Притчи дам и червей

О разбитых копилках

Речь пойдёт об обычных копилках. Статуэтках для хранения монет. Не тех современных, устроенных таким хитроумным образом, что у них открывается дно и извлекается содержимое, не повреждая саму фигурку. Подобные модели лишены строгого шарма, присущего копилкам «старой закалки». Те, которые проживали лишь одну жизнь, не позволяя то доставать, то добавлять деньги на своё усмотрение, словно речь идёт об обычном кошельке. Те, с которыми, начав их использовать, хозяева заключали договор, не допускающий мошенничества, и знали, что не притронутся к накапливаемым средствам вплоть до так называемого «чёрного дня», на который принято откладывать, и что решение о трате запаса принесёт погибель нарядной копилке, преданно служившей верой и правдой.

Может ли оболочка быть важнее содержимого… Этот вопрос применяют к разным категориям, чаще метафорически. Эксплуатируя копилки как вместилище средств, мы попутно любуемся их изящным, стильным обликом, украшающим наш интерьер, пока не наступит момент, когда не поднимается рука их разбить. Возникает некая по-детски нелогичная жалость, когда прямое предназначение вещи, ради которого она в своё время была приобретена, отходит на второй план, уступая место привязанности к ней как таковой. И эстетическое восприятие затмевает материальные ценности, шепча: не в деньгах счастье, да и денег собрано по копейке не так уж много, стоит ли ради них портить грациозную фигурку, к гармоничному присутствию которой так привык взгляд…

И вот тогда керамические копилки разбиваются сами. Невзначай, случайно задетые кем-то при вытирании пыли или нежданно-негаданно треснувшие в момент погружения в отверстие очередной монетки. Они сами находят повод деликатно взломать себя, чтоб не ставить хозяина в неудобное положение выбора и переступания через свою жалость. Они не терпят жертв и не изменяют своей миссии ради спасения собственной шкуры. Они крайне чуткие и ответственные, эти самые копилки.

Смахнув всемирную паутину

Интернет перестал работать одновременно на всей планете. Словно кто-то невидимый смахнул всемирную паутину огромным веником.

Сначала, конечно, пытались починить. Разумеется, в первые минуты никто не верил в истинный масштаб случившегося. Предполагали, что поломка коснулась отдельных устройств или же районов действия той или иной сети. Но постепенно всем стало понятно, что нигде-нигде ни у кого ни на чём онлайн подключение не удавалось.

Телефонная связь – по счастью – (пока) работала, и, обменявшись несколькими звонками этим непривычным для многих способом, люди на всех континентах быстро убедились, что проблема международная.

Практически все процессы человеческой жизнедеятельности застряли. Потерпевшие друг к другу относились толерантно и снисходительно: форс-мажор общий, виновных нет, каждый столкнулся с одной и той же бедой.

С энтузиазмом возлагали большие надежды на программистов: вон их как много на Земле развелось, и притом они такие умненькие, знают столько неведомых прочим /простым смертным/ терминов.

Но нет. Программисты не справились. К такому их жизнь не готовила. Даже для самых талантливых из них это был полный разрыв шаблонов. Они умели привести в порядок многое вышедшее из строя, но так или иначе ремонтные работы должны лежать в рамках поприща их профессионализма – в виртуальном поле. А оно-то как раз и исчезло. Целиком, подчистую, полностью. Будто интернет никогда и не существовал вовсе.

В конце концов, – разводили руками специалисты, – невозможно же всё помнить наизусть, для такого сложного случая надо бы подсказку погуглить. А как её погуглишь, если доступ к электронному кладезю знаний, накопленному человечеством, перекрыт без намёка на причину и без шанса на восстановление?

Тут гордо вскинули головы библиотекари. У них, всеми позабытых, якобы есть резервная копия сокровищницы многовековой человеческой мудрости на надёжном бумажном носителе.

Многие специалисты и впрямь с отчаяния устремились в библиотеки. Ведь давным-давно уже вышло из моды полагаться на собственный разум. Имея под рукой мобильное устройство, способное за пару секунд найти любой ответ, кто же будет обременять свою голову заучиванием фактов, дат, маршрутов, имён, цифр…

Кое-кому и впрямь повезло: заменив компактный портативный гаджет увесистой стопкой справочников, энциклопедий и пособий, большинство землян вновь обрели требующуюся для их работы информацию.

Но программисты не вошли в число этих счастливчиков: разгадки, куда запропастился интернет и как его вернуть, мировое наследие научной литературы не содержало.

Многочисленны оказались те, кого обуяла паника. Они сетовали, будто в сгинувшей сети была вся их жизнь: фото- и видеоархивы, ценные подборки текстов и музыки, контакты знакомых. В особенности это касалось тех, кто с рождения не знал другой жизни, кроме как на два мира – реальный и виртуальный.

Те, кто постарше, поднатужившись, всё-таки вспомнили, что раньше они как-то умудрялись существовать в меньшей зависимости от интернета. Не без труда, но убедили молодёжь, что сетевое пространство является удобством, а не обязательным дополнением к физической реальности, которая отнюдь не становится неполноценной в отсутствие онлайн соединения.

Внезапно обнаружилось, что всё пропавшее в рамках ликвидации интернета – материалы, сведения, связи с людьми – либо можно восстановить другими способами на иных носителях, либо же не так уж и нужно.

Также вдруг выяснилось, что интернет совершенно не обязателен для целого сонма вещей, которые в последнее время без него не мыслились. Например, без его помощи можно с успехом организовывать работу театральной студии, путешествовать, писать и переводить тексты, вести бухгалтерию, продавать мебель и спорттовары, выдавать банковские кредиты… и даже – печь хлеб.

Мало-помалу люди осознали, что с ними не случилось ровным счётом ничего страшного, что они не попали ни в каменный век, ни в ледниковый период, что цела их развитая цивилизация, никуда не делась, и отбросило их всего лишь на полтора поколения назад. И зажили они лучше прежнего. Даже программисты освоили новые интересные ремёсла: без особых сложностей, так как в эту профессию исторически шли ребята смышлёные.

А через полгода интернет резко заработал.

Заметили не сразу: к тому моменту, отчасти отчаявшись, а отчасти просто отвыкнув им пользоваться, уже бросили проверять. Тем не менее новость шустро разнеслась по планете.

Что было дальше, легко догадаться, поразмыслив над вопросом: полезут ли массово мушки с высокоразвитым сознанием во всемирную паутину, из которой им только удалось высвободиться?

Счастье с доставкой на дом

Звонок в дверь отвлёк меня от уборки квартиры. Я посмотрела в глазок: на пороге стояло счастье. Моей первой реакцией было вернуться к мытью полов, сделав вид, будто ничего не видела и не слышала. Не отличаюсь гостеприимством, редко открываю посетителям. Мой дом – моя крепость, и он же мой склеп, в котором я заживо хороню свою интровертскую сущность. Не люблю вторжений, тем более непрошеных. А счастье вечно заваливается не в тот момент, когда его ждёшь. Вот где его носило на прошлой неделе, пока я о нём мечтала? Пока молила о нём небеса и богов всех мировых религий, пока плакала перед сном, скучая, что его нет со мной? Зато теперь издевательски заявилось.

Так происходит всегда. Помню, месяцами безуспешно искала работу, а как только отчаялась и бросила носиться со своим резюме как с писаной торбой, меня тотчас каким-то чудом сам нашёл работодатель моей мечты. В другой раз очень хотелось любви, и я изощрялась в женских ловушках, расставляя их в клубах, на сайтах знакомств да и во всех общественных местах без исключения. Хоть в одну из них должен же был угодить прекрасный принц. Вскоре пришла к выводу, что я не создана для личных отношений, и на следующий день, выйдя из дому без макияжа и малейшего боевого настроя, встретила своего мужчину.

Меня зовут Алиса. Я из породы тех самых Алис, которые вечно ошиваются по стране чудес, болтая с чеширскими котами и обследуя кроличьи норки. Так что таким явлением, как счастье, без приглашения заявившееся на порог субботним утром, меня не застать врасплох. Я его сразу узнала. Ростом с крупного суслика и вообще чем-то в облике походящее на этого зверя. С алой ленточкой, завязанной элегантным бантиком на шее. В руке крошечная коробочка. Типичнейшее счастье.

Только чем я его вдруг заслужила? Оно на своё усмотрение выбирает, кому оказать честь своим посещением, и я так и не поняла, по какому принципу.

Я бросила беглый взгляд в зеркало. Как же я предстану на глаза счастью в таком виде? Растрёпанный белобрысый хвост, чёлка стоит торчком в направлении северо-запада, руки во влажных резиновых перчатках по локоть. Если уж открывать визитёру, то не раньше чем прихорошусь.

Меня потянуло повредничать. Я со злорадным упрямством нарочито долго красила губы, несколько раз обведя контур карандашом малинового цвета. Пусть ему тем временем надоест торчать под дверью, а я разочаруюсь, отворив и обнаружив, что зря прервала уборку и потратила полчаса на марафет, наивно поддавшись надежде на встречу со счастьем. Выдастся очередное испорченное утро выходного дня.

Когда привыкаешь, что у тебя всё плохо, проникаешься мазохистским желанием специально назло неведомо кому делать себе ещё хуже. Так менее обидно, чем когда неприятности происходят сами по себе. Создаёшь иллюзию, будто контролируешь ситуацию и жизнь складывается паршиво, потому что такова твоя воля.

С какой стати счастье станет дожидаться, пока я приведу себя в порядок, раз я так бесцеремонно с ним поступаю? Обычно, если сомневаешься, вместо того чтобы протянуть за ним руки, когда оно само в них идёт, оно слиняет в последний момент, едва ты решишься поверить ему. Сочтёт, что другим нужнее. Тем, кто не колеблется. И некого винить кроме себя за такой его финт ушами.

Когда я спустя час с лишним снова подошла к глазку, счастье по-прежнему стояло в коридоре и явно не собиралось уходить. С выражением лёгкого недовольства на мордочке, оно переминалось с ноги на ногу и нетерпеливо косилось на звонок, видимо, подумывая поторопить меня повторным нажатием кнопки.

Наконец я повернула ключ в замке и на выдохе рванула на себя дверь.

Побег Азизы

Азиза шла вдоль того места, где раньше на протяжении трёх десятков лет её жизни было поле, и вздыхала. Теперь в шаге от её левого плеча возвышались заграждения, за которыми велась стройка.

Справа, через дорогу, стройка года четыре назад уже завершилась. Прежде и там тоже было поле. А сейчас стоял трёхэтажный торговый центр.

Прошлой осенью, в предыдущий её приезд к родственникам по папиной линии, Азиза проезжала мимо этого места на маршрутке. Обычно, хотя общественный транспорт зачем-то делал остановку, здесь никогда никто не сходил и не садился. Да и к чему, в самом деле, если с обеих сторон от проезжей части пустырь… В этот же раз на остановке царило непривычное оживление: пол-автобуса покинуло салон, столько же пассажиров вошли. Азиза с удивлением бросила взгляд за окно и с того момента запомнила, что в знакомый ей с детства пейзаж ворвался торговый центр с двухъярусной парковкой. Девушка смирилась с его существованием. Она принимала как неизбежное, что поля и посадки то с одного то с другого угла обкрадывали небоскрёбы, магазины, офисы, кинотеатры. Вероятно, человечеству, которое становилось всё обширнее, год от года делалось теснее в старых границах мегаполисов, и оно выбиралось за их пределы – на просторы природы, сразу прекращавшей быть природой.

Азизе же, напротив, от городской жизни оказывалось тесно. Она сбегала от неё.

По мере разрушения своих излюбленных мест, их превращения во фрагменты суетной цивилизации, она искала новые, чтобы сбежать дальше. Ей думалось, что однажды они с прогрессом добегут наперегонки до края света. Но пока она находила спасение в пределах досягаемых краёв.

И родной армянской деревни, впоследствии до неузнаваемости «облагороженной», Азиза переехала когда-то в город, потом в больший, потом в ещё больший. Чем крупнее и шумнее город, тем слаще обнаруживать место для побега в его окрестностях. А чем город меньше и тише, тем разительнее и больнее ощущаются в нём любые преобразования.

Итак, Азиза шла вдоль дороги. По левую руку от неё велась с размахом стройка какого-то объекта. По правую руку, чуть в отдалении, возвышался торговый центр, его неоновые огни насмехались над сумеречным небом. Азиза не смотрела по сторонам, чтобы не расстраиваться. Она шла на горизонт. Там впереди – пока ещё – виднелось поле. По мере приближения к нему она чувствовала запахи многотравья, свежескошенного сена, подсолнухов. Так и должен был пахнуть её побег.

Старушки Виктора

Однажды в **61 году на улице Майской в доме №9/1 открылся букинистический магазин. Открылся, чтобы никогда не закрыться.

Шли годы. Страна один раз сменила название, дважды – границы, трижды – Конституцию. Майскую улицу расширяли, переименовывали туда-обратно, её фасады подвергали капитальному ремонту. Соседняя с букинистическим магазином дверь несколько раз перекрашивалась, вывеска над ней вместе с содержимым за ней отражали многократные передачи помещения в пользование новым арендаторам: у колбасной лавки приняла эстафету кожгалантерея, той унаследовала часовая мастерская, вскоре ей на смену пришла парикмахерская, затем открылась аптека, после – табачный ларёк, немного позже – пункт ремонта обуви… Прохожие не успевали привыкать к очередному названию. Впрочем, такой калейдоскоп никого не удивлял: на Майской улице, как и во всём городе, как и во всей стране, подобное было в природе вещей.

Гораздо более странным и из ряда вон выходящим феноменом следовало признать букинистический магазин. Что бы ни случалось вокруг, он открывался в девять утра и закрывался в девять вечера, ежедневно кроме воскресений. Единственный оазис стабильности в постоянно меняющемся мире.

Отворив дощатую дверь, здесь всегда можно встретить сдержанную улыбку букиниста Виктора. Продавец – настоящий знаток своего дела. Он знал о своём товаре всё. Мог рассказать краткое содержание любой из книг, не заглядывая в аннотацию. Был готов ответить на вопросы о датах переиздания каждого тома. По памяти цитировал авторов, чьими собраниями сочинений заставлены полки торгового зала. «Мои старушки», – ласково величал Виктор разложенные в магазине книги. Он обращался с ними учтиво, как с дамами. «Книжный червь», вполне подходящий на роль прототипа для образа, о котором писатель однажды сказал: «вместе с пылью книг на нём осел налёт чего-то отдалённо человеческого»1.

С течением лет не менялись ни наружность, ни имя букиниста. Местные старожилы, заставшие ещё **60-е, отпускали множество анекдотов на этот счёт. Поговаривали, что на работу в магазин принимали исключительно мужчин лет пятидесяти на вид, с лысиной и седовато-рыжими бакенбардами, в очках с простенькой оправой и со слегка картавым балтийским акцентом, откликавшихся на имя Виктор. Любители более изощрённых версий предполагали, что с новыми сотрудниками магазина проводили работу по приведению их облика в соответствие с требуемым имиджем. А самая мистическая и вместе с тем самая правдоподобная точка зрения состояла в том, что Виктор сросся со своим местом работы, с этими книгами и полуосвещённым залом за дощатой дверью. Для него, как и для самого букинистического магазина, время застыло, и череда эпох не затрагивала уютное однообразие, в которое погружался каждый, кто переступал порога дома номер 9/1 по Майской улице.

Букинистическая коллекция Виктора насчитывала тысячи экземпляров и упрямо пополнялась. Книжные новинки **61-го года по прошествии десятилетий тоже попали сюда и обосновались по соседству с теми, что уже на момент открытия магазина считались раритетными.

«Старушкам» Виктора было словно некуда уже дальше стареть: когда нечто, как букинистический магазин на Майской улице, априори пропитано старостью, оно граничит с вечностью.

Синица в небе

Посвящается сумасшедшим, способным отпустить из рук Журавля ради Синицы в небе.

Жил на свете один Орнитолог. И была у него мечта: заполучить райскую птицу. Ему наскучили водившиеся в местном климате породы: воробьи да галки, грачи да вороны, в лучшем случае иволги. Орнитолог честолюбиво полагал, что ему с его незаурядным умом и талантом негоже заниматься однообразными пичужками, о которых науке и так уже почти всё известно. Он в своих изысканиях заслуживал лучшего.

Как-то раз директор одного из зоопарков подарил учёному за его заслуги Журавля. Привыкшая к неволе птица чинно расхаживала по двору Орнитолога, искоса осматривая окрестности и самовлюблённо изгибая длинную шею. Журавль осознавал, что представители его породы стоят дорого, а потому, зная себе цену, всегда как должное принимал комплименты посетителей зоопарка. Преклонения ожидал он и от своего нового хозяина.

Гости Орнитолога и впрямь завидовали счастливчику, принявшему такой красивый пернатый подарок. Заверяли, что Журавль вполне может именоваться райской птицей, которую и искал чудак-учёный. Только сам владелец не разделял такое мнение. Приобретение своё он считал пустышкой, за нарядным оперением и изящными изгибами осанки ему не видилось ни души, ни самобытности, ни разума. При первой же возможности он продал Журавля другому зоопарку, продолжая лелеять свою мечту о райском создании.

Говорят, птицу видно по полёту. Орнитологу предстояло удостовериться в истинности этого утверждения. Однажды ему повстречалась Синица. Обычная синица с желтовато-серыми пёрышками и миниатюрным клювиком. Но, наблюдая, как она порхала с ветки на ветку в саду перед его окнами, Орнитолог не мог отвести взор, поражаясь, сколько жизни и задорного вызова читалось в её движениях.

У него не поднялась рука пытаться ловить её. Сама мысль о клетке применимо к этому симпатичному существу казалась ему кощунственной. Он надеялся приручить Синицу, чтоб та добровольно осталась жить у него.

Но независимая пташка ни в какую не поддавалась ни на уговоры, ни на угощения. Она не разрешала погладить себя и каждый раз отправлялась искать ночлег в других местах, не желая признать, насколько уютней и лучше было бы для неё обрести дом и заботливого хозяина. Порой, борясь с непогодой, не находя, где укрыться от хлёсткого ветра, она сдавалась, слабела и сама возвращалась, робко стуча клювом в оконную раму, чтоб Орнитолог впустил её. Но стоило Синице позволить себе присмиреть и проявить немного нежности, как она начинала злиться на себя, дичась пуще прежнего, и до крови клевала острым клювом кормившие и ласкавшие её руки. А затем стремительно улетала не оборачиваясь, скрывая за показным нахальством душивший её стыд.

Орнитолог не обижался на наглость своей подопечной, а лишь диву давался: откуда под жёлтыми пёрышками крохотной грудки взялось такое мятежное сердце? И как в маленькой птичьей головке вмещается столько своенравных мыслей?

Коллеги потешались над Орнитологом. Сама идея поимки райской птицы казалась им забавной. Тем более верхом безумия считали они упустить Журавля, чтобы потом выдавать за райскую птицу какую-то там невзрачную синичку, которая к тому же вместо благодарности за оказанную честь не упускала случая уделать экскрементами карниз дома Орнитолога2.

Орнитолог терпеливо отчищал карниз, надеясь, что согласно народной примете это на счастье.

Он давно уже оставался глух к насмешкам своих товарищей. Какими бы знатоками те ни слыли, им не понять. Они ведь не видели по-человечьи умных глаз необыкновенной Синицы, не слышали трогательного звучания её щебета и уж точно не снизошли бы до того, чтобы вникать в психологию крошечного существа.

Как и положено человеку, посвятившему свою жизнь крылатым созданиям, Орнитолог любил смотреть на небо. По вечерам, когда он вглядывался в звёздную россыпь на тёмно-синем фоне, традиционные созвездия теряли свою форму и жемчужные светила выстраивались в его глазах в контуры птичьих фигур. И Орнитолог ждал, не упадёт ли случайно одна из звёзд, чтобы в момент её падения он загадал своё единственное желание: пусть его мечущаяся райская синица наконец отыщет для себя достойное место, будь то собственное гнездо, его дом или бескрайние небесные просторы.

Допив на веранде чашку чая с мятой, Орнитолог отправлялся спать, обычно прокручивая в голове одну и ту же мысль: какой дурак додумался постановить, будто синица должна быть в руках, а журавль – в небе, да ещё и определить, что из этого лучше. Ведь жизнь слишком сложна, чтобы сводить её к строчке пословицы.

Агония потери

– Твои страхи запоздалы. Сначала ты долго боялся привязаться ко мне, хотя это произошло ещё при первой встрече. Потом стал бояться меня потерять, но на самом деле и это ты уже давно сделал, перестаравшись в борьбе с «ветряной мельницей», созданной твоим первым страхом.

– Тогда почему всё это время ты была рядом?

– Продлевала агонию. Слишком не хотела быть потерянной. Вела себя, словно это не так.

В погоне за необычностью

Я хотела чего-то необычного, и потому вместо привычного апельсинового стала заказывать грейпфрутовый фреш. Через несколько посещений кафе это вошло в привычку. Необычность улетучилась.

Умеют ли эгоисты любить?

Умеют ли эгоисты любить?

Давайте подумаем на примере меня. В моём эгоизме ведь сомневаться не приходится.

Я забираюсь к вам на колени, трусь о ваши руки, позволяю и даже прошу меня гладить, тыкаюсь влажным носом вам в лицо, лижу ваши щёки только потому, что мне это нравится. Мне хочется ласки, и я дарю свою, чтобы получить её взамен.

Моё мурлыкание есть выражение моих эмоций. Однако оно совпадает с вашими желаниями, с тем, что вы хотите слышать рядом с собой. Но вы замечали, что я не реагирую на ваши эмоции. Ссоритесь ли вы, грустите ли – я веду себя одинаково. Зато терплю, когда вы и особенно ваши дети не угадываете моё стремление к покою и тискаете меня.

Я в своё время была заведена кем-то из вас ради «скрашивания одиночества». Теперь вы вместе и прекрасно скрашиваете одиночество друг другу, но меня оставили как источник дополнительного тепла и уюта. К тому же вы с умилением любуетесь, как я сплю, свернувшись клубочком. Мои повадки забавляют вас, раз вы так часто снимаете мои естественные каждодневные действия на видео. Вы выделили часть бюджета на моё кормление и уход за мной, но тем самым вы удовлетворяете собственную потребность в заботе о ком-то. Так не из эгоистичных ли побуждений держите и вы меня?