Впереди ветра

© Роза Крыма, 2022

ISBN 978-5-0055-4802-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СТРЕЛОЧНИК

Лес по обе стороны железной дороги местами выгоревший, потрескивал сушинами. Солнце палило нещадно.

– А день опять будет жарким!

Выдохнул горбатый в рабочей форме с оранжевыми вставками.

Послышался спасительный рокот предгрозового неба, надежда на дождь. Стрелочник хотел поднять голову, но горб мешал ему. И всё ж успел заметить яркую бабочку, кружившую над его головой, бабочку – Адмирала. Он замахнулся, чтобы вытереть пот со лба, но увидев на плече мотылька, замер.

– И яким ветром Крымчанку на север занесло? – С характерным для хохлов говором произнес он, – Шо, мэтэлик, не брезгуешь рабочим горбом? – и потянулся к бабочке.

Мотылек порхнул на ладонь. Мужчина затаил дыхание, а бабочка

– Адмирал, красуясь, раскрыла волшебный рисунок крыльев. Она не торопилась улетать, словно сидела на медоносном цветке, а не на черной, шершавой от мозолей ладони.

Не вытертый пот скатился со лба, заставив зажмуриться.

Когда железнодорожник открыл глаза, ладони, кроме его тени коснулся ветерок, похожий на живое дыхание. Небо опять глухо зарокотало. Мелькнула молния. Рабочий увидел искры почти у самых

плечей. А после – необыкновенная лёгкость в спине и шее позволила ему поднять голову. Он проводил взглядом бабочку.

– Пасыбы, Ангелочек…

Раздался удар грома, и за плечами стрелочника полыхнуло пламя.

Хлопнул огненный парус, приподнявший мужчину от земли.

Вот он приблизился к отрезку путей, где переводят стрелки.

Прищурился на солнце: – Який час для нас?

Услышав нетерпеливый длинный гудок за спиной, мужчина усмехнулся: -Спешишь, товарыш? Ну- ну… А то – не успеешь!

Он перешагнул рельсы, и встав лицом к приближающемуся поезду, накрыл его рукой, как фокусник; потрескавшиеся губы что-то шептали.

Из пронесшегося с ревом скорого поезда «Воркута – Симферополь» полетели, жалобно звеня, разбиваясь об рельсы, пустые бутылки; благодарность стрелочнику за нелегкий труд.

– Пасыбы, шо не на голову … – Отозвался стрелочник. А поезд…

ДОРОГА НА ЮГ

А поезд? Поезд дальше потащил свой состав, набитый полуобнаженными людскими телами, изнемогшими от летней жары, хозяева которых были полны грез и надежд… По- детски наивны, надеясь на перемены в жизни в лучшую сторону во время отпуска, с помощью лишь набитого кошелька… И конечно, кошелки заметно худели, – деньгами швырялись в дороге, обретая нужное и ненужное…

Машинист перевел свой состав на нужный путь. Вздохнул.

Приподнял солнцезащитные очки на лоб, и пристально вглядываясь вдаль перед собой на железное полотно, произнес: – Видел стрелочника?

Пассажирский поезд уносил уже размороженных северян все дальше и дальше, в южном направлении. Железному коню не были ведомы людские страдания от одуряющей жары. И он весело постукивал стальными колесиками и тащил груз по рельсам с легкостью, иногда важно подавая длинные гудки на памятных отрезках пути.

Северяне были заняты обычными делами:

кто-то спал, сев с самого начала в подвеселёном виде, и просыпался, чтобы подкупить веселящего и дальше «не унывать»; кто-то сидел, уткнувшись носом в ноутбук, отрываясь на еду и сон; а кто- то сидел и бубнил, причем без остановки – бубнил ночью, бубнил днем…

Что ж, признаемся – это надо уметь.

От удушающей жары в вагоне люди с их сонными лицами и ленивыми движениями походили на заморенных зверьков.

А эти возмущения в полтона… Громче ж нельзя, хотя нужно! О стоимости билетов, о дрянном обслуживании персоналом их, таких беспомощных жертв- пассажиров …Нудное брюзжание переходит в жужжание надоедливых мух, которые сами не спят и другим не дадут. Однако, посмотрите – никто из стенающих не возьмет книгу жалоб, и не выльет туда свое недовольство. Так и есть – навозные мухи! Бубнящие продолжают ныть про эти вечно грязные туалеты, где ни справить нужду, ни умыться на ходу поезда не- воз- мож-но!

А во время стоянки – туалеты закрываются. Что это – па -ра- докс?!

Вот и сейчас, на весь вагон состоялся диалог «вежливости»: Проводник: – Убирать за собой надо!

Пассажир:– Туалеты нормальные сделайте!

Проводник с вытянувшимся лицом: – Что -о?!

Пассажир, повысив голос: -Я говорю, туалеты нормальные сделайте! Я оплатил билет за нормальное обслуживание!

Проводник:– И что ещё вам не нравится? Общество в вагоне перестало дышать.

После паузы, пассажир: – А вы не пробовали на ходу поезда в туалет сходить? Рекомендую!

Взрыв хохота. Мужчина под «аплодисменты» занимает свое место.

Проводник, гремя ведрами, достает что-то отдаленно напоминающее веник. Поднимая пыль и в без того грязном вагоне, начинает яростно махать веником с лицом мученика. Потом достав швабру, идет убирать туалеты, после коих той же тряпкой елозит пол, по которому босиком бегают дети…

Пассажиры забиваются в свои щели – верхние и нижние полки.

Детей – туда же; от грязи -по дальше!

Проводник с торжествующим видом, читающимся на его лице -вот и сидите по своим местам! Нечего тут сновать, я – главный!

…И сидят, как Полканы по конурам, а книга жалоб болтается тоскливо, подобно последнему листику, ждущему порыва ветра…

Где ты, ветер?…

ТОВАРИЩ ХОХОЛ

Поезд напоминал ловушку; обшивка вагона нагревается до такой степени, что дышать нечем.

Проводник, выйдя в проход объявляет:

– Та – мо- жня! Приготовили документы!

Он даже не обратился к едущим по их статусу, а зачем, его ведь нет? Среди пассажиров состава «Воркута – Симферополь» начинается возня.

Кто-то, просыпаясь, включил полупомраченные от нелегкой дороги мозги, и тужился вспомнить, где же он?

Кто -то пхал в трусы то, чего не должно обнаружить таможне, а кто -то просто равнодушно наблюдал.

Блондинка 35 лет была одной из них.

Ей до чертиков надоела роль лягушки – путешественницы. Укачивание в грязном и вонючем вагоне в течении двух суток принесло свои плоды; шею надуло из открытого окна. Закрыть его равносильно самоубийству. Голову ломило. Подташнивало то ли от духоты, то ли от выхлопа соседа по верхней полке.

Он как сел навеселе, с фляжкой, так и не переставал к ней прикладываться. И прятал её, свою блескучую фляжку под подушку, когда спал. И брал её с собой даже в туалет.

Гуля вздохнула и поправила белокурую прядь, покосилась на соседа – и когда закончится веселящее во фляжке?

– Шо, голубоглазая, Харькив, чишо? Ответил на её взгляд хохол.

Девушка сморщила носик и чихнула.

– Ото! Здоровеньки булы!

Выдохнул хохол, и девушка снова сморщилась от запаха, что издавал желающий здоровья.

– Спасибо!

Прогундосила она, зажав нос.

А ветер по ходу поезда все подносил и подносил благоуханье от соседа…

– Господи! И когда же мы приедем!

Опять вздохнула она. Но сердиться на хохла не хотелось.

И не моглось, – у него, у хохла, все люди- товарищи.

Так он обращался и проводнику, и к соседям по купе, и к тем, кто проходил мимо. И что интересно: все отзывались с довольными улыбками.

Тут хохол вытащил свою блескучую фляжку, провел по красному лицу ладонью, вытерев испарину, кивнул Гуле.

********

Поезд сбавлял скорость.

В открытое окно влетали ароматы южных растений, сменившие суровые верхушки северных елок.

Девушка радовалась: сколько она собиралась в Крым!

И всё- не удавалось. Но участившиеся сны – кошмары про тихо стонущие корабли, – старые корабли-герои в бухтах Севастополя, – про войну, будь- то сейчас не 2013 год, а как в сорок первом – война с фашистами…

Сны стали почти явью; плач кораблей стоял в ушах даже сейчас.

Что можно успеть?

Гуля с детства трепетно относилась ко всему, что напоминало родной Севастополь, и страшно тосковала по нему. Стоило случайно увидеть по телевизору море – и сердце обмирало.

Она смотрела в окно вагона и видела не мелькающее там, а что было на душе; стройные шеренги верных моряков, старые победные корабли, море…

Всплывали какие-то картины с детства – в летнюю пору мать возила её к бабушке, в Севастополь. Гуля моргнула, и море исчезло, слезинка растворилась в подушке под руками. Одной слезинкой не обошлось…

Стекло опять поплыло под нахлынувшей волной изнутри. Южная кровь била в виски все сильнее, чувствуя приближение родной земли.

…А жить-то пришлось на севере. Таком чужом, таком далеком для неё- крымской розы. И всё никак не складывалось, как хотелось.

Оба замужества- трата молодости.

Образцовая крепкая семья Советских «на веки» развалилась вместе с советским союзом, – оказалась не такой уж крепкой и образцовой… Вообще, было ощущение, что блондинка Гуля спала все эти годы. Спала, а не жила. Девушка решила: ждать нечего и не от кого! А на родину я съезжу! И не посмотрю, что 2013 год!

…Вот, показались поля с рожью, подсолнухами.

Пахнуло теплым ветром, несущим живой запах и меда, и земли, и трав, и ещё чего-то такого родного, близкого, что попав в грудь, легонько толкнуло то ли материнской ладонью, то ли отцовской, всколыхнув в душе давно теплившуюся любовь – боль.

И её прорвало. Гулю ударила горячая волна тока по вискам, по сердцу, в самое нутро…

Девушка не смогла сдержать слез. Они текли и текли, смывая дурную пелену с глаз. И стало на душе так хорошо, так радостно, как от встречи со старым товарищем, который тебя долго ждал, и вот – дождался!

– А ты поплачь, товарыш, поплачь! Теплая рука похлопала по плечу.

Девушка очнулась от знакомого запаха хохла.

– Я пийду, а ты- поплачь!

Он посмотрел на девушку пытливыми глазами, подмигнул и стал спускаться с верхней полки, не забыв про фляжку. Гуля улыбнулась. А потом подумала, как она сразу не заметила у хохла добрый, живой взгляд? Не уж-то и впрямь – была ослеплена пеленой?

– Казалось бы, чужой человек..-рассуждала она, – а вот, назвался

«товарышем». И оказался им. Хотя, какой же он, хохол – чужой?

Ведь нас – Союз из пятнадцати братьев и сестер, разгромивших фашистов!

Гуля Советских подняла голову. Слезы высохли. Разве что- стояли в глазах слезинки, и от этого занявшие горизонт поля и луга, сливались в море. Такое бескрайнее, такое близкое, такое желанно- родное… совсем в дали оно терялось в небе.

Блондинка облегченно вздохнула. Ей хотелось сказать хохлу что

– ни будь доброе. И она поискала глазами мужчину, что поддержал её в трудную минуту. Хохол исчез. Его вещи – тоже.

– И – эх! Не поблагодарила … – сожалела она. Приближался перрон Харькова.

ТАМОЖНЯ НА ГРАНИЦЕ

Вагон плавно ткнулся о что -то невидимое, перрон перестал плыть. Длиннющий состав поезда остановился, изогнувшись огромной гусеницей на железных путях, огибая весь вокзал Харькова.

Люди в вагоне оживились, доставая документы.

Поезд «Воркута- Симферополь» пересек границу Украины. Народ окончательно проснулся: ну что, где таможня?

Проводник прошелся по вагону, предупреждая, что во время проверки двери будут закрыты. Из вагона выходить нельзя!

Гуля усмехнулась: кому-то нельзя… А кому- то… Хохла не было!

Проводник, осматривая пассажиров, обнаружил, что нет одного из них:

– А где этот, с фляжкой? Ответа не последовало.

– Ай – яяй! Какая неосмотрительность! Блондинка поцокала языком.

Проводник перерыл белье беглеца, быстро убрал его, и чуть заикаясь, с округлившимися глазами, уже вежливей обратился ко всем:

– Господа пассажиры! Кто видел, где вышел этот господин?

Гуля прыснула со смеху в подушку. Проводник ждал.

Все молчали, как партизаны.

Проводник, матерясь, побежал встречать таможенников.

Девушка внимательно осмотрела толпу, снующую по вокзалу, в надежде заметить хохла. А что смотреть? Все равно- не выпускают… Она вспомнила дядю, мужа одной из сестер матери, из рабочего поселка Буды. При советском правительстве фаянсовый завод Буды гремел на всю страну, как завод вне конкуренции по производству посуды. Его фарфор даже импортировали. И конечно, у счастливчиков – родственников рабочих завода этот импорт красовался на столе, по праздникам, вызывая восхищение мастерами

посёлка Буды…

Дядя был для тогдашней девочки Гули Гулливером, таким большим, добрым. Он всегда встречал их с мамой, во время проезда через Харьков. Дядя доставал из пакета дюжину вкуснейшего симферопольского пломбира, ибо знал маленькую обжору -толстушку. И пока они с мамой обсуждали план отпуска на лето, белокурая папмушечка Гуля справно дегустировала родной пломбир.

На спасибо уже не было сил – язык почти замерзал, а добродушный дядя брал девочку на руки и громко раскатисто хохотал: -Ну и северяне! За снегом приехали!…

Гуля надавила на глаза ладонями – слезы сейчас не планировались. А дядю хорошо вспомнила, добром. Он не любил грусть.

Теперь, посреди перрона, подобно цыганам, стояли торгаши фарфором – гордостью Харькова… Они с нескрываемым достоинством крутили свои изделия и сервизы, сверкавшие на солнце позолотой.

И народ прилипал к окнам купе с открытыми ртами, и любовался настоящей красотой.

Труднее всего было проводнику. Ему приходилось сдерживать натиск пассажиров на ступеньках вагона; его -таки выпихнули из дверей. Теперь у него действительно было лицо тужащегося что-то сделать.

Да, это вам не веником махать. Но как говорят про хохлов: " Где побыл хохол- даже еврею делать неча»!

Верткие старушонки, повидавшие в жизни и не такое, пришли на выручку «мученикам» поезда «Воркута – Симферополь».

– На, хлопчик, голодный, небось?! —

И кулек с горячей картоплей и шматком салка летит в открытую форточку окна вагона.

И хлопчик с кулачищами с корзину без труда делает перехват съестного. В ответ шлет в форточку расчет – помятую купюру. Бабулька, кланяясь, прячет гроши в переднике, и переходит к следующему окошку…

Блондинка, положив голову на сложенные руки, любовалась хрупким фарфором. Такое не увидишь ни- где! И вроде выглядела по деньгам покупку; чайник- заварник, хохол с чубом и сахарницу, хохлушку – толстушку, от них невозможно было оторвать глаз! Замахала стоящей рядом бабульке. И та – поняла её, подошла к окну вагона. А бросить не получается…

Бабулька тянется, кряхтит от усердия.

Вот девушка будь- то коснулась рукой фарфора, ан-нет, перрон низкий…

Вдруг, среди слепящей позолоты и посуды блеснула знакомая фляжка! Ну – он же, хохол, прямо на неё смотрит и кивает!

Девушка вскинула головой, чтоб получше разглядеть и -поплыли звездочки от удара о третью полку с верху… Среди радужной ауры красное лицо хохла улыбнулось и спряталось за ларек.

– Да… Где ж ты был, родной хохол! – Прошептала девушка.

Она повертела в руках фарфор, и пришла в умиление; харьковскими умельцами была задета любимая нотка девушки с севера – юмор.

– Что и говорить, Нобелевская вам премия, земы! – цокала языком она, -это ж надо придумать…

И действительно, тут и хмурый улыбнется; у казака с чубом, чайником то есть, чай льётся из …ширинки! И ему под стать – пышногрудая хохлушка; – сахарница или перечница, – как жизнь повернет. Она в переднике предлагает свои дары…

Девушка словно проснулась, выплакавшись окна. В ней открылась некая дверка… что была заперта.

– У всих получается, и у тебя получится! – говорили бабушкины глаза, цепкие и добрые, врезавшиеся в память.

Гуля улыбнулась :

– Да! И прямо – сейчас!

***

Блондинка хихикнула. Приближалась процессия таможни.

Лощеный черноглазый мужчина, при должной форме, важно перебирал предоставленные пассажирами документы, осматривал багаж. Он почесывал усы, такие пышные, и покашливал.

Видать и ему дышалось с трудом. Но что делать? Проверка только началась… За ним следовали два охранника.

Они перевернули белье и вещи пассажиров с нижних полок —

может, хохол там?, – нет, хохла там не было!

Тогда таможенник стал спрашивать, видел ли кто, где вышел хохол. Дошла очередь до блондинки с севера.

Она неспешно достала паспорт, разгладила на груди любимую маечку – матросочку, потя-ну-у-лась

…В таможеннике проснулся мужчина; в потухшем взгляде заиграли искорки, его усы задергались, как у кота.

– Ага! -щелкнула языком блондинка, и облизала нижнюю губу.

– Вы видели, где вышел ваш сосед? -оторвав, наконец, взгляд от груди девушки, и уперев его в паспорт, спросил кареглазый.

Блондинка сделала круглые глаза :

– Какой?

– Ну, который напротив вас ехал.

– А-а… Так там никого нету.

– И не было?

– Не знаю…

Блондинка скосила глаза и снова облизала нижнюю губу.

Таможенник кашлянул, вернул паспорт.

Подергал свои усы. Переглянувшись с охраной, указал на сумку, стоявшую на третьей полке :

– А там, что?

– Где? А… Там? – Гуля повернулась так, что подушка свалилась одному из охранников на голову, – Так, сумка же.

– Вижу, что сумка. В ней – что?

– Поклажа, наверно..– блондинка снова повернулась; на этот раз охранников накрыл матрац

– Достать? – Гуля потянулась за сумкой, встав одной ногой на столик, а носком второй – в чашку с кофе, благо – уже негорячей…

– Не надо, не надо! – заторопились таможенники в другое купе. Гуля расхохоталась в ладошку: вот она, жизнь! Вот её вкус!

ПАМЯТЬ СЕВЕРА

Похоже, пассажиров прибыло. На нижнюю полку, над которой ехал неунывающий хохол, со вздохом шлепнулась грузная брюнетка.

И ещё не разобрав сумки, прилипла к телефону.

Блондинка фыркнула – она терпеть не могла показуху с телефонами и лживым интернетом.

Станет ли нормальная женщина при всех обсуждать интимные проблемы, озираясь по сторонам: – Как, цирк прокатил? Наконец, на меня обратили внимание. Хоть таким путем!…

Куда настораживающе выглядит с виду приличная, и матами гавкающая в трубку, не минуту-другую, а хороших полчаса.

– Ты почему трубку не берешь? – пыхтела брюнетка, расставив толстые ноги. Блестящие лосины в обтяжку подчеркивали дурной вкус женщины.

– Я в пятый раз тебя набираю!

Она нервно засовала ногами, шаркая по грязному полу. В рубке что- то хрюкнуло.

Сеанс телефонии был окончен, не начинаясь.

Брюнетка, кряхтя, наклонившись через складки живота, порылась в сумке. Достав зеркальце и помаду, стала красить губы, громко сопя.

Накрасилась, и посмотрелась, вытягивая по -обезьяньи губы. Вздохнула – и опять за телефон.

– Шо, молодожены?

Не утерпела седая дама, присевшая напротив толстухи.

Та покусала крашеные губы, размазала помаду, и скривившись плаксиво протянула :

– Та не-е…

– Шо ж одного оставила? Кобелей не знаешь? Рядом, на поводке таких водить надо!…

Брюнетка, пыхтя, пыталась повернуть кольцо на безымянном пальце, но- тщетно…

Гуля переняла вздох брюнетки, и с облегчением выдохнула, глянув на свою свободную руку. Она вообще не могла носить ни колец, ни браслетов, ни часов. Это было ей чуждо, – вроде цепей.

Кольца терялись, браслеты рвались; руки избавлялись от всего лишнего, что посягало на их свободу…

Но замужества не сложились не из – за колец с браслетами. Первый медовый месяц растянулся на вечно пьяного мужа.

И грозился утопить и блондинку Гулю, пытавшуюся спасти упивающегося…

Ну а второй…

Гуля вздрогнула и повела плечами от воспоминаний. Второй оказался вообще отморозком.

«Уехав в командировку» – не дальше следующей пятиэтажки с бичами, дал ключи от квартиры собутыльнику. На, мол, сходи и проверь, как там молодая и красивая жена, пока я пью водку и сифилис собираю у потаскух, – работаю в командировке!

Среди ночи повернулся ключ в замке, клацнул. Гуля ещё удивилась – ночью муж не приезжал.

Улыбаясь она откинула одеяло и приготовилась прикинуться спящей.

…Зажегся свет в прихожей, дверь в комнату открылась и в неё ввалился …вонючий как помойная яма бомж!

Он прохрипел:– Может, потанцуем?…

Хорошо, у перепуганной девушки хватило сил достать из- под кровати топорик, небольшой, но не переставший быть холодным оружием. Не смотря на внешнюю мягкость и легкомысленность, блондинка Гуля не была таковой. Уроки выживания в кругу когда-то крепкой советской семьи, а теперь трещавшим по родственным швам, не прошли даром…

Оцепеневшую от ужаса девушку пробила мысль, от которой трясло, но уже от ярости и ненависти; квартиру открыть мог только муж! Ключа было два. Так они решили, когда клялись в любви.

…Ненадолго же её хватило!

Гуля повернула топор лезвием от себя. Он блеснул перед застывшим алкашом. А Гуля чужим, хриплым голосом бросила:

– А под топор лечь – хочешь?

Воняющего бича, может и с обмаранными штанами, сдуло. И дверь не закрыл, только что-то брякнуло…

Гуля вышла в коридор. Сердце перестало стучать; на полу лежали ключи с брелком, что она дарила мужу…

Она сказала :

– Не зря тебя, ублюдка первая жена резала! Да не дорезала – дура. А я – не пожалею, как и ты – меня!

**************************

Крымчанка с севера потерла ладошки и растопырила пальцы :

– Ненавижу кольца! – она сжала кулачки, и стукнула о верхнюю полку. Там что-то жалобно зазвенело. Девушка подтянулась и вспомнила про фарфор.

– А -а… Это вы…

Она достала с начала забавного хохла, льющего чай через ширинку. Положила на матрац, ближе к стенке, чтоб не разбился.

Но тот так печально развесил усы по плечам, выставив дуло чайника прямо в нос блондинке, что та поспешила снять сверху и его «жинку».

– Вот и целься в неё! – Гуля пристроила обоих рядом, и подперев подбородок, под укачивание вагона с улыбкой прикрыла глаза. Хохлушка-толстушка напомнила маму.

Она была гарной пышногрудой дывчиной, занявшей сердце молодого хохла. Тогда они ехали в одном вагоне на заработки в северные края. А ещё у мамы были на зависть косы, что называется

– «до пояса». Гуля не раз слышала, как мать шутила:

– Вот отрежу волосы! Голова болит, надоели!

И в ответ недовольно рокотал отец, крепкий, плечистый;

– И не вздумай! Я, может из-за кос и полюбил тебя!

Гуля погладила нагревшийся в душном вагоне фарфор.

– Мои вы хорошие! – прошептала она с горечью то ли воспоминаниям, то ли мастерам – художникам из Харькова. Было ощущение, что родители рядом, за стенкой купе. Только выгляни. И девушка прикрыла глаза.

Да, эта молодая пара не пропала на суровом севере…

Детство Гули если не назвать счастливым, то тогда надо спросить у сегодняшних детей; детей не знающих бесплатной учебы, детей, попавших и пропавших в рабстве и платных клиниках.

А особенно – у не помнящих народных героев, освободивших их будущее от фашизма ценой жизни…

Стол в семье Советских ломился буквально от хлеба и соли. И не потому, что родители занимали должности чинуш, жрущих в основном красную икру. Нет, они помнили вкус хлеба с опилками, трещащей на зубах землей – от картофельных очисток в голодовку. Как в войну с фашистами, так и после неё- в разруху.

Они знали, как зудит все тело от платяных вшей, это когда на тебе одежда вздымается и ползет складками…

Как ненасытные глисты пищали у самой глотки, и у кого-то шли носом и горлом. Если спал- не успел руками выкинуть комья глистов- ты мертвец…

Они видели, как не преснела вода в реке Десне- от крови раненных и убитых советских солдат, бьющих фашиста на Украине…

И не было даже слова – страх; смертельная ненависть к фашистам, напавшим на родину рвала в куски врага!

Цена жизни, свободы, отвоеванные у фашиста, навсегда закалила советский народ. Молодежь знала, что разруха – временна. И будущее зависело только от неё. В работе не знали слова