Слёзы Невинных

После звонка я вылез в коридор школы и прислонился к окну с видом романтика, устремленного в заоблачные дали. Я решил, что мечтателей здесь не трогают. Но через пару секунд я вновь забыл обо всем. Оно и неудивительно: прямо на меня плыла фея Моргана из легенд. Ну или другая подобная красавица из сказок. Длинный водопад золотых волос, которые при каждом движении отдаются ветру, томные глаза лани, гордый изгиб брови и полные губы, которые так и манят прикоснуться к ним. Тоненькая талия, что несложно обнять двумя пальцами и хороших размеров грудь. Я прикинул на глаз, что в объеме она около ста сантиметров, может чуть поболее. А при ее росте выше среднего это выглядит просто изумительно. Память Дитриха тревожно взвыла, словно лошадь, увидевшая волка. Правда, я сомневаюсь, что лошади воют, но увидев волка, я бы сам не обрадовался. Особенно, если это волк Рема. Но, как я уже говорил, память взвыла, напомнив мне, или вернее, рассказав, что эта красавица моя бывшая. Н – да, с такой красотой можно кидаться кавалерами, пока не постареешь. Правда, очень часто в таких случаях рядом остается какой- нибудь страшила, который вначале был прыщавым юнцом, затем нескладным парнем, а потом вообще каким- нибудь уродом. И он верно носит сначала портфели, затем авоськи с продуктами, а после оказывается потенциальным женихом, поскольку другие были когда- то отвергнуты. Но фрау Гретхен это не грозит в ближайшие двадцать лет. Да и выйдет она, скорее всего замуж по велению своего родного дяди, его высокопреосвященства. Радует, что такую красавицу не заточили в духовную семинарию. Во- первых, она бы тогда не бросила Дитриха, а во вторых, не встретила бы меня. Недолго думая, я подошел к ней и прикоснулся губами к ее руке.

– Дитрих, ты еще жив?

– Милая шутка, Гретхен.

Я позволил себе улыбку, но сам взял ее фразу на заметку. Насколько я понял, в этом мире не принято так шутить. Ох, и понятно, на что мне намекают. Не дождетесь. Боги не умирают, они только уходят или засыпают. Точно так же, как это делаем мы, Спящие во тьме. Кстати, найти бы того, кто это придумал, и замучить до полусмерти. Почему это мы спим во тьме. Это, что намек на наше нечистое происхождение? И вообще, нельзя путать тьму и темноту, это несколько разные вещи. По крайней мере, у них разные нюансы. Так, пора с этим кончать, а то моя бывшая девушка умрет от скуки.

– Ох, я не шучу.

Она забавно округлила глаза, что сделало ее похожей на куклу. Это хорошо, это чудесно, наконец-то за долгое время мне попалась.

Опять стерва, которая к тому же любит косить под цацу. Нет, ну почему мне так не везет с девушками?! Наверное, это моя карма. Или стервы или дуры. Есть еще овцы, коровы и крысы. Крысы, это милые создания, которые на самом деле вовсе и не милые. Они стараются подгадить вам, вечно подсиживают, сплетничают, часто строят из себя стерв и при этом иногда дорастают до них. Но самые опасные это именно стервы. Сколько я из- за них натерпелся, просто слов нет. Есть одни эмоции, и все не такие уж неприятные. Наверное, я латентный мазохист. Не хочу знать об этом. Тем более что во многих знаниях многие печали.

– Значит, мне остается лишь спрыгнуть со скалы.

– Это будет забавно.

– А если я скажу всему миру, что это ради любви к вам, Гретхен?

– А кто поверит?

– Мой учитель.

Я встал перед ней на одно колено и страстно прошептал.

– Моя госпожа, я знаю, что вас беспокоит моя судьба. Но лучше я открою свои чувства, пусть это будет стоить мне жизни.

– Умно.

Девушка улыбнулась, обнажив острые белые зубки. Я невольно представил себе, как эти зубки вонзаются мне в ухо, а накрашенные красным лаком ногти впиваются мне в спину. Пришлось прогнать видение, а то и впрямь начну ее соблазнять, а ни к чему хорошему это не приведет.

Гретхен мило улыбнулась, бросив быстрый взгляд на прошедшего мимо учителя. Она поняла, что Дитрих не так глуп, как ей казалось в самом начале. И вот тут ей стало и впрямь интересно. Похоже, она еще из тех, кто любит играть, но ненавидит и не умеет проигрывать. Впрочем, ладно. Что это я все о грустном да о грустном. Неужели нет других тем для разговора. Надо просто сказать себе стоп и притвориться, что на меня непонятно чего там нашло. Ну, например, временное умопомешательство. Скажем, я нечаянно белены съел. Нет, она решит, что это издевательство и правильно сделает. Нет, ну вообще, что мне стоит притворяться скучным рядом с такими девушками, а? Я дурак.

Успокоив себя этим замечанием, я поднялся и попрощался с ней.

– Как, ты уже прощаешься? – удивилась она.

– Меня ждет учитель. Верно, я нарушил какую-нибудь заповедь и меня накажут.

– А, это. Довольно уважительная причина. Тогда завтра я буду ждать тебя.

Конечно же, я не приду завтра. Извини, но не хочу играть в эти игры с тобой: у меня, знаешь ли своих хватает. Но вместо этого я улыбнулся, словно последняя шлюха, которой обещали заплатить еще больше, и пообещал быть со всем своим желанием и энтузиазмом. Девушка поскучнела, и я понял, что заглянуть все равно надо. А то еще чего не того подумает. Или подумает все то, что намного уже.

Так. От одной напасти избавился, теперь надо переходить к другой. Меня ждет его …кстати, а как к аббатам обращаться? Дитрих этого не знает, а я подзабыл что- то. Ну, папа это его святейшество, вроде. Кардинал у нас высокопреосвященство. Священник вроде бы просто отец или святой отец. Ну, с другой стороны, раз есть высокопреосвященство, значит, должно быть и просто преосвященство, я правильно понимаю? Ладно, необходимо будет поискать литературу на эту тему. А то вдруг обидится, что его не так обозвали, а потом еще и накажет какими-нибудь дыбами или кипящим маслом. Фу, ну и мысли. К чему бы это? Ага. К удаче, наверное.

Я постучался.

– Входи, сын мой.

Я вошел, смиренно потупив глаза и вытащив руки из карманов. Вовремя успел, а то этого здесь точно не любят. Святой отец сидит за кафедрой и листает какую- то папку. Я умудрился скосить глаз на нее и узреть свою фотографию. Ага, продвинутые здесь священники, как же. Ничуть не хуже ищеек работают. Интересно, и какой печальный факт моей биографии заинтересовал его?

Впрочем, сейчас узнаю. Заметив, что он поднимает голову, я вернул глаза в смиренное состояние, то есть, опустив его. Конечно, он мне не поверит. Но если я буду вести себя более вызывающе, то это насторожит его. А так, я как все. Стоп. Намечающуюся насмешку долой, а то это не вяжется с моим смиренным видом. Вот, вроде бы все. Или что- то еще забыл? Нет, все в порядке.

– Я читал о твоей жизни, сын мой.

– Она скучна, как осенний дождь, святой отец.

Пропустил мимо ушей, что я его назвал так. Неплохо, значит и так тоже можно, или я угадал.

– Очень образное сравнение. Наверное, ты романтичная и возвышенная душа.

Перестав подсчитывать способы воздействия на него, я с искренним изумлением воззрился на святого отца.

– Простите, но я никогда не считал себя таким. Я грешен, и…

Он поднял бледную руку, прерывая мою речь.

– Ты когда в последний раз исповедовался?

Никогда. Я что, совсем дурак что ли? Да и какой священник после этого не выдаст меня инквизиции? Ну, это риторический вопрос.

– Вчера вечером, отче.

Я вновь скромно потупил глаза, стараясь показать все свое рвение в вере.

– Это похвально, сын мой.

Еще бы. Сомневаюсь, что тут хотя бы раз в неделю посещают исповедальню.

– Стараюсь.

Я позволил себе вздох, от которого чуть не снесло стены. Утрирую, конечно. Но зато аббат обратил на это внимание, и теперь приглядывается ко мне. Ха! А я еще не так могу. И злобно зыркнул на свою лисицу. Кицуне попятился, но не ушел, продолжая насмешливо скалиться, а кто сказал, что лисы не умеют таких вещей? Очень умеют, по крайней мере, моя лисица.

– Посмотрев на тебя, сын мой, я пришел к определенному выводу.

Он видимо ждет вопроса? Могу и спросить, но не буду.

– Тебе неинтересно?

– Если вам, святой отец будет угодно рассказать, то я выслушаю. А если нет, то этот вопрос не имеет смысла.

– Ловко. Я еще больше уверился в том, что мое мнение верное.

Он сложил тонкие пальцы, сверкнув перстнем. Рубин, самый настоящий, и совершенно не дешевый. Ну и нищие там живут. Я бы тоже не отказался от обета нищенствования, если у меня будут такие лохмотья и власяницы.

– Я не собирался принимать место учителя богословия в этой школе, но меня остановило одно обстоятельство. Понимаешь, сын мой, мимо духовных семинарий чаще всего проходят настоящие таланты. Поэтому я решил, что стоит дать пару уроков и присмотреться к ученикам. Ты заинтересовал меня своей любознательностью и эрудицией. Обычно, даже семинаристы не заглядывают дальше лекций и учебников.

Ого, какая длинная речь. Будь я блондинкой, то заснул бы уже после первой запятой. К счастью, я не блондинка, а рыжий, поэтому мужественно терпел все это. Затем быстро переварил эту информацию, и понял, что меня хотят сделать священником. Ненавязчиво отодвинувшись в сторонку, я наступил на Кицуне, и не позволил ему открыть наглую варежку. Впрочем, лис все же умудрился ее открыть, но вместо смеха выдавил сипение. Ничего с ним не случится, я просто не хочу, чтобы мои лучшие чувства вот так обгадили. Может, я все свои жизни мечтал носить рясу и нести слово божье в массы. Один раз уже пробовал. Массы не поняли, какого рожна вампир вырядился как священник и грозит геенной огненной. Спорить не буду, и с геенной я переборщил, а вот клыки точно надо было спрятать. А что делать? Захотелось наглядную демонстрацию провести. Провел, ага. Зато невинные моментально воспылали религиозными чувствами, и объединились против нечисти. Меня, то есть. Еле сбежал, хорошенько заметав следы. Впрочем, если бы я это сделал плохо, то умер бы на год раньше.

– Вы мне льстите.

– Нет, хотя твоя биография не давала поначалу надежд. Ты хулиган, часто пропускаешь незначительные мессы, не всегда крестишься, а если исповедуешься, то раз в месяц. Совершено случайно это было вчера.

– Грешен.

– Святой Павел вообще был гонителем христиан.

– То есть, у меня есть еще шанс? – спросил я, опешив. Похоже, меня и впрямь желают записать в священники. Так что, получается, я буду носить черную рясу, а если получится, то и красную? То есть, захочу и в белую с золотом влезу. Только меня смущает пара моментов: все же я вампир. Ну, и к тому же знаюсь с демонами. Кицуне самое настоящее воплощение демонического лиса, которое может стать со мной одним целым.

– Есть, и неплохой. Я присмотрюсь к тебе. И если ты не подведешь меня, то после школы поступишь в духовную семинарию.

Затем он благословил меня и вышел. А я расстроено поблагодарил его за эту честь. Значит, времени у меня всего год, поскольку я учусь в последнем классе старшей школы. Но, похоже, что эта единственная дорога, которая приведет меня к карьере. Наверное, я должен радоваться, что мне все так просто удалось, практически без собственной помощи. Бывало, что карьеру приходилось выдирать с такими боями, что мама не горюй. Эх, зря я вспомнил эту поговорку. А вот, каково это, когда у тебя есть мама и она грустит? Наверное, я могу все же это понять, ведь у меня есть Онесан. Впрочем, она есть у нас всех, просто не хочется ни с кем делиться ее любовью. Даже ее слезы, что текут из- под черной вуали, тоже не хочется никому отдавать. Жаль, что я не могу вытереть их с ее лица. Ведь она плачет из- за нас. Мы такие глупые, как она говорит. Она не хотела нас так наказывать, но пришлось, иначе бы мы ничего не поняли.

Прости, Онесан, я пока не понимаю, хотя честно думаю об этом вот уже которую жизнь. Но что я не так сделал? Она сама хотела этого! Она плакала, а мы не имеем права позволять, чтобы невинные плакали. И это наша вторая заповедь. Ты сама это говорила. И она тоже так говорила. Я не мог сдержаться. Я не мог видеть ее слезы, как не могу видеть твои слезы, Онесан. Мы причинили тебе боль уже своим рождением. Правда, ты никогда не рассказывала, как нас делали, но ты говорила, что мы кричали от боли. Почему? Разве рождение это боль для того, появляется на свет? Наверное, я так и не узнаю этого. А потом мы знали точно, что в нас вложены три заповеди, и, казалось, что их несложно будет соблюдать. Мы должны подчиняться только тебе, Онесан. Даже наши создатели не могли приказывать нам. Наверное, они поступили мудро. Не знаю, и не мне их судить за это. Защищать невинных от нечисти и нежити, это наша вторая заповедь. Они не должны плакать из- за таких, как мы. И те, кто пытается лишить их света надежды на спасение, должны быть наказаны. Поэтому, нам нельзя пить их кровь. Вот и все. Это была третья и последняя заповедь. Казалось, что это нам не грозит, тем более, что вокруг было довольно другой пищи. Все было хорошо, пока я не влюбился в невинного.

Быть может, она не блистала красотой, как фея, не сражала своей родословной, как королева, но она любила меня, а я любил ее. Наивный дурак, который уже никогда не испытает подобных чувств. Да и может ли любить искусственный организм? Но почему мне тогда казалось, что это не так? Почему я не хотел в это верить? Почему я не мог спокойно смотреть на ее слезы и отказаться? Почему? Быть может, если бы она хотела вечной молодости, красоты, власть и силу, я бы устоял. Но она боялась потерять меня, она не хотела ни в ад, ни в рай, потому что там не было меня. И я туда никогда не попаду. Я сам боялся разлуки с ней, зная, что она проживет всего сто – двести лет. Я знал, что буду страдать, и она это знала. Поэтому ее слезы так тронули мое искусственное сердце.

Онесан, я не хотел, хотя и знаю, что это не оправдание. Мне было больно, когда она плакала. Мне было еще больнее, когда я пил ее кровь, зная, что становлюсь грешником, но не понимая почему. Ей не было больно, я это знал. Но я словно бы заживо резал себя. Кто мне скажет, почему так? И зачем мои глупые братья вступились за меня? Если бы они просто промолчали, то я бы пошел на это наказание один. Да, то т кто защищает грешника, тот сам грешник. Так я думал, пока ты не сказала, что наказала их не за это. Они должны сами все понять. Правда, я и сам не понимаю. Онесан, я не понимаю, но я не имею права даже спросить тебя об этом, иначе придет Палач, и он убьет нас. Таковы правила нашей игры. И мы теперь будем постоянно перерождаться в разные миры и разные жизни. А правил в этой вечной игре совеем немного. Выигрывает тот, кто может изменить свою судьбу. Изменить хоть как- то. Но у нас пока не получилось, и мы раз за разом возрождаемся и начинаем свою игру в попытке все изменить. У нас ничего не выходит, и все идет по одному и тому же сценарию, лишь с небольшими вариантами. Что- то мы не понимаем. Но только вот что? Ведь судьба не изменится оттого, что я умру первым, а не последним.

Пожалуй, есть одна вещь, которая у нас еще ни разу не получилась: мы не смогли остаться живыми все трое, мы не смогли помириться. Но пока мы далеко друг от друга, мы можем мечтать об этом, но стоит встретиться, как словно бы сходим с ума. Ладно, проехали. Не надо думать об этом слишком долго, а то мозги вскипят. И я с новыми силами и оптимизмом пошел на улицу.

Я никогда не утверждал, что я оптимист, и что не умею думать о грустных или серьезных вещах, но я знаю, что я и не пессимист. Не могу все время думать о плохом. А кто сказал, что я реалист? Это, как в анекдоте какого- то мира, да? Оптимист видит свет в конце туннеля, пессимист – темноту, а реалист все это и к тому же, поезд, несущийся на него. Надеюсь, что я все же реалист, а не кто- то иной. Ладно, иду домой: на сегодня я и так уже перевыполнил свою задачу по внедрению и развитию. Дом у меня недалеко от школы, что не принципиально, поскольку, это все равно мой последний год обучения. От собора далековато, но можно ходить в небольшую церквушку. Честное слово, как раз небольшие я и не люблю. И вот я дошел до своего дома. Мой дом трехэтажный, рассчитанный на все удобства, у него есть аккуратный дворик и красивая ограда, правда, больше декоративная, чем для защиты. Но тут уже сказываются особенности этого мира. Гараж у нас тоже есть, а в нем три машины: для родителей и семейная, когда мы выезжаем на природу. Обещали и мне купить к окончанию школы. В самом доме живут мои родители и младшая сестра. Кроме того, нас частенько навещает мой дядя, который священник. Ну что сделаешь, если здесь это самая престижная работа. Судя по старенькому потрепанному автомобилю, он уже приехал. Я вошел в дом, скинул свой рюкзак на стол и громко оповестил всех о своем присутствии. Из столовой вышла мама. Она вытирает руки от муки и смотрит на меня добрыми голубыми глазами. Ее светлые волосы повязаны косынкой, а стройную талию обтягивает передник.

– Дитрих, ты сегодня поздно, – заметила она, – я уже начала волноваться.

– У меня для вас новости.

Я поцеловал ее в щеку, как это делал ее сын и прошел в ванную, на ходу скидывая ботинки. Мама укоризненно посмотрела мне вслед.

– Когда ты научишься снимать их в прихожей.

– Мам, не будь занудой. Я еще ребенок. Разве нет?

– Ты уже большой. Скоро отца догонишь.

Я хмыкнул, и закрылся в ванной, стараясь как можно более тщательно мыть руки. Это правило номер один в этой семье. Чистота залог здоровья. Кто не моет руки, тот всегда болеет, не будем вести себя по – свински. Нас сотворили, а не мы произошли от обезьяны и прочих животных. Скучные здесь лозунги, ага. Ничего, если я стану правителем, то развею эту мрачную обстановку, и разрешу чаще грешить, а то с ума сойду от тоски. Ну все: руки помыли, теперь можно и в столовую, в столовой сидит мой отец с трубкой в одной руке и газетой в другой. Обычная патриархальная семья, характерная для множества миров с людьми. Младшая сестренка выглядит моложе своих четырнадцати. Ее негустые волосы заплетены в косички, а сам она одета в комбинезон, что меня особенно раздражает. К тому же на ней майка, явно ранее принадлежащая Дитриху. И как он мог избаловать это несносное создание? Впрочем, она как бы моя сестра, поэтому наплевать. Хотя я еще подумаю на тему того, как ее использовать. Подхожу к ней, чисто из того, чтобы не удивлять свою семью и целую в лоб.

– Братик, а мы сегодня поиграем?

– Извини, но у меня другие дела.

Стараюсь смотреть на нее с братской любовью. Хорошо, что я отличный актер, а то бы спалился. Только после этого я позволяю себе заметить дядю. Высокий, худой, словно сидит на одних постах и мясо никогда не ест. Лицо суровое. Я бы даже сказал торжественное.

– Дядя Доминик.

Я подошел к нему и поцеловал протянутую ладонь. Интересно, как эти священники терпят лобызания, это же миллионы микроб, не говоря уже о том, что большинство людей умудряются обслюнявить руку, либо же вытереть грязные губы. Когда стану одним из них, то буду носить перчатки. Или прикроюсь какой- нибудь причудой.

– Садись, Дитрих.

– Спасибо, дядя.

– А теперь, обеденная молитва.

Да, нескоро здесь дела делаются. Я сложил руки перед грудью, и принял вдохновенный вид. Позволил своим глазам устремиться ввысь и узреть просветление. Оно не заставило себя долго ждать.

– Ну ты и лицемер, Рен, – сказал Кицуне, сворачиваясь у моих ног.

– Стараюсь, – скромно отозвался я, – как тебе этот мир?

– Так себе. Хорошо, что здесь много таких, как ты.

– О, значит, я здесь приживусь.

– Дитрих! Эй, сынок! Молитва закончена!

Я очнулся, забыв про лиса. Ну наконец- то можно поесть. Хоть мне это и не нужно совершено. После этого позволяю себе расслабиться и взяться за вилку. Еда проходит в гордом молчании всегда. И даже Дитрих не позволяет себе нарушить традицию. Поэтому я тоже ничего не говорю. И на лиса не отвлекаюсь. Лишь после очередной благодарности за еду, мы можем поговорить. Откашлявшись, я прошу минутку внимания, поскольку со мной разговаривал сам настоятель собора нашего города. А еще он соизволил преподать нам пару уроков. Я подумал про себя кое – чего нелестного, но не стал это озвучивать.

– Малыш Дитрих обратил на себя внимание! – охнула мама.

– Молодец, сынок, я горжусь тобой.

– Значит, братик теперь правда, будет очень занят?

– Извини, малышка, – я потрепал ее по макушке, спрятав гримасу, – но я постараюсь быть хорошим братом для своей маленькой сестры.

– Братик, ты забудешь про меня.

Вот зараза! Ненавижу женскую интуицию. От нее одни сплошные головные боли. Даже больше, чем у тех самых девиц, когда они отказываются от супружеского долга. С этим, по крайней мере, можно справиться. Но я все же заставил себя взять девчонку на колени и потрепать по жидким волосам.

– Ты не веришь брату?

– Верю. Но братик сегодня странный.

– Я просто озадачен. Но я постараюсь исправиться.

Это точно. Надо бы от тебя отдалиться, мерзкая тварь. Мало того, что приходиться тебя трогать, да еще ты претензии предъявляешь. Впрочем, я сегодня перенервничал, вот и злюсь на всех подряд. Похоже, пока мне остается одно: поверить, что я ее люблю. Тогда ее маленькое детское сердце не будет сомневаться в моих чувствах. Впрочем, будет смешно, если я привяжусь к ней. Заставив себя дотерпеть до конца нудных обсуждений моего положения и перспектив, я остался наедине с дядей. Дядя за весь разговор не сказал ни полслова. Он просто сидел на своем стуле с таким достоинством и неподвижностью, что сделал бы этим честь самой статуе какого- нибудь невозмутимого бога. Но стоило уйти последнему любопытному лицу, как дядя оживился, что выразилось в его многозначительном покашливании.