собранной. В её руках был небольшой берестяной туесок, тщательно обвязанный бечёвкой.
– Как мне его найти? Ты говорила о знаках.Иван взял туесок. Он был лёгким и гладким на ощупь.
– Иди навстречу восходящему солнцу. Не по дороге, а полем. Ты должен найти тропу, протоптанную не людьми, а зверями. Она будет вести в мелкий лесок. Ищи место, где земля мягкая, а воздух влажный, даже если вокруг сухо. Где мох на камнях густой и изумрудный. Где птицы не смолкают, а поют, не боясь тебя. Там, под корнями старой ольхи, ты найдёшь родник. Он неглубокий, но вода в нём чистая, как слеза. Наполни туесок, но прежде чем зачерпнуть, опусти в воду ладони и поблагодари источник за его дар. Шёпотом. От себя.Айвика кивнула, подойдя к окну. Она указала на дальний холм, синевший на востоке, за пределами городского вала.
– А если… если я не найду? Если тропы не будет?Иван слушал, стараясь запечатлеть каждую деталь. Это была не просто инструкция, это был ритуал. И от точности его исполнения, как он теперь понимал, могла зависеть очень многое.
– Она будет, – уверенно сказала Айвика. – Земля ведёт тех, кто ищет с чистым сердцем. Ты ищешь не для себя, а для исцеления. Она это почувствует. Но помни о других. О тех, кто следит.
Она имела в виду людей из свиты казанского воеводы. Иван кивнул, пристёгивая к поясу небольшой нож. Он не был воином, но чувствовал, что в поле один может быть уязвим.
Выйдя за вал, он ощутил странное чувство свободы, смешанное с тревогой. Впереди расстилалось поле, покрытое росой, которая сверкала на солнце, словно рассыпанные бриллианты. Воздух был свеж и чист, и на мгновение ему показалось, что металлический привкус исчез. Он глубоко вдохнул и пошёл, как и велела Айвика, не по пыльной дороге, а по мокрой от росы траве, навстречу восходящему солнцу.
Он шёл долго, возможно, час, может, больше. Поле сменилось перелеском, потом снова полем. Он внимательно смотрел под ноги, ища звериную тропу. И вдруг увидел её – узкую, едва заметную полоску примятой травы, петляющую между кустами. Она явно вела не к человеческому жилью. Сердце его ёкнуло от предвкушения.
Тропа вилась, то поднимаясь, то опускаясь, и привела его в конце концов в неглубокий овраг, поросший ольхой и ивой. Воздух и впрямь стал влажным и прохладным. А главное – он услышал пение птиц. Не отдельные щебетания, а настоящий многоголосый хор, который не смолкал при его приближении. Он шёл, и птицы не улетали, а продолжали свои трели, словно и впрямь не видели в нём угрозы.
Иван замедлил шаг, вглядываясь в землю. И вот он увидел то, что искал – густой, бархатистый мох, покрывавший камни у ручья. А под сенью раскидистой ольхи, чьи корни уходили прямо в воду, он разглядел небольшое углубление, из которого сочилась, поблёскивая на солнце, чистейшая вода. Она струилась тонким ручейком, чтобы через несколько шагов влиться в более крупный поток.
Это был он. Первый ключ.
Иван опустился на колени на мягкую, влажную землю. Он чувствовал биение собственного сердца. Внутренний скептик в нём ехидно спрашивал, не сошёл ли он с ума, раз собирается разговаривать с родником. Но он вспомнил боль земли, которую чувствовал вчера. Вспомнил губительное дыхание Керемета. И этот тихий, журчащий источник вдруг показался ему не просто скоплением воды, а чем-то живым, хрупким и драгоценным.
– Спасибо, – прошептал он, и слова прозвучали неестественно громко в утренней тишине. – Спасибо за твой дар. Он нужен… чтобы помочь. Чтобы исцелить.Он опустил ладони в воду. Она была леденяще холодной. Он закрыл глаза.
Он не знал, правильные ли слова подбирал, но делал это искренне. Потом аккуратно развязал бечёвку и погрузил берестяной туесок в родник. Вода наполняла его с тихим бульканьем. Когда туесок был полон, Иван вынул его, крепко завязал и прикрепил к своему поясу.
Он сидел на корточках ещё несколько мгновений, глядя на воду. И ему показалось, что журчание стало чуть громче, чуть мелодичнее. А может, это было лишь его воображение.
Поднимаясь, он почувствовал необъяснимую лёгкость. Первая часть задачи была выполнена. Он сделал шаг, пусть маленький и странный, но шаг к спасению этого места. И этот шаг придал ему сил.
Он уже собрался было повернуть обратно, как вдруг краем глаза заметил движение на другом склоне оврага. Чью-то фигуру, скрывающуюся за стволом сосны. Кто-то следил за ним.
Лёгкость мгновенно испарилась, уступив место холодной струе тревоги. Его нашли. Или он сам привёл их сюда?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.