Мертвый невод Егора Лисицы

– Вы разве, Глаша, видели настоящего живого марсианина? Давайте руку, – я помог ей переступить через весеннюю лужу. – Я не смеюсь, но ведь в самом деле.

– Это по произведению «Аэлита» писателя Толстого Алексея. Давайте вместе сходим?

– Вы же видели?

– О! Я сто раз могу смотреть.

Мне было жаль отказывать, но пришлось сказать, что я никак не могу. Служба, нужно по неотложному делу успеть в городской музей.

– Тогда хоть вечером приходите?

Она позвала меня на ужин и сказала, что будет ее приятель, журналист.

«Желающие сделать экскурсию в прошлое приглашаются в Музей искусств и древностей. Объяснения могут взять на себя члены Донского общества археологии, истории и этнографии. Предварительно сговориться с т. Вязигиным или Ширман – телефон № 14–41».

В объявлении на стекле у входа в музей также утверждалось, что товарищи Вязигин и Ширман предлагают экскурсантам самые разные маршруты. Можно было отправиться на развалины греческого поселения под Ростовом, один Ширман знает какого века, в Зоологический сад или на опытное Ростово-Нахичеванское поле. При этом особо подчеркивалось, что захоти я, положим, посетить опытное поле, то не тут-то было! Приписка красными чернилами указывала, что «ввиду большого наплыва посетителей необходимо сговориться с директором поля за неделю до экскурсии». Греческие развалины, равно как и зоосад, очевидно, таким успехом не пользовались.

Я прочел до конца. И замешкался у здания на Пушкинском бульваре, где был устроен музей. Никак не мог заставить себя зайти. У меня как раз выходила натуральная, как любил выражаться Репа, экскурсия в прошлое! В бывший особняк миллионщика Парамонова я когда-то был вызван к мертвецу[72]. Сейчас же – вот, на фасаде трепыхается под вечным ростовским ветром плакатик, и за версту пахнет мокрой штукатуркой и полиролью – открыт музей! Потянув дверь, я, бросив размышления, вошел. Меня, конечно, нисколько не интересовали маршруты экскурсий, а только сам Ширман, на худой конец, и Вязигин – телефон 14–41. Нужно было попасть в кладовые или фонды музея, просмотреть списки экспедиции Гросса, описи его находок, переданные сюда.

В залах еще шла работа. До музея здесь размещался клуб строителей, а раньше – станция крови. Археологические экспонаты, коллекции камней и «предметы буржуазного быта» соседствовали с материалами о развитии сельского хозяйства и образцами продукции новых ростовских предприятий.

Собрание древностей было в городе и до 17-го года. Коллекция, довольно пестрая, содержала, к примеру, миски и кувшины из найденного при прокладке трамвайных путей некрополя. Целые миски изъяли для музея. Некрополь поскорее закрыли обратно, поверху пустили трамвай. Их и другие экспонаты демонстрировали публике бесплатно, а вот за картинки полярных экспедиций в «волшебном фонаре» нужно было приплатить рубля три. Но горожане интересовались выставкой умеренно. В азартно торгующем Ростове гораздо большим успехом пользовались кафе-шантаны. Однако музей просуществовал несколько лет, и кое-что из его экспонатов даже уцелело в чехарде послереволюционных событий.

Все это я узнал от Ширман. Я представлял себе ученого-энтузиаста вроде Паганеля, сухопарого чудака с растрепанной шевелюрой и в очках или, напротив, брюнета с хорошо заметным носом. Провалился по всем статьям. Ширман оказался дамой. Сбылись только очки, что болтались на шнурке. А так – энергичная особа, шагает уверенно, смотрит цепко. Сначала она приняла меня крайне официально. Но узнав, что я хорошо знаком с самим Гроссом и его партией, немного смягчилась. Цокая каблуками, она вела меня из одного зала в другой:

– Здесь мебель, посуда. Вот этим, видите, мы особенно гордимся!

Я задержался, разглядывая пузатые кружки с медными накладками. Ширман же уже спешила дальше.

– В зале археологии большинство находок – заслуга партии Гросса. Ученый-альтруист, каких мало! Если бы не его внимание, не видать нам архивов! Фотографии, гравюры, сведения о раскопках, которые велись раньше, – все, все бы просто-напросто пропало. Отдали бы их в лавки на фунтики, халву заворачивать!

Витрины, рукописные плакаты с пояснениями, окна без портьер и вынутые люстры преобразили особняк до неузнаваемости. У квадратного шкафчика с экспонатами и чучелом розового пеликана Ширман приостановилась.

– Если бы вы приехали раньше, то смогли бы увидеть полную конскую сбрую из захоронения сарматского воина! Но теперь она в Эрмитаже.

– Гросс говорил мне об этом. Наверное, это почетно, провинциальная находка, и вдруг в таком крупном музее?

Ширман поджала губы.

– За последние месяцы мы передали в Петроград много экспонатов, реквизированную мебель, картины. Что отдавать, решала комиссия от Комиссариата внешней торговли. Эти вещи потом направляют на зарубежные аукционы. Мы, конечно, протестовали, но от нас немногое зависит.

По лестнице мы поднялись в комнату, которую выделили партии. В углу громоздились ящики, подписанные мелом. В них содержались геологические и археологические находки из курганов и карьеров, где разрабатывают песок и глину.

Я протянул ей листок и спросил:

– Скажите, а вот такое не попадалось?

Она подошла к окну и аккуратно его расправила.

– Похоже на изображения мифологических существ из скифских захоронений. Со всеми записями о курганах работают люди Гросса. Нужно посмотреть в их архиве.

Я попросил принести все бумаги, описи – все, с чем работала партия.

Ширман колебалась, но я убедил ее, что Гросс сам направил меня сюда и абсолютно не был бы против. Пришлось подкрепить аргументацию и удостоверением сотрудника уголовной милиции. Может, она и не до конца поверила мне, однако очень быстро разыскала двух рабочих, которые притащили в кабинет коробки и папки.

– У Гросса бумаги, думаю, в порядке. Но не представляете, как часто ценные предметы пропадают с раскопок! Бывает, что по рассеянности. Сунут и забудут. А однажды, когда еще не было работы с описями, случился скандал с продажей ювелирам находок из скифских городищ, собранных в гирлах Дона. Вообразите, варварски продали все, просто на вес! – возмущалась Ширман, раскладывая бумаги.

Решительно отказавшись от помощи, я принялся самостоятельно разбирать коробки и папки. В них нашлись не только свежие записи, в самом низу обнаружились несколько томов описей Общества древностей, изданные еще в 1910 году.

Первым делом я вытащил личные дела участников партии. Гросс вел архивы аккуратно. Я продвигался от месяца к месяцу, от одних мест раскопок к другим. Состав партии в основном не менялся, я нашел и знакомые фамилии. Кое-что заставило меня перечитать записи несколько раз. Особенно заинтересовал меня отчет о раскопках в Средней Азии. Они шли трудно, прерывались несколько раз то из-за засух, то из-за заболеваний малярией в лагере. Через пару часов чтения пришлось встать, размять шею, плечи. В открытое окно влетали звуки мотора, голоса, птичий галдеж.

Я снова сел, подтянул к себе папку. Начал листать, наконец мелькнуло Ряженое, «основано в 1776 году надворным советником, занимает 34 десятины земли». В пометке рукой Гросса значилось, что, по одной из версий, название села происходило от того, что первые жители рядились в шкуры животных, чтобы грабить купеческие обозы. Я встал, прикрыл дверь поплотнее и продолжил читать. Еще час, не меньше, я потратил на тщательное изучение описей ранних и недавних находок партии.

Наконец добрался и до коробки с томами Общества, под ними были спрятаны старые канцелярские папки. Кое-где страниц не хватало, вместо них – бледные машинописные копии. Я сдвинул стул поближе к окну и развернул. Знакомая надпись на латыни и круглый оттиск змеевой луны.

«Земля – как с величайшей ясностью доказывают геометры – настолько же мала по сравнению с небосводом, насколько мала точка, поставленная в середине окружности. К тому же большая часть Земли либо покрыта водой, либо неумеренна по климату из-за излишнего холода или жара, а поэтому обитаемая ее часть гораздо меньше. И все-таки слабостьчеловека такова, что найдется немного людей, которые видели бы хоть сколько-нибудь значительную часть Земли, и ни одного, кто видел бы ее всю целиком».

Я перевернул листы тонкой бумаги с лиловым казенным штампом «копия» на каждой. Записки Иософата Барбаро, венецианца.

«Человек из Каира рассказал, что слышал от какой-то женщины-татарки, что в одном из курганов в низовьях реки Дон спрятано большое сокровище. Эта самая женщина даже сообщила ему точные признаки как местности, так и холма. Гульбедин принялся раскапывать курган. Но вскоре умер».

Барбаро, как я прочел, создал концессию из семи авантюристов. К кургану они добирались на санях по замерзшему Дону. Прибыв и определив место, были вынуждены несколько дней ждать, пока сойдет ранний снег. Поздней осенью 1437 года Иосафат, шесть его товарищей и сотня наемных работников приступили к раскопкам. Почти сразу же они наткнулись на верхний слой, который их удивил: «он черен от травы, затем по всей поверхности лежал уголь. Еще ниже лежала рыбья чешуя на глубину одной пяди».

Опустившись почти на пять футов, они не обнаружили ничего стоящего – «несколько глиняных сосудов с золой. Еще нашли мы половину маленькой ручки от серебряного котелка; сверху на ней была змеиная головка».

Несколько страниц после этой склеились. Но я смог понять, что промозглые вечера и ночи на раскопках сделали свое дело, люди начали болеть. Несколько участников концессии умерли. По округе поползли слухи. Усилия оставшихся в живых были безрезультатны, и венецианец бросил раскопки.

Уходя, я разыскал Ширман и отдал ей ключ от комнаты.

– Нашли все, что хотели?

– Благодарю, вы помогли. Нужно только уточнить кое-что.

Я задал ей два вопроса, которые ее немного озадачили.

– Пожалуй, узнать можно. Но придется послать запросы в станицы в гирлах Дона. И, думаю, для верности еще и в Петроград. Вот, я вам запишу, к кому обратиться. – Она быстро написала несколько фамилий на листке из блокнота.

– Представьте, я наткнулся и на символ, который вам показывал. Там есть любопытная история о кладе, я зачитался. – Я поблагодарил, сунул листок в карман. При упоминании Барбаро дама оживилась.

– О! Вы не первый! Эта история давно волнует каждого, кто о ней слышит. Негоциант и авантюрист, этот венецианец оставил о кладе подробные записи. Собственно, часть из них вы и видели. Между прочим, есть сведения, что клад он хотел разыскать вовсе не потому, что жаждал золота сокровищ. А ради ритуальных предметов.

– Удивительно точно указано место поиска клада.

– Действительно очень четкая стратиграфия[73].

– О самом кладе Барбаро пишет туманно, а известно, что именно он искал?

– Наиболее вероятно, гробницу последнего правителя Скифии. Период сложно определить точно, примерно середина IV века до нашей эры. Время последнего подъема могущества скифов. Среди прочих примет его захоронения упоминаются якобы печати с изображением змееногого божества, прародительницы скифов. К слову, божество по описанию вполне подходит под символ, который вы мне показали. Но это легенда. Да и маловероятно, что в этих местах был захоронен царь, скорее – просто знатный воин. Предполагают, что в могиле спрятано несколько пудов золота и самых разных сокровищ. Но в любом случае, если бы клад был найден, то его историческая ценность была бы гораздо выше материальной. Такой богатый материал для изучения! Это, безусловно, стало бы мировой сенсацией. Ничего подобного не происходило со времен раскопок Трои Шлиманом.

Ширман неожиданно засмеялась.

– Но все же клад – выдумка! – продолжила она. – Фальсификация или, может, ошибка. Венецианец так ничего и не нашел. В тех местах потом многие отчаянно копали без результата. Фанатиков подкупает то, как подробно описывается и местоположение кургана, и содержимое гробницы. Эта точность заставляет верить в реальность клада.

Оказалось, что пока я возился в музее, на улице уже смеркалось. Было очень тепло, я снял пиджак и решил, что хорошо бы пройтись. На каждой скамейке сидели парочки, крепко обнявшись и слившись в единое. Из арок дворов, умножая громкость, доносились звуки поцелуев. Настроение мое испортилось в тот миг, когда я вспомнил, что Глаша Эберг ждала к ужину какого-то журналиста. И решил, что к Эбергам, пожалуй, не пойду. Домой тоже не хотелось, а лучше вот что!

Связаться с отдаленными станицами по телеграфу было невозможно. Его там не было. Но все же существовал один способ получить ответ как можно скорее. Как только было завершено строительство московской башни по проекту инженера Шухова, на ней установили опору для радиопередатчиков, более мощных, чем радиостанции Парижа и Берлина. Из Москвы вещание шло на крупные города, в том числе и на Ростов.

Местная станция после Гражданской перешла от военных в ведение Народного комиссариата почт и телеграфов. Ее основной задачей был прием декретов, циркуляров и «Радиовестников РОСТА». Но здешняя станция была приемно-передаточной и держала связь не только с Москвой, но и с несколькими краевыми городами, крупными станицами. К тому же работала по круглосуточному расписанию. Скорее всего, с ее помощью выйдет быстрее получить и ответ на запрос из Петрограда.

Как частенько это бывало в городе, с адресом вышла некоторая путаница, а именно – находилась ростовская станция в армянской Нахичевани. На Софиевской площади, названной так в честь рядом стоящей церкви. И занимала она здание бывшей церковно-приходской школы. Разыскал я ее быстро. Одноэтажный дом с колоннами и узорами, выложенными кирпичом, вплотную примыкал к церкви с одноярусной звонницей.

Если подумать, то выходит, новая власть продолжила традицию старой, разместив почти здесь средство связи не только с небесами, но и с землей. Молитвы о здравии и за упокой, посылаемые гражданами, сменились четкими требованиями ведомств и учреждений.

Над моей головой внезапно раздался хриплый голос. Рупор репродуктора выплюнул: «Всем, всем, всем! В 4 часа дня по декретному времени[74] с Центральной радиотелефонной станции Наркомпочтеля будет передана подборка сообщений о праздновании Первого мая на местах. – Голос захрипел и добавил: – Трансляция концерта русской музыки – скрипка».

Редкие прохожие останавливались, слушали.

Заведующий радиостанцией, равно как и ранее священнослужители, жил в том же в здании ввиду режима работы. Тут же размещались аппаратная и местное почтовое отделение. Он провел меня к радисту.

– Гладков. – Радист, заросший щетиной по самые уши, очень молодой и мрачный, в белой рубашке и широких подтяжках, не оборачиваясь, пожал мне руку.

Сказав, что хочу как можно скорее отправить запрос в Петроград, а главное – связаться со станичным исполкомом – вот название, я положил перед радистом блокнотный лист. Гладков, поскребывая щетину, записал мой запрос, переспрашивая нужные фамилии и названия канцелярий. Уверил, что у них «сигнал идет без всякой проволоки и без проволочек». Пообещал дать ответ на следующий день, с утра, как можно раньше.

Было уже совсем поздно. Длинные тени, редкие фонари. Очень тепло, совсем близка жара, которая всегда обрушивается на город, не дав раздышаться весне, и превращает тротуар в раскаленную сковороду. В арке двора навстречу мне поднялись фигуры. Я рассмотрел троих, еще один курил, сидя на ступенях железной лестницы, ведущей на общий балкон. В темноте вспыхивал огонек.

– Слышь-ка, ты с дяди Боруха квартиры? – Спрашивающий цыкнул и притушил папиросу – Тут говорят, ты вроде доктор. А другие, шо с уголовки…

Очевидно, новые жильцы. Проясняют обстановку.

– А кто нужен, врач или милиция? – я лениво ответил вопросом на вопрос. День выдался длинным, и мысли мои были заняты совсем иным.

Силуэт поднялся, железные ступеньки загремели.

– Знакомство хотим наладить. Стукнули тебе в квартеру раз-другой, разузнать, что за человечек живет, – голос хриплый, свистящий. Откашлялся, сплюнул.

– Вот и познакомились. Давно такой кашель у вас?

– А шо? С малолетства. – Силуэт несколько растерялся. Вопрос явно поставил его в тупик. И, видимо, не только его.

– Че ты тут вола водишь… – решил вступить тот, что стоял ближе.

– У вас, думаю, астма. Плохо может закончиться, – ответил я Силуэту, игнорируя реплику.

– Шо? Какая астма?

– Лучше всего вам курить не такие крепкие папиросы. Это я говорю как врач. Против бронхоспазмов, ваших хрипов, помогает атропин. Вы зайдите через пару дней. И не нужно больше беспокоить Фейгиных, в смысле дядю Боруха.

– Ишь ты, – присвистнул мне вслед еще один.

Уже поднимаясь по лестнице, я услышал:

– До тебя с гэпэу приходили, а может, легавые. При портфелях и шляпах.

– Спасибо, – сухо ответил я.

В голове снова щелкнуло. Уехать лучше поскорее, впрочем, если астматик прав, то долго бегать не получится. У самой двери меня окликнула хозяйка:

– К вам заходили.

– Я знаю.

– Знаете? Откуда? Письмо передали для вас. Кухарка принесла.

– А больше никого?

– К нам никого. Кто-то стучал, но мы не открыли. Мы люди пожилые, слышим плохо, – она улыбнулась, – нам позволительно и не услышать.

В комнате я распечатал записку. Она была от Юлии Захидовой. Сидел, перечитывал, не верил… До этого я только раз встретил на улице Алексана Захидова, студенческого приятеля. Бывшего коммерсанта, армянина. Его семья до 17-го года держала в городе магазины и склады, торговала колониальными товарами. А когда НЭП докатился и до Ростова, Алексан сумел снова наладить торговлю. Довольно успешно. В тот день, когда мы столкнулись, он был растрепан, в распахнутом пальто, в Ростове только что со стрельбой разогнали биржу. В его жену Юлию Николаевну я был долго, глупо, нелепо и стыдно влюблен. Дружба расстроилась, когда он женился. Он еще тогда, в день встречи, толковал об отъезде. Границы нового государства Советов смыкались все плотнее. Уезжали многие, мои университетские товарищи, профессора. Неясное «там» рисовалось им предпочтительнее очевидного «здесь». Нэп был признан ошибкой, в стране «взят другой курс». И вот записка: уехали. Юлия звала меня проститься. Но – я посмотрел на дату под четкой, с завитком, подписью – в ту неделю я уже был в Ряженом. Черт! Смешно и по́шло было мое положение. Я это понимал. Любовь к Юлии была тем, что меня определяло. Кто я? Судебный следователь, криминалист, чудак, верящий, что его дело важнее всех других. Идиот, влюбленный в Юлию Николаевну. Чужую жену. Я малодушно принял эту мысль давно берег единственную фотокарточку, кроме которой у меня было лишь несколько писем. Если бы я только был в Ростове! Часы на столе стучали мне прямо в затылок – уехали. Уехали. Я снова развернул записку. Юлия писала: «…получили визы в Берлин, потом, наверное, в Америку…» Я нашел Берлин на карте мира, прицепленной кнопками к голой стене моей комнаты. Вид этой карты и Берлина – точки в центре зеленого пятна – меня взбесил. Поднявшись, я вышел. В арке сидела все та же компания, они молча проводили меня взглядами. Некоторое время я бродил бесцельно. И только заметив, что дошел до квартиры Захидовых, очевидно уже бывшей, в доме за банком, – остановился. Постояв, спустился к реке. Потом ноги сами привели меня к зданию угро. В здании горели несколько окон. Репина в кабинете не было. Но он нашелся во дворе. В Ростове еще работали портерные, правда, под вывеской общественных столовых нарпита. Помещение было тесным, в подвале старого дома. Потолки кирпичными арками нависали над столами и стойкой с широким зеркалом. Подавальщицы протискивались среди публики с тарелками, угадывая в табачном дыму столики. Вилки и ножи я тщательно протер платком.

– Буржуазный разврат, – оглядевшись, буркнул Репин.

– На разврат у меня нет свободных средств, не беспокойтесь.

Мы просидели в столовой до закрытия. Репин снова в подробностях рассказывал о своей поездке. О том, что милицейский фотограф Цырыпкин, маленький неуловимый человечек-эльф, поставил себе цель совершить сплав по горной реке и без устали тренируется на Дону. Об отрывке из романа советского писателя из номеров «Всемирного следопыта», в котором ученый питал различными жидкостями голову, отделенную от тела, и голова эта говорила с ним и давала советы. О спорах в канцелярии между машинистками и сотрудниками из-за трат писчей бумаги. И наконец, снова о поездке на курсы. Мне было легко, ни одной мысли, голова моя казалась пустой, отделенной от тела, как в истории из «Всемирного следопыта».

Уехать обратно в Ряженое все же пришлось значительно позже, чем я рассчитывал. Ждал ответа на запросы, канцелярия возилась с бумагами, пришлось еще раз зайти в городской музей. Все проволочки злили меня так, что меланхоличный Сидорня то и дело советовал мне «прогуляться, охладить нервы». Проторчав в городе лишних два дня, я, вернувшись в Ряженое, узнал, что умер Псеков.

Тело Псекова нашли на рассвете. Он утонул, запутавшись в железной цепи, обмотанной вокруг дерева. Той самой, на которую я наткнулся после ужина у фельдшера. Воды в низине было едва по колено, но хватило.

– Как же так вышло, Аркадий Петрович? – Мы сидели с фельдшером Рогинским у них в комнатах при больнице.

Приехал я к вечеру. Ряженое по-прежнему тонуло в тумане, во мгле позвонки кита торчали из песка обломками кости. Улица была темна, пуста. Но Рогинские еще не ложились. Сам фельдшер, осунувшийся, потерявший в округлости линий фигуру, отпер мне на стук и, казалось, был рад видеть. Задумавшись над вопросом, он вздохнул.

– Вы же знаете, его бумаги пропали. Очевидно, выронил где-то или оставил по рассеянности, все же возраст! Но он вообразил, что их украл кто-то. Все те дни буквально был не в себе. Я советовал лекарства, успокоительные капли. Но – какое там. Все он злился, пил. Тем странным вечером ушел от нас в чувствах, конечно. Сказал, нужно свидеться со знакомым – да, видать, присочинил. Нехорошо так о покойнике – но какие тут старые знакомства? Только мы. Хотели удержать его, напоить чаем, не стал слушать. Запнулся в темноте, угодил в канаву, запутался в цепи, да уж и не смог выбраться.

– Вскрытие делали?

– К чему это, нет, само собой. Несчастный случай.

– Нужно было.

– Тут свои порядки, вы знаете. Ни к чему лишние кривотолки. Псеков, бедняга, был сильно выпивши, расстроен, картина утопления совершенно ясная.

– Что ж вы не написали?

– Зачем писать? Пока письмо дойдет, и вы приедете…

И откуда все так уверены, что приеду, с тоской подумал я.

Такая нелепая внезапная смерть. Опыт говорил, что смерть чаще всего такова и есть. Нелепа, странна, а порой даже смешна. Но эта уж слишком странная.

– А что за старый знакомец, если принять на веру его существование?

– Кто его знает. Всякое новое лицо в Ряженом на виду, на ладони. Думаю, он от горя слегка помутился рассудком.

– Но ведь он с тем человеком говорил. У пристани. Здравствуйте, Егор Алексеевич. – В комнату вошла Анна Рогинская. – Я их видала, но обозналась. Приняла затебя, – она повернулась к мужу.

Рогинский и я поднялись. Он подвинул Анне стул.

– Садись, Анечка. И в самом деле! Аня шла из лавки, и ей показалась, что она видала Псекова на пристани. Он говорил с кем-то, в пальто с башлыком – вот как у меня. Но тут многие в них, удобно. Я был дома. Она как зашла, так и поняла, что обозналась.

– Этот человек, опишите его поточнее. Вы приняли его за мужа, значит, рост подходит?

Несмотря на то что на улице старые яблони, будто укрытые снегом, стояли в полном цвету, в комнате жарко топилась печь. Шторы были задернуты плотно. Анна куталась в экзотически пеструю шаль. Медленно поводя плечами, натягивала края шали потуже.

– Пожалуй, да. Но в этих пальто фигуру ведь не рассмотреть. Вроде бы он был в кепке. Нет, не помню. Давайте я чаю попрошу? – она вдруг сморщила лицо и заплакала. – Простите, простите! Так жалко его, все время плачу.

Рогинский засуетился. Крикнул девочке на кухне поставить самовар. За чаем еще несколько раз возвращались к тому дню, но без толку. Я еще раз спросил, кто в Ряженом носит такие пальто. Фельдшер рассеянно ответил, что, пожалуй, каждый, прибавив: «…за свое отдал дорого, пять рублей, но ведь и вещь хорошая».

Уходя, в прихожей задержался – винцерада фельдшера висела на рогатой вешалке у двери. Посмотрел, пуговицы целы, да и само пальто в порядке.

Тайны из своего возвращения в Ряженое я не делал. Не выйдет долго скрывать, а мне и не нужно. Выйдя от Рогинских, шел не торопясь. Разлив отступил. Но вдалеке, за мысом, вода и воздух слились, размыв линию горизонта. Степь окончательно укрыла ржавый прошлогодний бурьян молодой сизо-зеленой травой. Птицы пели звонко, громче их шумели насекомые, поднимаясь над травой тучами. По пути я заглянул на почту, поболтал с Астраданцевым. Упомянул, что со дня на день жду товарищей из города. Будет установлен строгий контроль за местными раскопками. Да и в целом за порядком. Очевидно, что ряженских взяли не всех. Астраданцев держался отчужденно, поджав губы. Однако заметил, что все село так и гудит, обсуждая последние события. Я поинтересовался у него между делом, где же «наш комиссар». Бормотнув «это вам лучше знать», он мстительно прибавил, что наверняка поехал получать благодарность от начальства, и тут же, сунув мне абсолютно бесполезные конверты – мой банальный предлог посещения почты, – скрылся в чуланчике. Ну и достаточно, остальное местные слухи сами разнесут.