лучше бедному быть
лучше бедному быть,
но на воле ходить,
чем богатую клетку
свою полюбить,
лучше эхо трудов,
чем трезвон сомони,
и не слава позора,
а слава любви.
плодотворнее плачь
жарких взоров пустынь,
где веселый палач —
солнце – вечно один.
мы жестоки от глупости сердца
мы жестоки от глупости сердца,
мы не ведали страшной печали,
но когда-нибудь – смело верится —
испробуем сами
мутные выглотки
горя,
поймем вкус крови,
блевотины, пота липкого,
ожжеги инеем
выклеймим,
чтоб ходить с чьим-то именем
на груди.
посмотри,
посмотри на меня
теперь
как ударами
плети,
как слезами этими
соскоблено каменное,
пробито. посмотри.
теперь я понимаю.
теперь понимаю я,
понимаю
всё о любви.
хочу потеряться
хочу потеряться,
хочу не найтись.
ведь если вращается
шар животворный,
то можно нам вздернуть
его кверху вниз.
хочу потеряться,
и видеть всё вблизь:
всё,
что вы
у себя
отобрали как воры,
я следя и следя,
подберу: эти воды,
и горы,
и просторы, которыми
вы не дорожили,
их ласково не называли
родными, живыми —
природа
такое прощать бы не стала.
есть множество
наказуемых
предательств,
как не хочется
быть близким тому,
кто через день от тебя отрекается.
я
потерянный
отобрал у вас последнее:
я гладил поля ее,
расчесывал локоны ив ее,
целовался с устами ручья ее,
убаюкивал рифмами
всё, что видел я.
вы не видели
всё, что видел я.
вы не видели.
как жаль, что меня так много, а вас так мало
как жаль, что меня так много, а вас так мало,
когда вы мне снитесь, я целую вам слёзы
устало,
пока щеки
не станут бархатными,
пока блеск их не бросит,
поняв, что ему место – во взгляде.
я – босонога, но души моей убогой
хватит на любого голодающего шакала,
ее так много. а вас для меня всегда мало…
я хочу вас больше:
приходите ночью, если можно,
почаще,
не уходите раньше,
уходите попозже…
не уходите.
мне страшно…
мне страшно проснуться сейчас
и не увидеть вас.
может, просто стал груб
может, просто ста́л груб
мой голос.
может, просто агрубь
покрыла горесть.
может, это души моей
поросли
затхлые насквозь в ней
«прости, прости»,
немодные, нецивильные.
забыв их
во влажном и темном сердце,
не вынув,
никому не вынув,
ни на что не надейся:
пропитается цвилью
всё запертое и тёмное:
и оно – сердце обессиленное —
куда выпрыгнет от собственной вони
собственной гнили?
на волю
какие окна
откроет?
нет окна, кроме слова,
берущего сердце с собою:
«прости, прости» —
самого простого:
«прости… прости…»