Хромая лошадь

Фотограф Анна Нисс

Редактор Наталья Астанина

Корректор Анастасия Лобанова

Дизайнер обложки Соня Мироедова

© Кира Лобо, 2023

© Анна Нисс, фотографии, 2023

© Соня Мироедова, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-7610-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дул холодный декабрьский ветер. Вперемешку с мокрым белым снегом в воздухе хаотично летал серый пепел. Со всех сторон доносились звуки сирен и крики людей. На замёрзшей земле лежал человек и смотрел в ночное небо. Вокруг был едкий чёрный дым. Очень много дыма…

Глава 1. Макс. Понедельник

Я сидел в кожаном кресле и крутил в руке ампулу пентобарбитала. Меня окружала звенящая тишина, но если слушать вдаль, то можно разобрать, как через два номера от моего кто-то спустил воду и перекинулся с кем-то парой слов.

«Не одному мне не спится», – усмехнулся я.

На стеклянном столике передо мной стоял рокс с водой. Рядом с ним лежал шприц на два миллилитра.

«Может, лучше было бы взять инсулиновый, – рассуждал я, глядя на длинную иглу, – хотя одного миллилитра мне может не хватить, а делать несколько уколов неразумно…»

Я поднёс ампулу ближе к глазам и стал разглядывать, как прозрачная жидкость переливается от еле заметных колебаний.

Когда я набирал шприц, мои руки не дрожали: мне неоднократно приходилось это делать. Я не чувствовал страха, неуверенности или других подобных чувств, описанных всякими соплежуями в прокатном кино. Я насмехался над их ничтожностью, потому что, оказавшись на их месте, я ощутил безграничную власть.

Я обожаю власть. Я люблю её больше, чем деньги. Но в последнее время у меня не было ни грамма её: в своей жизни я больше ничего не контролирую. Поэтому сейчас, ощупывая пальцами эту маленькую стекляшку, я упивался своим всемогуществом.

Когда твоя жизнь рушится как карточный домик, тебе остаётся только стоять в стороне и смотреть на неизбежное. Чувствуешь себя жалким от осознания того, что тебе не спасти эту конструкцию, даже если начнёшь хаотично ловить единичные бумажные квадратики. Но когда в твоих руках лежит эта крошечная ампула, ты понимаешь, что существование всего мира в данный момент зависит только от тебя и только ты решаешь, что будет дальше.

Представляете, сколько власти в одной малюсенькой скляночке?

Держа ампулу в левой руке, а шприц в правой, я рассматривал бледную кожу на предплечье. Чёткие синие линии притягивали взгляд.

На кровати зажужжал телефон. Хватило же мне ума поставить его на беззвучный, а не вырубить к чёртовой матери. Я аккуратно положил шприц и ампулу на стеклянную поверхность и, подойдя к кровати, взял трубку.

– Макс, – раздался голос Леси, – я только что вышла из больницы. – Её прерывистая речь сопровождалась всхлипами.

– Что случилось? – напрягся я.

– Они сказали, что уже сутки не бьётся сердце, дали какие-то таблетки… Его больше нет. – Она разразилась рыданиями.

Я медленно опустился на покрывало. Мне показалось, что и моё сердце не бьётся. Я никогда не умел утешать по телефону.

– Мне приехать? – спросил я.

– Нет, нет, просто скажи, где ты, я сама приеду.

До того, как её голова оказалась у меня на коленях, я уничтожил все улики. Вот же проклятье! Вряд ли получится раздобыть ещё одну ампулу…

Я молча гладил её по волосам и ждал, пока она первая заговорит. Не знаю, сколько времени прошло, но мне это молчание было не в тягость. Всегда можно найти, с кем поговорить, но не всегда есть с кем помолчать.

– Почему ты вообще здесь? – спросила она.

– Не хотел идти домой, – проговорил я. Мне подумалось, что я смогу отвлечь её, перетянув одеяло на себя.

– А кто с сестрой остался?

– Я проконтролировал, чтоб она уснула. И ушёл.

Леся поднялась и вытерла нос.

– Разве можно оставлять её вот так, одну? Она же совсем маленькая.

– Хочешь почитать мне нотации? – улыбнулся я.

Она шлёпнула меня по плечу.

– Не одному тебе тяжело, – сказала она.

Я посмотрел ей в глаза и не ответил.

– Ты Мите уже сообщила?

– Нет… Думаю, лучше при встрече.

– Тогда собирайся домой, пока он не начал тебя искать.

– Давай на двоих такси закажем. Тебе тоже надо быть дома.

– Уговорила. – Я хлопнул её по коленке.

– А с твоей сестрой я буду помогать.

– Необязательно, как-нибудь справлюсь, – отмахнулся я.

– Мне это нужно…

Я кивнул и обнял её. А через час мы были по своим домам.

С того момента прошло уже шесть лет. Но без напряга помолчать мне удавалось только в одиночку.

Мне часто снятся странные сны. Ещё более странно то, что я запоминаю их в деталях и подсознательно пытаюсь связать с оккультизмом. Нет, мне не снятся мистические существа или другие нарколептические картины. Но как говорил Стивен Кинг: «Мистика не так страшна, как реальность». Мне снятся слишком реальные сны.

– Макс! – звонкий девчачий голос вырвал меня из этого кошмара. – Твой телефон на кухне надрывается уже минут двадцать. Ты глухой?

Я лежал с закрытыми глазами, но сестра знала, что я уже не сплю. Она постояла над душой ещё минуту и, хлопнув дверью, вышла из комнаты. После смерти родителей она стала занозой в моей заднице.

Говорят, что о человеке можно судить по тому действию, которое он, проснувшись, делает самым первым, не думая. Я всегда смотрю на часы. Время – это всё. Я боюсь потеряться во времени, поэтому ставлю будильник на телефоне всегда, даже когда нет никаких дел. А может, я просто боюсь не проснуться… Который час?

Я дошёл до телефона, отключил звонок и сел за стол. Сестра сидела напротив и с важным видом листала журнал.

– Ты слышал новости? – спросила она.

– Во сне? – Я всегда говорил с сарказмом. Ну такой уж я человек!

– Вчера на Лифанова какой-то домик загорелся. Утром там нашли мужика с собакой. По телику показали.

Я застыл. «Это просто сарай», – успокаивал я себя. Чтобы не пугать сестру, я бросил:

– Да бомж, наверное.

– Наверное. Собачку жалко.

Я с трудом глотал кофе. Он отдавал гарью.

– Где ты был ночью?

– Не твоё дело, – отрезал я.

Она скрестила руки на груди и надула губы.

– Ты меня так спокойно оставляешь одну и не боишься, что со мной что-то случится. Ты меня не любишь!

Она резко повернулась и вздёрнула носик. Маленькая актриса.

– Ничего с тобой не случится, я всегда буду рядом. Ты от меня никогда не отделаешься.

Место, где мы собирались с пацанами, тихое и почти заброшенное. Это такой маленький лодочный домик, стоявший неподалёку от побережья Камы. Мы называли это место Пирс. Домик принадлежал моим друзьям – Глебу и Матвею. Они приходились друг другу единокровными братьями, но родились в один год. Внешне они тоже были похожи – не за счёт генов, нет, – просто у них был один стиль, если это можно так назвать.

Оба примерно одного роста; цвет волос разный, но причёски идентичные: по бокам волосы сбриты, а по центру небольшая длина, позволяющая собрать хвостик. На разных руках у них набиты разные татуировки, но издалека эти кляксы казались одинаковыми. Различие между ними было только в том, что у Глеба в левом ухе болтался маленький серебряный крестик. Все знакомые считали их близнецами. Собственно, при моём знакомстве с ними Док их так мне и представил.

С самого первого дня Пирс стал для меня отдушиной. Я обожал это место. Мы собирались там почти каждый вечер. Разговаривали, пили, дурачились – время пролетало со скоростью сапсана.

В нашей компании я моложе всех – когда мы познакомились, мне ещё не было и двадцати, – поэтому Док, как самый старший из нас, невольно взял меня под своё крыло.

Матвей производил впечатление весьма безобидного человека. Он не любил конфликты, избегал сложностей и в целом относился к жизни беззаботно. Иногда даже чересчур. Возможно, потому что по гороскопу он такой лёгкий и воздушный, а возможно, причиной было то, что под утро он всегда уходил с Пирса укуренный в хлам. Как-то раз он заметил моё напряжённое состояние и предложил мне, Док тут же подскочил и отпихнул его:

– Ещё раз увижу – руку сломаю.

Матвей отшагнул от меня как от прокажённого. Глеб смотрел в сторону, показывая, что он не при делах. Повисла тишина. С Доком вообще никто не спорил, потому что он слишком непредсказуем. Он мог сегодня посмеяться над твоей шуткой, а завтра выбить из тебя всю дурь за неуместную фразу. За каждого из нас он готов наброситься на любого и забить до смерти голыми руками. Все знали, что с ним можно ничего не бояться, но сами боялись его как огня. Его безмерно любили за то, какой он есть, и никто не посмел бы идти против него. Больше с подобными предложениями Матвей ко мне не подходил.

Док был для меня неоспоримым авторитетом. Я не просто хотел быть как он, я хотел быть им. Я перенимал его манеру общения, копировал его жесты, даже думать старался его мыслями.

Каждый день он рассказывал или показывал что-то новое для меня, и я хватал информацию так же жадно, как рыба, выброшенная на берег, хватает ртом воздух. Док научил меня драться, выкручиваться и – что самое главное – точно понимать, когда пора сваливать.

Я кайфовал от ощущения некоторого превосходства над людьми, не имеющими такого тесного контакта с этим человеком.

Глеб – воплощение жестокости. Мелкое воровство для Близнецов было основным заработком, но Матвей делал это лишь с целью наживы, а вот Глеб всегда старался не упустить возможности нанести какой-нибудь ущерб вещам или их владельцу. Для него было неважно, что отбирать, ему как будто нравился сам процесс. По уровню агрессии до него дотягивает разве что Алекс ДеЛардж1.

Прошлой ночью Глеб предложил поджечь какой-то сарай.

– Гори-гори ясно, чтобы не погасло! – вразнобой горланили Близнецы.

В ногах у Дока стояла канистра с горючей жидкостью.

– Чё стоишь? Поджигай и кидай вон в то окно. – Глеб весело толкнул меня в плечо.

Я стоял со стеклянной бутылкой в руке. Из горлышка свисал кусочек ткани, на дне плескалась тёмно-коричневая смесь.

– Я не докину до окна, – сказал я, доставая зажигалку из кармана.

– Не страшно, стены деревянные, а дерево отлично горит.

На этой фразе я услышал в голове щелчок, который означал: ты запомнишь это на всю жизнь. Не знаю, что это за штука, но почему-то некоторые услышанные мной фразы вот так щёлкают и запоминаются действительно надолго. «Дзинь. Записано».

Я поджёг край тряпки, посмотрел на оконный проём и снова перевёл взгляд на бутылку. Она начала нагреваться. Док окликнул меня и выхватил бутылку из моих рук.

– Хочешь ожог получить? Если долго не можешь решиться что-то сделать, – он подбросил бутылку в воздух, поймал её и замахнулся, – надо просто брать и делать это.

На последних двух словах Док швырнул бутылку в стену сарая. Стеклянный сосуд разлетелся вдребезги, и разлитая жидкость мгновенно вспыхнула, охватив полстены ярким пламенем. Ребята восторженно загалдели. На секунду мне показалось, что я уже видел этот момент. Дежавю. Вдалеке завыла сирена.

– Чёрт, сваливаем!

Я кинул последнюю бутылку в сторону. Близнецы, не оглядываясь, побежали врассыпную. Краем глаза я заметил, что задняя дверь полыхающего сарая открылась, и мне послышался собачий лай. Я старался прислушаться, но Док потянул меня за рукав и потащил за собой.

– Можно в пятницу не ходить в школу? – Сестра, понурившись, крутилась на стуле.

– С какого перепугу?

– Я устала учиться, а там ещё и на физре бегать придётся.

– Пятница – это последний день перед выходными. К тому же скоро каникулы. Найди в себе силы. А в субботу съездим с тобой погулять куда-нибудь.

– Ну ладно, – бросила она и побежала собираться.

Чтобы добраться до Пирса, мне надо проехать три остановки на «элке»2. Я стоял на платформе и ждал поезд. Я услышал, как он подъезжает к повороту, увидел яркий свет фар, разрезающий вечерний полумрак, и подошёл поближе к краю, чтобы войти в вагон первым. Интересно, а что будет, если я шагну прямо перед ним? Я вижу, как я шагаю; поезд, не сбавляя скорости, сбивает меня. Я чувствую сильный удар. Я описываю глазами траекторию полёта моего тела. Я чувствую, как стальные колёса на пару с рельсами перемалывают мои кости. Я слышу, как кричит какая-то женщина. В это время на платформе было немного человек, и никто из них не ожидал такого.

Я моргнул. Передо мной открытые двери вагона. Я вошёл вместе с остальными пассажирами и поехал до своей станции.

Вы спросите, откуда вообще у меня такие образы? Ну я люблю заниматься самоанализом, но многим моим действиям логического объяснения нет. Подобные вспышки частенько настигали меня в самые неожиданные моменты. Причём я никак не мог понять: какое у них основание? Они всплывали настолько внезапно, что иногда я просто не успевал проследить цепочку их возникновения.

В таких видениях я видел множество различных вариантов своей смерти. Хотел ли я умереть? Определённо, нет. Больше нет… за последние шесть лет.

Поначалу меня это пугало, но со временем я научился видеть эти кадры со стороны и стал относиться к ним с любопытством: меня забавляло, что когда-нибудь (ха-ха!) я смогу сказать, что знал, как умру.

Про Дока, Близнецов и меня говорят, что мы плохая компания. Та самая, в которую родители боятся, что попадут их дети.

Знаете, почему чаще всего в плохие компании попадают дети из неблагополучных семей? Потому что в таких семьях они не чувствуют, что у них есть семья, не чувствуют себя частью единого целого.

Но, вообще-то, такое бывает не только в явно неблагополучных семьях, но и в тех, что кажутся весьма приличными.

В «плохих компаниях» есть один большой плюс, который так притягивает молодёжь, – чувство единства. Ощущение того, что ты не одинок. Уверенность в том, что тебя не бросят, потому что ты часть этой искусственно созданной семьи.

Человек – существо социальное. Никто не хочет быть отщепенцем. Большинство людей нуждаются в ощущении причастности к какой-либо группе. Это может быть что угодно: семья, хоккейная команда, секта. Но чаще – оттого что проще – это «плохая компания».

И больше всего пьянит чувство неуязвимости, которое человек испытывает, когда слышит в трубке небрежное, но заветное: «Ща подскочу».

Когда за тебя впрягаются по первому зову, ты становишься бессмертным. А кто из молодых не хочет быть бессмертным?

Обожаю нашу плохую компанию. Это лучшее, что может быть. Наша четвёрка была основным ядром. Периодически к нам прибивались другие пацаны, иногда даже оставляя неплохие воспоминания, но со временем они откалывались или оставались на расстоянии. «На связи!» – говорили они, прощаясь. Никто не обижался, мы умели не держать людей возле себя. По крайней мере, мне так казалось.

По вечерам я действительно становился бессмертным. Но днём нужно ходить на работу.

Кто вообще придумал, что всем нужно работать? Выходные, безусловно, расслабляют. Если бы не моя сестра, я бы точно не занимался этой фигнёй. Но желание сделать её жизнь лучше намного сильнее, чем нежелание ездить каждый день в офис. Поэтому сегодня я снова офисный планктон.

Не могу сказать, что работа даётся мне с трудом, вовсе нет. Я быстро нахожу контакт с людьми, легко перекладываю ответственность на других, но так же легко и сам справляюсь с поставленными задачами. Если честно, мне вообще всё даётся легко – грех жаловаться.

Иногда мне становится настолько неловко из-за отсутствия сложностей, что я придумываю их сам. Не хочу, чтобы остальные ненавидели меня только за то, что я лучше; не хочу выделяться способностями; не хочу, чтобы это выглядело как хвастовство. Я рос в тех кругах, где не принято было умничать. Да и сам я умников терпеть не могу.

В школе я не напрягался потому, что мне изначально было под силу то, для чего другим нужно было попотеть; в институте – потому, что я умел договариваться и знал, что этот навык важнее тупой зубрёжки; а на работе… Когда Леся перестала мне помогать, пришлось искать работу. И, несмотря на моё огромное нежелание, нашёл я её также легко.

Пожалуй, да, особых проблем работа не доставляет. Просто я не хочу. Не моё это. Отстаньте от меня, я прожигатель жизни.

Мне нравится офисный коллектив, и ответную симпатию я чувствую, и работается легко, но у меня нет стремлений сделать карьеру. Уровень моих амбиций просто ниже плинтуса. Мне плевать на будущее. У меня его нет.

После очередного бесполезно проведённого дня на работе я старался как можно быстрее перевоплотиться в участника своей «плохой компании». Моя любимая часть каждого дня – дорога до Пирса.

К вечеру земля покрывалась ледяной коркой, и звук этой хрустящей под кроссовками поверхности напоминал о скором приближении зимы. Не удивительно: сегодня последний день осени.

С одной стороны, зиму я люблю: рано темнеет и поздно рассветает, а мне нравится, когда темно. При дневном свете я чувствую себя незащищённым, слишком открытым; мне постоянно кажется, что на меня все пялятся. Может, это комплекс какой-то, не знаю, но я не люблю, когда меня видно в мельчайших деталях, я хочу оставаться тёмной и загадочной лошадкой.

С другой стороны, на Пирсе нет отопления, и в холодное время года там делать нечего. Сейчас ещё терпимо, но к середине декабря ударят морозы, и нам придётся на время расходиться. Не сидеть же по подъездам, в самом деле! К тому же они всегда заняты влюблёнными парочками, бомжами и обдолбанной молодёжью – не наш всё-таки уровень.

Зимой как-то спокойнее на душе: нет такой суеты, что бывает летом. Хотя, когда к нам приезжают москвичи, они визжат, что наш темп жизни и без того слишком медленный. Идиоты. Разве медленно жить не означает дольше? Пусть сидят в своей Москве и носятся там как ужаленные, а мы тут живём в кайф. Жалко только, что холодает быстро, хоть и снега ещё нет.

Я развалился в старом полукресле, приволочённом откуда-то Доком специально для меня, перекинув ногу через подлокотник, и наблюдал за Близнецами, которые привычно о чём-то спорили.

Док научил меня не встревать в подобные перепалки, так как считал, что всегда нужно оставаться выше этого. «Если хочешь, чтобы тебя слушали, говори тихо и только когда спрашивают, – объяснял он, – иначе твои слова будут на одном уровне с собачьей брехнёй». Док никогда не участвовал в спорах, он говорил только тогда, когда напрямую обращались к нему. Потому мнение Дока ценилось дороже золота – его слушали, затаив дыхание. Мне хотелось, чтоб меня слушали так же, поэтому я брал с него пример и в этом. Отчасти я смотрел на остальных свысока, но всегда старался не подавать виду.

Сегодняшний вечер похож на тысячи других вечеров, которые мы проводили на Пирсе. Кто-то скажет: «день сурка», но вся прелесть именно в этом. Не хочу ничего менять, всё классно. И почему нельзя просто заморозить время и жить вот так всегда?

– Седой сейчас подскочет, – сказал Док.

– Он что-нибудь намутил? – встрепенулся Матвей.

– Нет, родной, по твоей роже соскучился.

По Пирсу раскатился гогот.

Седой – весьма подозрительный тип. Уж если наша компашка считалась мутной, то мутность Седого просто зашкаливала. Он вообще отбитый наглухо. С такими людьми, как он, даже такие, как мы, неохотно имели дела.

Я долго думал, откуда у него такое прозвище. По правде говоря, никто не знал, какой у него цвет волос; лично я его видел только бритым под ноль. Или в шапке. О, эта дебильная шапка! Непонятно, для чего он нацеплял её. Она не выполняла свою шапочную функцию: не закрывала уши и не защищала от ветра, она лишь слегка обозначалась на макушке. Вдобавок к этой шапке он носил цветную олимпийку для дополнения дебильного образа. Причём образ этот сопровождал его круглогодично. Он вёл себя так, будто думал, что выглядит максимально понтово. Тьфу, придурок.

Когда он вошёл, то сразу бросил свой товар на ближайший столик: издержки профессии. На моей памяти никто никогда не передавал это вот так в руки: один незаметно сбрасывал – мол, не знаю, откуда упало; второй поднимал с земли – ого, вот это находка!

Иногда он приводил с собой не менее мутных ребят, но мы никогда не спрашивали, кто это, и те всегда молчали. Вот и сейчас Седой пришёл не один.

– Знакомьтесь, это Кристина.

Мы уставились на державшую его под руку девушку. Она была одета вульгарно: джинсовая мини-юбка, колготки в сетку и короткий пуховик с огромным меховым капюшоном. «Неужели девчонки не мёрзнут?» – подумал я.

Она жевала жвачку, широко раскрывая рот. Несмотря на презрительно-оценивающий взгляд и дерзкую позу, её пухлое лицо выдавало несовершеннолетие.

– Твоя дама выглядит молодо, – сказал Матвей, подходя к столику, – лет на восемь, – со смехом добавил он.

Мы с Глебом тоже засмеялись.

– Вообще-то, мне шестнадцать, – произнесла Кристина детским голосом.

Смех затих. Матвей, неловко кашлянув, убрал пакетик с травой в карман. Я ногой отодвинул за кресло стоявшую на полу банку с пивом. Мы перевели взгляд на Седого.

– Ты в натуре привёл сюда школьницу? – спросил Док.

– Да чё такого? Любви все возрасты покорны, – промямлил Седой.

– Я знаю другую поговорку, но не буду её озвучивать в присутствии детей.

Мы с девицей переглянулись. Она фыркнула. Я выглядел моложе своих лет, очевидно, она решила, что Док намекает на меня. Я мысленно посмеялся.

– Зай, чё им от меня надо? – пропищала она своему спутнику.

– Да ничего, – ответил тот. – Давайте бабки, и мы погнали, – бросил он в нашу сторону.

По негласным правилам, деньги, в отличие от товара, кидать нельзя. Док протянул ему руку на прощание и передал сложенную купюру через рукопожатие. Этикет как-никак.

Я снова посмотрел на Кристину, разглядывая её наивное лицо, и в мыслях у меня проскочило, что лет через пять моя мелкая сестра может так же стоять в каком-нибудь задрипанном гараже, в таком же потаскушном прикиде, обнимаясь с таким же чуханом. Я сжал зубы и тряхнул головой.

– Да, кстати, – выпалил Седой, – Рамиль назначил мне встречу на завтра. И что-то мне подсказывает, что он придёт не один. Буду вам очень признателен, если уделите мне завтрашний вечерок. Всё-таки мы с вами одну лодку раскачиваем.

Я потёр вспотевшие ладони и посмотрел на Дока. Близнецы молчали.

– Да не ссыте, – улыбнулся наш гость, – просто разрулим некоторые недопонимания.

Про нашу компашку нельзя сказать, что мы друзья, команда или коллектив. Мы скорее стая, а в каждой стае есть вожак. И в нашей стае вожак – Док. Я не знал, какие отношения связывали Дока и Седого, но однозначно что-то бóльшее, чем товарно-денежные.

Седой мне не нравился. Каждый раз, когда он приходил, я автоматически сжимал губы и старался не смотреть в его сторону, как будто его здесь нет. Он был непропорционально худой, с уродливой бритой башкой на тонкой шее, издалека он походил на Голлума из «Властелина колец». От него воняло, и он горбился, как сутулая собака. Из-под тонкой олимпийки торчали позвонки. «Зимой и летом свечу хребетом». Но, когда я смотрел на остальных, я понимал, что, кроме меня, этого никто не замечает. И только спустя время я признал очевидный факт. Я, мать его, ревновал.

Я чувствовал, что Док, державший меня под своим крылом, под вторым держит Седого. И мне не хотелось думать о том, кого из нас он выберет, если придётся выбирать. В том, что в посторонних разборках Док за него заступится, я даже не сомневался.

– Мы придём, – сказал он.

– Замётано.

Когда парочка покинула Пирс, Глеб озвучил то, о чём думали все:

– Видимо, кроме школьниц, на такого чудика больше никто не клюёт.

Матвей захихикал. Док повернулся ко мне:

– Никогда так не делай.

– Хорошо, мам, – усмехнулся я.

Я наклонился за пивом и, пока поднимал банку, незаметно протёр края – вдруг на них осели пыль и микробы. Я не люблю грязь, но мне не хотелось, чтоб пацаны дразнили меня «принцесской». Больше всего я боялся упасть в глазах Дока. Да-да, посмотрите, какой я крутой.

Вообще, мне больше нравится пить из стеклянных бутылок, прямо из горла. Чувствуешь себя как-то на ранг выше, чем когда пьёшь из дешманских жестяных банок.

К тому же бутылку всегда можно использовать в целях самозащиты.

– У тебя всего несколько секунд, действуй!

Я взял бутылку из-под пива за горлышко и замахнулся, чтобы разбить и сделать «розочку».

Док заржал. Я замер в недоумении.

– А что не так?

– Фильмов пересмотрел? Давай сюда эту штуку, сынок. – Док двумя пальцами выхватил стекло из моих рук. – Забудь эту хрень. Ты же можешь сам порезаться. Тебе это надо?