Меня зовут Дикси

© Григорий Лолиш, 2018

ISBN 978-5-4493-5229-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Меня зовут Дикси. На самом деле моё имя звучит не так, но вот уже много лет все называют меня Дикси. Я к этому привык. Cтранно подумать, что меня могли бы звать не Дикси, а как-нибудь по-другому, пусть даже моим настоящим именем.

Я родился и вырос в южном городе, столице одной маленькой виноградной республики, как раз там, где заканчивается Европа и начинается Азия.

Как все южные города, мой город был пёстрым, многоликим и шумным. Он живописно раскинулся меж отрогами горного хребта, и, завернув за угол оживлённой улицы, нередко можно было обнаружить нависшую над тобой скалу или небольшой овраг, заросший дерезой.

Город теснили горы, но он не сдавался. Оседлав предгорья и уцепившись за каменистые кручи своими кварталами и микрорайонами, он тянулся всё выше и выше.

Улицы разбегались по холмам, пересекались ручьями, упирались в фруктовые сады. Школьниками мы совершали набеги на эти сады и возвращались домой перемазанные черешневым соком. Дикие абрикосы и тутовые деревья росли на каждой улице, и когда они плодоносили, мы вволю лакомились их сладкими плодами, расположившись на развилках ветвей в трёх, четырёх, а то и пяти метрах над землёй…

Сейчас, когда спустя много лет я сижу перед компьютером в ожидании начала торговой сессии на фондовой бирже, жизнь представляется мне открытой на сегодняшнем дне книгой. Это и есть сегодня. Текст здесь проступает на глазах. Предложение, ещё одно, абзац, второй, третий… Забежать вперёд нельзя, там чистые, ещё не разбитые на главы и абзацы страницы.

Зато назад можно листать сколько угодно. Там моё прошлое ─ детство, юность, зрелые годы. Там первая любовь и первый седой волосок, там ссоры, драки, синяки, слёзы, ошибки, поражения и победы…

Я зарабатываю на жизнь игрой на фондовых биржах. Кто-то называет это биржевыми спекуляциями. Мне не нравится слово спекуляции. Я предпочитаю называть это ёмким словом игра.

Сидя перед монитором, ощущаешь время и пространство полнее, чем когда находишься за рулём автомобиля, в супермаркете или за стойкой бара. Вот хотя бы сейчас: через несколько минут откроются биржи США и Канады. А в Европе торговая сессия в самом разгаре. В Азии ─ в Токио и Пекине ─ биржи закрылись несколько часов назад.

Торговая сессия началась. Таблицы котировок заполнились зелёным и красным цветами. Зелёный цвет означает подъём, а красный ─ падение.

СМИ то и дело обновляют ленты новостей. События, факты, комментарии мгновенно впитываются алчущими денег финансистами и трейдерами, которые не отрывают глаз от мониторов с котировками. Под влиянием новостей они скоропалительно открывают и закрывают позиции, то есть покупают или продают. Миллионы фьючерсных контрактов, опционов и акций переходят из рук в руки, и эти сделки ежесекундно изменяют цены в таблицах котировок.

Я смотрю на монитор и впитываю информацию, как губка.

Цены на нефть идут вниз. Натуральный газ дорожает второй день подряд.

Доллар США растёт. Вернее, падает курс других валют по отношению к курсу доллара. На фоне усиления доллара золото несколько подешевело. Механизм воздействия новостей на рынок прост. Кто-то что-то сказал. «Что-то» моментально стало информацией. Её подхватили и разнесли ленты новостей. Теракт в Ираке. Катастрофа истребителя НАТО над Западной Европой. Недружественное поглощение крупного автоконцерна. Как это отразится на рынке?

Странно, что я стал биржевым трейдером. Делячество всегда было мне чуждо. Я никогда не умел «доставать», «пробивать», «толкать» и «выгадывать». Я любил рассвет у лесного озёра с вьющейся над поверхностью воды утренней дымкой. Любил наблюдать за, проносящимися на бреющем полёте над поплавком стрекозами, слушать стрекотанье кузнечиков на густом июльском лугу. Мне нравилось следить за перемазанными пыльцой полосатыми шмелями, копошащимися в цветах. И если хорошенько подумать, то я стал зарабатывать на жизнь игрой именно потому, что работать на себя означает быть свободным.

Но в этом нет никакой моей заслуги. Если бы в далёкой Мексике я не встретился с достойным сеньором Рикардо Мартинесом, всё могло сложиться по-другому.

Нашему с ним знакомству предшествовала цепь удивительных событий, подробный рассказ о которых последует сразу за прологом. А пока я немного расскажу о себе. С чего бы мне начать? Событий было так много…

Я сосредоточенно смотрю на монитор, на таблицы, графики, новости, но где-то в глубине сознания, словно орава мальчишек на заднем дворе, мелькают воспоминания. Я автоматически ворошу их, как страницы книги, и прошлое вспоминается целыми фрагментами, события включаются в памяти одно за другим, словно поочерёдно вспыхивают фонарики на новогодней электрогирлянде.

Детский сад, школа, служба в армии… Картины прошлого ─ это волны, которые равномерно, одна за другой, набегают на литораль памяти и откатываются назад, разгладив блестящий песок, на котором иногда остаётся какое-нибудь яркое воспоминание в виде раковины или куска коралла.

***

Летние каникулы мы с родителями проводили в местечке Манглиси, расположенном в горах, в шестидесяти километрах к югу от города. Это царство хвойных рощ, которые чередуются со смешанными лесами. Рощи и перелески здесь наполнены солнечными лучами. Воздух в них сух и упоителен. Он насыщен ароматами хвои и еловой смолы.

Сдача комнат городским курортникам, которые вывозили сюда на лето своих отпрысков, была одной из статей дохода местных жителей.

В этом крохотном городке, окружённом со всех сторон вековечным лесом, со мной произошла одна из тех историй, которые запоминаются на всю жизнь и оказывают сильное влияние на детское восприятие мира.

Тем летом мы, как обычно, снимали комнату в одном из крестьянских домов. По утрам меня будили крики петухов, я вскакивал и, наскоро сполоснувшись из висевшего на веранде рукомойника с подвижным носиком, ещё до завтрака мчался наружу, торопясь с головой окунуться в прекрасный мир дачной жизни. Всё здесь разительно отличалось от размеренного городского существования.

Новый мир обрушивался и подавлял своим размахом, едва только я переступал порог. В воздухе веяло хвоей, к этому примешивались запахи навоза и сырого сена. По двору бродили куры и утки, в загоне похрюкивало семейство свиней, мычали коровы, лаяли собаки.

Селяне просыпаются с первыми лучами солнца, и кто-то уже стучал молотком, кто-то переговаривался с соседом через забор. Над всем этим великолепием деревенского утра простиралась бескрайняя лазурь, о которую ветерок размазывал редкие облака.

Сосновый бор начинался в нескольких десятках метров от ворот. А перед самыми воротами в загончике из металлической сетки лежал Фридон. Это был огромный свирепый пёс, чистокровный кавказец, размером с телёнка ─ из тех самых лохматых пастушьих овчарок, которые в одиночку справляются с парой волков.

Когда кто-то посторонний проходил мимо сетки, Фридон вставал и провожал его долгим сосредоточенным взглядом. Обходилось без истеричного лая и капающей с клыков слюны. Единственное, что выдавало Фридона в такие минуты, ─ это раскрытая пасть и налитые кровью глаза.

Мне было тогда лет девять, и я отчаянно боялся Фридона и его раскрытой пасти. Когда приходилось проходить мимо его загона, я съёживался, чтобы казаться поменьше, и, глядя перед собой, торопился поскорее миновать жуткий участок.

В один прекрасный день я не знал, чем заняться с утра. Все соседские мальчишки, с которыми мы обычно в это время дня гоняли мяч, мастерили луки со стрелами или играли в войнушку, куда-то запропастились. Не находя себе никакого занятия, я с самым унылым видом слонялся по двору подальше от Фридона. В какой-то момент мне подумалось, что неплохо бы прошвырнуться до сосновой рощи. Там я мог встретить кого-нибудь из приятелей и великолепно провести время до обеда, играя в индейцев.

Выскочив на улицу, я вдохнул полной грудью воздух свободы и со всех ног понёсся к центральному входу в сосновую рощу.

Добравшись до двух каменных львов, я помчался по посыпанной розовым гравием тропинке. Подошвы моих сандалий вздымали пыль и взрывали аккуратно уложенные крохотные треугольнички и параллелепипеды гравия. Вскоре я добрался до просторной поляны, где стояли будка с газированной водой и маленький деревянный домик с вывеской «Фотоателье №7».

По поляне слонялись несколько курортников. Но никого из знакомых ребят я там не обнаружил.

Разочарованный, я поплёлся обратно. На углу безлюдной улицы околачивались дворняги. Псы были небольшие и меня не особенно обеспокоили, но на всякий случай я перебрался на противоположную сторону улицы.

Когда я поравнялся с собаками, одна из них, та, что покрупнее, резво потрусила через дорогу прямо на меня, а вторая, помельче и полохматее, принялась истошно гавкать в сторону улочки, на углу которой она торчала.

Я опешил. Завидев, что первая псина бежит прямо на меня с самым недружественным видом, я припустился бегом. Пробежав пару метров, я на бегу оглянулся и струхнул по-настоящему. Из улочки, в которую призывно гавкала лохматая, выдвинулась целая стая из четырёх или пяти собак. Все они немедленно приняли участие в событиях. Действующие лица выстроились в быстро бегущую цепь, головным звеном которой был малолетний автор этих строк.

Во главе остальных псов бежала довольно крупная собака, в которой можно было сразу определить восточно-европейскую овчарку с примесью дворняжичьей крови. Отставая от неё на полкорпуса, мчались остальные. Сердце подпрыгнуло и провалилось куда-то вниз. Я увидел, что дистанция между мной и собаками тает, как мороженое, и изо всех сил заработал ногами в отчаянной надежде дотянуть до двора.

Мне оставалось пробежать каких-нибудь пятнадцать метров. Но собаки были сильнее. Я уже слышал за спиной горячее дыхание овчарки и внутренне сжался, ожидая, что она вот-вот вцепится зубами мне в ногу. Как назло, на улице никто не появлялся. Я задыхался и сбавил скорость. Сзади послышался короткий рык. «Всё!» ─ подумалось мне. Я остановился и, судорожно глотая воздух, медленно повернулся назад.

Овчарка резко остановилась и застыла в метре от меня. С её нижнего клыка капнула слюна. Всё поплыло, словно в замедленной съёмке. Остальные собаки тоже резко остановились, словно налетели на невидимое препятствие. Лохматая собачонка из арьергарда нерешительно тявкнула, развернулась и побежала обратно. Овчарка в упор смотрела на меня… и тут я понял, что она смотрит не на меня, а куда-то дальше, на что-то за моей спиной.

Я повернулся и чуть не потерял сознание от ужаса. В нескольких метрах за моей спиной стоял Фридон. Он был огромен. Шерсть на его загривке поднялась дыбом. Складки кожи на пасти, дрожа, приподнялись, обнажив клыки. Я оказался между двух огней. Фридон пошёл на меня. Я закрыл глаза, повернулся к Фридону спиной и, сев на корточки, закрыл руками голову. Последнее, что я увидел, был удаляюшийся хвост овчарки, которая уступила добычу более сильному.

Что-то влажное ткнулось мне в шею. «Интересно, проглотит всего целиком, как удав, или съест по частям?» ─ подумал я. Что-то влажное ткнулось в шею ещё раз. Я приоткрыл один глаз и повернулся. Фридон сидел, свесив от жары язык, и глядел на меня. Когда я повернулся, он лизнул меня в руку, которой я прикрывал лицо.

Тогда я сделал для себя один очень важный вывод, в истинности которого не раз убеждался впоследствии. Я понял, что мы воспринимаем действительность искажённо. Мы смотрим на обычные вещи, но наше воображение порой делает их более сложными, чем они являются в реальности. На самом деле всё куда как проще.

А с Фридоном мы подружились. Но это была особая дружба. Мы не бегали с ним по лугам и полям, не валялись в высокой траве, не гоняли в роще белок. Фридон был слишком серьёзным псом для таких глупостей.

Я просто подолгу стоял у его клетки и разговаривал с ним. Он внимательно слушал, щурился, высовывал язык и раскрывал свою страшную пасть. В один прекрасный момент до меня дошло, что он так улыбался.

А клетка его, как выяснилось, вообще не запиралась. Она была прикрыта, но не заперта, и он мог выйти, когда того хотел.

«Умнейший пёс, ─ сказал как-то его хозяин моему отцу, ─ доброго человека не обидит, но злому спуску не даст».

***

Первую свою сделку я «провернул» в третьем или четвёртом классе. Нужно сказать, что сначала я учился в школе неподалёку от дома. Родители работали, и меня некому было встречать после уроков, вести домой, кормить, развлекать, следить, чтобы я не болтался по комнатам и не играл в солдатиков, а делал домашнее задание.

Вариант, при котором я возвращался бы домой один, даже не рассматривался. Я тщетно молил и клялся быть прилежным и аккуратным, не терять ключи, переходить улицу подземным переходом, не торчать во дворе, а сразу подниматься домой, делать уроки. Я уговаривал, ныл, дулся, канючил, униженно заглядывал в глаза, всем своим видом выражая покорность. Ничего не сработало, и меня перевели в школу продлённого дня в другом районе города. Туда нужно было довольно долго добираться на автобусе.

Это была усиленная продлёнка. Первую половину дня занимали уроки, как в обычной школе. После уроков нас кормили в столовой (первое, второе, компот). Затем два часа мы проводили во дворе под присмотром дежурного учителя. Осенью и весной мы играли в футбол и другие весёлые игры: «Выбивалки», «Казаки-разбойники», «Птичка на дереве» или просто удирали со школьного двора и шатались по окрестностям. Кроме того, в хорошую погоду нас частенько водили в центральный городской парк ─ Парк Победы, неподалёку от которого находилась школа.

В непогоду мы возвращались после обеда в класс, где дежурный учитель организовывал какое-нибудь развлечение, например читал нам вслух сказки.

В 16:00, опять же под присмотром препода, мы начинали организованно готовить домашнее задание. В 18:00 прибывали мамы, папы или бабушки и разводили нас по домам.

В новой школе у меня сразу появились друзья. Особенно я подружился с двумя мальчиками ─ высоким начитанным Никушей и маленьким смешливым Лёвой.

Никуша хорошо рисовал. Одним из наших любимых развлечений было смотреть, как он рисует великана, на которого взбираются маленькие человечки (мы и другие одноклассники).

Излишне упоминать, что при этом Никуша, Лёва и автор этих строк проявляли чудеса ловкости и мужества. Как правило, мы стояли на полях великанской шляпы и спускали остальным мальчикам и девочкам из нашего класса верёвочные лестницы.

Иногда мы втроём лихо высаживались на шляпу с вертолёта. Но остальные по-прежнему напряжённо сопели где-то внизу, силясь взобраться на сапог, или вопили: «А-а-а!», сваливаясь со шпоры.

Никуша увлечённо рисовал, высунув от напряжения язык, а мы с Лёвой внимательно следили за каждым карандашным штрихом, подсказывая художнику всё новые и новые варианты развития событий так резво, что грифель карандаша перемещался по бумаге со скоростью света.

Ситуации, в которые мы помещали одноклассников, зависели от наших с ними взаимоотношений. Те, с кем мы дружили, демонстрировали относительную ловкость и смекалку, хотя и не могли угнаться за нами. Недруги же копошились внизу, срывались, падали, проваливались, постоянно писались и какались от страха.

«Веник пусть провалится в сапог и орёт оттуда», «Павля за пряжкой ремня застрянет, а Куприк на него с верхней пуговицы писает», «Димдимыч ─ добрый мальчик, будто бы на плече стоит уже», «Асланчик пускай протянет руку Лариске, а с него штаны свалились, и он обкакался…»

Мы давились от смеха, хватались обеими руками за животы, валились на парты, привлекая тем самым внимание остальных. Дело вполне могло кончиться дракой.

В один прекрасный день нам удалось обмануть бдительность дежурного учителя и сразу после обеда удрать через дверь на заднем дворе. Не помню уже, было ли это осенью или весной, но на дворе стоял чудесный солнечный денёк.

Сначала мы просто шатались по улице, наслаждаясь неожиданной свободой. Потом нам захотелось большего. Мы прошли до конца улицы, на которой находилась школа, и вышли на большой проспект.

Жизнь раскинулась перед нами во всём своём великолепии. По тротуарам сновали прохожие. Люди ожидали автобусы, заходили в кафе посидеть за чашечкой кофе «по-турецки» или выпить стакан газированной воды и съесть пончик с заварным кремом.

Кофе «по-турецки» готовили в «турках» ─ медных кофейниках с длинными деревянными ручками. Кофейник помещался на раскалённый песок, которым была заполнена металлическая коробка на ножках. Время от времени кофейники передвигали в песке, так чтобы они зарывались в песок. Как только кофе закипал, кофейник снимали с песка. Затем кофе переливали в чашечку, и официант уносил кофе клиенту. Процедура приготовления занимала не более трёх минут.

С улицы были видны конусообразные стеклянные ёмкости с сиропом. Обычно их было три ─ с зелёным (тархуновым) сиропом, с красным (кахури) и с жёлтым (лимонным). Продавщица в белом фартуке и с кружевным бантом плавно поворачивала рычажок у сужающегося основания колбы, подставляла маленький стаканчик (вроде стопочки для водки), заполняя его густым сиропом. Затем она брала обыкновенный гранёный стакан, переливала в него сироп из стопочки и заполняла стакан газированной водой из краника, расположенного где-то под колбами с сиропом.

Струя газированной воды врезалась в сироп и размешивалась с ним, приобретая нежно розовый, зеленоватый или лимонный оттенок. Справа от продавщицы за стеклом прилавка рядами лежали трубочки с кремом, пирожные с повидлом и горячие пирожки.

Гулять нам немедленно расхотелось. Мы испытали непреодолимое желание принять участие в этом празднике жизни и съесть трубочку с кремом или пирожок. Закрывая глаза, мы представляли, как душистая газировка приятно щиплет язык.

Денег у нас не набиралось на четыре стакана воды с сиропом и столько же пирожных. Стакан газировки с сиропом стоил тогда 5 копеек, а пирожное ─ 22 копейки. Итого выходил рубль с мелочью. Нам такие деньги казались целым состоянием.

То есть родители, конечно, выдавали нам копеек по двадцать на школьный буфет, в котором булочка с сосиской, «треугольник» с повидлом, или сладкий коржик стоили по 10 копеек. Но эти средства, как водится, были до остатка промотаны во время большой перемены, и финансовый кризис, о котором пару минут назад мы и не подозревали, поразил нас со всей своей остротой.

Складывалась классическая макроэкономическая ситуация. Наши потребительские желания не совпадали с возможностями. Мы хотели и были готовы покупать, но не обладали капиталом, то есть не было условий для создания спроса.

Шла игра в одни ворота ─ продавцы предлагали товар. Дальше этого дело не шло. Царило одно предложение. Спрос равнялся нулю. Для возникновения спроса требовался капитал. Рубль с небольшим.

Но тогда никто из нас не имел понятия о макроэкономике. Всё, что нам было нужно, ─ съесть пирожное и запить его стаканом газировки с сиропом. Немедленно. Позарез. Прямо сейчас.

Спасение пришло неожиданно. Судьба подбросила счастливый билетик и не позволила нам помереть от слюнотечения.

Кому из нас пришла в голову криминальная идея ─ не помню, да и суть не в том. Мы завернули в ближайший двор, заставленный дощатыми ящиками с пустыми бутылками из-под лимонада. Народу не было, и мы, прихватив два ящика, сдали стеклотару в первом же гастрономе. Нам выдали два рубля с мелочью.

***

В школе было много дел. Взять хотя бы большую перемену. Первым делом мы неслись в буфет и подкрепляли силы. После этого во дворе мы с Димдимычем мерялись силами. Это происходило изо дня в день. Каждую большую перемену мы с ним выясняли отношения. Нас окружали одноклассники и начиналось:

─ Ты кто такой?

─ Сам кто такой?

─ Ты как разговариваешь?

─ Как хочу, так и разговариваю!

Это было непробиваемым аргументом, на который возразить было нечего, и мы переходили к следующему этапу ─ обхватывали друг друга за шею и пытались повалить на землю. Мы сопели, толкались, ставили друг другу подножки…

При этом со всех сторон неслись советы знающих людей: «Вали его, вали!», «Подсечку ставь!», «Давай, давай!», «Не поддавайся!»

Раздавался звонок, мы немедленно отцеплялись друг от друга и потные, красные бежали в класс, застёгивая на бегу расстегнувшиеся в борьбе рубашки. На следующий день всё повторялось. Очень долгое время никому из нас не удавалось взять верх.

В один прекрасный день я наконец победил. Мне удалось повалить Димдимыча на землю. Он рухнул, как мешок с картошкой, я свалился на него и, вцепившись, как клещ, удерживал несколько секунд «на лопатках», что являлось непременным условием.

Потом мы поднялись и пожали друг другу руки. Одноклассники со всех сторон стучали меня по плечам, я испытывал необычайную гордость. Это было то самое сладкое чувство победы, от которого долго-долго легко и приятно на сердце.

С Димдимычем мы не только не поссорились, а наоборот, после этого подружились на всю жизнь. Из-за чего мы весь тот школьный год выясняли отношения? Как водится ─ из-за дамы. Наша одноклассница Наташа, худенькая девочка с двумя косичками, даже и не подозревала, какие страсти из-за неё разгорались на больших переменах.

Разумеется, это было самой простой школьной влюблённостью. Мы тогда учились в третьем классе и даже не подозревали о «взрослых» взаимоотношениях между мужским и женским полами.

Все узнают об «этом» по-разному и в своё время. Вскоре после триумфа на школьном дворе «моё время» настало. Не знаю, сколько времени ещё я бы оставался в неведении и верил, что главная цель влюблённого мальчика ─ оказываться в одной паре с интересующей его девочкой во время школьного похода в парк, но в дело вмешался случай.

В тот день я дежурил по классу. Вместо того чтобы приготовить к следующему уроку мокрую тряпку и мел, всю перемену я весело носился с одноклассниками по коридору, наскакивая на девчонок и испуская при этом дикие вопли.

Когда начался урок, математичка устроила мне как дежурному выволочку и отправила в учительскую за мелом. Учительская находилась на другом этаже, и переться туда мне было лень. Вместо этого я сходил в умывальник и околачивался там минут десять, чтобы потянуть время и подольше не возвращаться на урок.

Затем я направился в кабинет зоологии. Такого предмета у нас ещё не было, но этот кабинет был самым интересным в школе местом. Обычно он бывал заперт, но в замочную скважину виднелись чучела зверей ─ волка, барсука, каких-то птиц. Всё это отдавало духом приключенческих романов Джека Лондона, Жюля Верна, Майн Рида, Фенимора Купера, которые мы тогда только-только начинали открывать для себя. И частенько на переменах бегали к заветной двери.

Я приник к замочной скважине, но вместо зверей увидел учительницу природоведения. Она положила голову на парту, так что лицо её находилось прямо перед дверью, и, прикрыв глаза, тяжело дышала. Я было решил, что у неё какое-то несчастье, и хотел тихонько ретироваться, но в этот момент она открыла глаза и, отвернувшись от двери, что-то тихонько прошептала, из чего я понял, что в кабинете был кто-то ещё. Я прижался к скважине изо всех сил и разобрал, что Лариса Николаевна не сидела за партой, а стояла над ней, опустив голову и опираясь руками, а сзади стоял школьный физрук и странно двигал всем телом. При этом руками он держал Ларису Николаевну за поясницу и то притягивал к себе, то отталкивал от себя. В общем, происходило что-то непонятное, и я решил, что Ларисе Николаевне стало плохо, а физрук оказывает ей первую помощь. Это предположение окрепло и превратилось в уверенность, когда физрук достаточно сильно шлёпнул Ларису Николаевну ладонью по мягкому месту. «В чувство приводит, ─ с уважением подумал я, ─ наверное, вроде пощёчины, чтобы истерику прекратить».

Я тихонько, чтобы не скрипнула дверь, оторвался от скважины, подался назад и помчался наконец за мелом. На перемене я поделился увиденным с Димдимычем, он с кем-то ещё, тот ещё с кем-то…

Когда новость дошла до старших, послушать меня явилась целая делегация из девятых и десятых классов. Меня поставили на стул и попросили рассказать всё, что я видел, а потом засыпали подробнейшими вопросами, уточняя детали. Сначала я польщённо робел, но потом вполне освоился и даже предположил, что физрук оказывал медицинскую помощь.

«Умеет! В чувство, наверное, приводил», ─ поделился я своим умозаключением.

Это вызвало припадок необузданного веселья. Старшеклассники гоготали, ржали, как кони, давились от смеха, стонали: «Во даёт!», валились в судорогах на парты и долго поощрительно хлопали меня по спине, а потом взяли… и просветили.