Лето в Гапсале

– Маменька, – сказала Юлия удивленной Елене Николаевне: – вы меня, я вижу, не понимаете; повторяю вам, я решилась выйти за графа Деревицкого; отец прав, – я увлеклась самым глупым, самым безрассудным образом; на меня нашло какое-то ослепление, которого я теперь сама понять не могу… я просто с ума сходила, когда воображала, что эта жизнь здесь будет по мне. Cétait sans doute du dépit. Вы знаете: мне было досадно, что в Петербурге я не могла занять одного из первых мест в обществе, и я бросилась в эту Аркадию… но это не могло быть продолжительным. Словом, я теперь проснулась… пасторальное сновидение миновалось, я опять прежняя Юлия, не вялая пастушка, но живая и блестящая… Нет, маменька, – продолжала она, невольно смеясь над собой: – вообразите себе будущую графиню Деревицкую супругой Вонненштерна; вообразите ее себе в этом большом, пустом доме, где мебель так симметрически, так чинно расставлена по стенам, – зимой, когда снег завалит всю опустевшую окрестность среди этого благочестивого семейства… Молчание царствует в комнате, мать вяжет чулок, сентиментальная Луиза читает Шиллера, я, в белом платье, нянчу пятого или шестого ребенка своего, – ведь в этом благословенном краю, в одной семье бывает до двадцати детей, – идеальный мой супруг, в бархатном казакине, нежно глядит на меня… какая картина! Но вот отец, читающий про себя газеты, вдруг поднимает кверху указательный палец: все семейство с благоговением готовится его слушать, и он читает вслух назидательное рассуждение о картофельной болезни и о предохранительных средствах против нее…

И Юлия звонко засмеялась. Елена Николаевна нехотя также улыбнулась; но ей было видимо не по себе: она не находила возражений против мужа и дочери, но переворот в ней еще не успел совершиться.

– Да как же, Юленька, – сказала она наконец смиренно, – как же ты объявишь Вонненштерну свой отказ?

– Ну уж это, маменька, потрудитесь вы сами сделать… вам ловчее… но вот кто-то подъехал ко крыльцу, верно он… я уйду, а вы с ним справьтесь, как знаете. Признаюсь, мне не хотелось бы видеться с ним. Мне уж давно опротивела его сентиментальность.

И Юлия поспешно вышла в соседнюю комнату.

Елена Николаевна осталась в самом тревожном недоумении: ей было жалко Вонненштерна; она боялась также сцены и упреков с его стороны, и не знала, как приступить к делу, и что ему сказать.

Войдя в комнату, Вильгельм не мог не заметить испуганного и грустного выражения ее лица; он бросился к ней со словами: «Что с вами?» – Она протянула ему обе руки, но не могла выговорить ни слова… Вонненштерн невольно сам выручил ее из беды. На столе еще лежал конверт и скомканное письмо Глинского. Молодой человек догадался, что оно причиной ее огорчения; он в свою очередь побледнел и трепетным и глухим голосом спросил, видимо боясь услышать ответ:

– Что? Отказ?.. Муж ваш не соглашается – верно так?..

– Да, да, он не соглашается, – отвечала Елена Николаевна, почти обрадованная, что нашелся предлог для отказа.

– А Юлия? Что же Юлия?.. – с жаром спросил Вильгельм, схватив Елену Николаевну за руки, и бессознательно тиская их в своих.

Елене Николаевне стало страшно и также жалко бедного молодого человека; она отвечала чуть внятно:

– Юлия плачет, но должна повиноваться отцу… Но она не предвидела последствия этих необдуманных слов… Громкое восклицание Вильгельма открыло ей ошибку…

– Где Юлия? Где она? Я хочу ее видеть! Если она меня любит, если я также необходим для ее счастья, как она для моего, то ничто в мире не может нас разлучить; муж ваш смягчится, он должен смягчиться… Юлия! Где Юлия?..

Испуганная Елена Николаевна решилась идти к дочери: она совсем растерялась и не знала, что ему сказать…

– Юленька, душа моя, прошу тебя, – сказала она, входя к дочери: – пойди, поговори с ним сама; я с ним сладить не могу.

– Да чего же он хочет? – спросила Юлия.

– Он хочет тебя видеть.

– К чему? Не может же он на мне жениться насильно; чего он от меня может требовать? Вы ведь сказали ему что я по собственному желанию выхожу за другого?..

Елена Николаевна замялась.

– Маменька, – воскликнула Юлия, вскакивая с места: – вы его верно обманули, я это вижу, вы сказали ему, что я его люблю: это нехорошо…

– Мне его стало так жалко, – жалобно проговорила мать.

– Тут всякая жалость не у места, – отвечала Юлия отрывисто, – пойдите же, скажите ему, что я себя чувствую нехорошо и никак не могу и не хочу его видеть; но что сегодня же он получит от меня письменный ответ, который ему все объяснит…

Елена Николаевна с поникшей головой отправилась обратно в столовую и передала Вильгельму слово в слово поручение дочери.

– Не может и не хочет меня видеть, – повторил он тихо, про себя, и вопросительно взглянул на Елену Николаевну; мучительное сомнение кольнуло его в самое сердце…

Но Глинская не смела смотреть ему в глаза, взгляд ее упорно вперился в пол… Может быть, Вонненштерн все понял в эту минуту…

– Прощайте, сказал он торопливо, я иду домой… буду дожидаться ее письма.

И он поспешно выбежал из комнаты.

Юлия тотчас же села писать. Вот ее письмо:

«Нет, я не хочу вас обманывать, Вильгельм; не хочу оставлять вам по себе сожалений, которых не стою; узнайте же меня совершенно… я вас не любила! – я мгновенно увлеклась вашей романтической любовью, вашим красноречием… я слушала вас и воображала, что сочувствую вам… Семейная жизнь, украшенная поэтическими мечтами… Вертер и Шарлотта… ваш гармонический голос, этот новый для меня чуждый до сих пор колорит, эта обстановка… море, лес, фантастически освещенный, прогулки при лунном свете, все это подействовало на мое воображение… и ослепило меня… Я как будто читала увлекательный роман и воображала себя его героиней, а вас – его героем… или играла прекрасную пьесу, в которой я исполняла роль jeune première, а вы – роль jeune premier… Но теперь представление кончилось, занавес опустился, актеры бросают свои роли и возвращаются к действительности… И для вас это лучше, Вильгельм – я бы не составила вашего счастья… Женитесь на соотечественнице, на малой, благоразумной девушке, которая мечтать не станет, а станет вас любить… на девице Каролине Розенберг, например… я знаю, что вы ей нравитесь… Вы будете счастливы… а я пойду своей дорогой, я выхожу за графа Деревицкого, человека уже немолодого, – конечно не по любви – я теперь вижу, что я не способна к любви, по крайней мере, я не могу любить долго и спокойно… Воображение мое постоянно жаждет новой пищи… Простите меня, Вильгельм, если я вас избрала для этого занятия… поверьте, – я это сделала бессознательно, и не имела намерения играть вашими чувствами. Прошу вас, расстанемся друзьями…

Ответ не замедлил; он был написан торопливой, но твердой рукой. Видно было, что писавший эти строки испытывал глубокую скорбь, но судорожно превозмог ее в эту минуту и не хотел еще предаваться ей.

«Итак, вы меня не любили, Юлия; и я мог ошибиться до такой степени!.. принять брожение праздной фантазии за истинное чувство!.. Но я вас не обвиняю, я не хочу думать, чтоб вы с намерением обманывали меня… мне отрадно считать Bac достойной сожаления. Если вы кого обманывали, то саму себя. Благодарю вас за то кратковременное счастье, которое вы мне доставили. Будьте счастливы, я вам это говорю от души. Вы избрали себе другую дорогу – идите по ней. Желаю, чтобы вы никогда не раскаивались в своем решений. Благой ли путь вы избрали – докажет будущность… Помните одно: с годами воображение остывает, но сердце остается, а оно находить удовлетворение только в тихой, семейной жизни…

Прощайте, Fräulein Julie; еще раз, будьте счастливы. Прощайте…

Прочитав это письмо, в котором каждое слово было проникнуто глубоким чувством, Юлия осталась на месте как вкопанная: она была тронута. Елена Николаевна глядела на нее с беспокойством, и в молчании ожидала ее первого слова.

– Что, маменька, – сказала она наконец тихим голосом: – что, если я в самом деле ошиблась! Если я упустила настоящее счастье и гонюсь за его тенью… Но, что пользы об этом думать, – прибавила она вдруг, весело тряхнув головкой, и улыбаясь сквозь слезы: – сделанного не переделаешь, ce serait du réchauffé. Давайте-ка, лучше, готовиться к отъезду!

– Конечно так, – отвечала Елена Николаевна со вздохом.

На другой день дорожная карета Глинских снова застучала по улицам Гапсаля. Жители опять выглядывают из окон, но на этот раз много знакомых голов приветливо кивают путешественницам и провожают их прощальным взглядом. Все более или менее сожалеют о них. У одного окошка, за одной занавеской, прячется розовое личико… Девица Розенберг не может скрыть радостной улыбки, и надежда оживает в ее сердце…

Карета выехала из города. Елена Николаевна и Малаша перекрестились, Юлия задумчиво углубилась в свой уголок… Вот опять корчма, вот печальное кладбище, – вот поворот, вот белеется вдали большой дом Вонненштернов… Когда карета поравнялась с ним, Юлия высунулась в окошко, надеясь и почти желая встретить прощальный взгляд Вильгельма, но она никого не увидала: все было пусто и мрачно, только в саду мелькнула чья-то тень, и тотчас же скрылась за деревьями…