Мертвый невод Егора Лисицы

Вещи я отнес в уже знакомую хату, к лодочнику. Тот не удивился, встретив меня, крикнул Марине, чтобы «приняла гостя». Коротко переговорив с Данилой о том, что будет нужно, я разместил вещи. День клонился к вечеру. Растворив окно, я выставил лампу, на которую тут же слетелись бледные мохнатые мотыльки. Сел за стол и разложил бумаги. В зеркальце под потолком – Марина сказала «для ангела» – всякий раз, как бабочка стукалась о ламповое стекло, мелькали тени. Да и вообще казалось, что кто-то постоянно ошивается у лодочниковой хаты.

Вскоре раздался смешок, со звоном посыпались на подоконник камешки. За плетнем Устинья, привстав на цыпочки, помахала мне. Поспешно поднявшись, я выскочил. Улица была пуста. За пристанью в тени ивы, у самого берега, качалась знакомая лодка. Синие ласточки, низко целуя воду, раскрывали раздвоенные хвосты. Устинья пошла мне навстречу сразу и тут же потащила за рукав под ветки, в тень погуще. Обняла, прижалась крепко. Взяла подарки. Обрадовалась платку. Но больше всего перчаткам. Тут же натянула одну на руку – выставив перед собой ладонь, согнула как для поцелуя, ковшиком. Я поймал, прижал к груди.

– Куда же пойти в них? Али на посиделку? – Она освободила руку, вздыхая довольно. – Тут-то такого не видали.

Потянулась, целуя.

– Погоди, мне возвращаться нужно. – Я придержал ее за плечи.

– Чего так скоро-то? – Устинья вытащила из фантика карамель, развернула. Сморщив лоб, пыталась в сумерках разобрать надпись на обертке. – Я сладкое страсть люблю. Было в детстве, братья обманули меня. Дали жмыху, а сказали, мол, шоколад. Ух, я не простила их. – Она засмеялась негромко и тут же обернулась посмотреть, не идет ли кто. – Потом-то золы им в портки засыпала. Мамка выдрала меня, а мне что? Я на своем поставила.

Я молчал.

– Так что же ты идти-то хочешь? Рази не думал про меня?

Потеребила синий конфетный фантик с солнцем. Я поднес к глазам – прочел надпись: «Печаль на сердце утешится радостию».

– Еще какое-то время я буду в Ряженом, сюда же приедут люди на подмогу. Дела мои пока тут не окончены. А ты вот что. Ты пока не бывай в Ряженом. И лучше всего тебе и вовсе уехать.

– Далеко ль это? Ты ведь с собой не возьмешь. – Она невесело улыбнулась, отступила. – Я одна. Замуж отдали, как мне все, знаешь, мамочка пела – во чужу деревню в семью несогласну? Мне некуда.

Я стал спешно говорить, что к ним домой еще придут, и я ничего не поделаю. Она зашептала, заспорила, не испугалась, а разозлилась. И расплакалась. Простились мы плохо, скомканно.

В хату я вернулся в разладе с собой. Посидел, растирая руками лицо, разбирая путаницу мыслей. В коридорчике слышались мягкие шаги хозяйки. Поднявшись, вышел во двор вслед за ней. Думая о том, что предстоит сделать, смотрел, как она споро, аккуратно кормит птицу. Льет воду в корытце. Глянув на меня с улыбкой, Марина принялась ворочать бочку, я подошел, помог придержать. От бочки шибал в нос запах кислой капусты. Куры и гуси топтались вокруг корытца, лезли под ноги. Хозяйка шикнула на них без толку, ушла в дом. Ставя на место бочку, я поднял с земли гнет, подкинул в руке – тяжелый. Приметной вытянутой формы, посередине – круглая дыра. Сполоснул его от налипшей соломы тут же, во дворе. Занес в дом. Марина засмеялась – никак решили капусту заквасить.

– Это откуда у вас? И давно ли?

– Муж нашел там, где в яму сверзился. Вот, сгодилась. – Она глянула мельком, перебирая пшено и ссыпая его в миску. – А вы чего? Кисленького охота?

Я уговорил подыскать гнету замену. Марина, насупившись, с сомнением отдала его.

Позже я ждал там же, у пристани. Но уже совсем другого конфиданта. Чтобы не шататься из стороны в сторону, уговорил себя сосредоточиться на повторении скучнейшей директивы для окружных милиционеров, вроде бы «о порядке организации милиции укрупненной волости» или еще о чем, бог его знает. Повторял машинально, не думая. Почти час так простоял, сунув сжатые в кулаки руки в карманы пальто, всматриваясь в сумерки, грозившие вот-вот окунуть во тьму Ряженое и округу. К счастью, Данила не подвел. Репин шагнул из лодки, придерживая полу пальто. Повозился, нырнул рукой:

– Сиди ты! Чертово животное! Забирайте!

Из-под его руки выскочила морда – вот это номер.

– Вася, зачем вы его притащили?

Вася вылез из лодки, спустил собаку на землю. Мой пес Брегет торжественно заковылял вперед, смерив меня взглядом. У ног обнюхал ботинки, сел. Брюзгливый, одышливый, в складках, как старый диван, Брегет умудрялся иметь вид лорда. Я подобрал его пару лет назад. Истинной клички не знал и назвал за привычку будить меня по утрам. В Ряженом он был бы обузой. Я и оставил его Васе, попросил присмотреть. Но вот тебе, пожалуйста!

– Вася, вы чем думали? – Брегет сидел смирно, демонстрируя непричастность.

– Извел меня. Соседи ругаются. Взялся лаять и выть! – начал отмахиваться от нападок Вася и запальчиво продолжил: – От него польза может быть. Работать по следу!

Это вряд ли. Брегет отличался полной индифферентностью к милицейской, да и любой службе. Днями лежал под столом в моей комнате. И я уверен, он не открыл бы и глаза, вздумай кто зайти и вытащить имущество – книги, инструменты – и даже снять со стены единственное украшение – карту. Репа почувствовал вину за оплошность и заговорил на ходу:

– Ты еще… это… не волнуйся. За чистку.

– Да черт с ним, как-то решится.

– В положительном ключе! Не сомневайся. Мы с Сидорней тебе дали характеристику как товарищи, а что же? Студент и при власти пострадал, из университета выперли.

Данила окликнул нас, привязывая лодку.

– И я с вами пойду. Бегать не буду, – он ткнул в пустую штанину, – а пальнуть сумею.

Я отказался.

– Мы сейчас еще товарища возьмем. Ты нас только до раскопа доставь. На лодке быстрее.

Он хмуро согласился и, обгоняя Репина, спросил:

– А чего на меня-то не подумал? Когда ряженских брали. И сейчас от – положился.

– А ты обиделся, что ли, что тебя в разбойники не взяли?.. Думал и на тебя. Но шаг-то у тебя приметный. И в яме ты сутки просидел, я твои ушибы осматривал. Без обмана все.

Репин на ходу бросил мне:

– Ты почему думаешь, сейчас нужно брать?

– Он тянуть не будет. Знает уже. Я проверил, в порту сейчас два иностранных судна. Уйдут в полдень, на рассвете. Он попробует до них добраться.

– Тарап[75], нам в помощь, быстро дойдем. – Данила махнул в сторону волн залива.

Впереди мелькнул силуэт местного милиционера, я ускорил шаг.

Обогнув мыс, Данила провел лодку, держась ближе к берегу, в тени песчаных, синеющих в темноте склонов. Поднимались мы по знакомой тропинке на склоне. Лезли небыстро, то и дело оступаясь в темноте. Когда до края оставалось немного, я сообразил, что что-то не так. По берегу метались огни, слышались крики. Выбравшись, разглядел палатки. Потом свет фонарей, уже у самого раскопа. Мы припустили бегом к яме. У входа в погребальную камеру суетились люди. Сам вход был завален глиной. Балки, подпирающие стенки, подбиты, одна выворочена. На земле, схватившись за лицо, сидел Гросс, вымазанный в глине.

– Федор там! Не успел выбраться!

Федора Сведыню мы скоро откопали. Вытащили бледного, но живого. Он продержался в камере, где оставался воздух.

– Балка, сволочь, мне по голове! Аж звон пошел. – Он продолжал говорить, что ему второй уж раз бока намяли, повторялся, очевидно, был в шоке.

Я подступил к Гроссу:

– Где Мирон?

– Сушкин, – он заозирался, – и в самом деле. Вряд ли спит! Кругом такое. А вы, вы-то тут откуда? – Он спохватился, казалось, впервые увидел меня, Репина, милиционера с нами.

– Говорите скорее – кого еще не хватает? Пусть проверят палатки. Ружья на месте?

Сведыня немного оклемался.

– Ушел, ушел он! Мирон! Собака! Завалил меня в раскопе. – Сведыня заматерился забористо, закашлялся с хрипом. – Место я знаю, которое он ищет!

Из его слов я понял, что место, куда сбежал Сушкин, я тоже знал. Неподалеку от балки, где пали овцы.

– Он с вечера сам не свой. Дергался. Я его, сволочь, чуял. Чуял, что неладно. – Федору было тяжело говорить, видно, мысли путались, его мутило, он тряс головой. Я устроил его на земле, подсунув под голову чью-то куртку.

– Не поднимайтесь пока! Лежите!

– Оползень там. А он все лазил! Брехал, мол, округу изучает.

Запыхавшийся Гросс вернулся и сказал, что в палатках не хватает кое-чего из снаряжения. Нет фонарей, ружья, вещей Мирона. Сведыня рвался показать место раскопа. Пришлось удерживать. Едва не силой.

– Туда не успеем уже. Он обогнал нас.

Чтобы выбраться с мыса, Гросс дал пару человек из знающих местность. С ними мы быстро добрались до залива, где контрабандисты прятали лодки. Показалось, опоздали. Из камышей тянуло гарью. В свете фонаря я наткнулся на кострище с поваленным набок примусом, кусками жести. Сушкин пытался расплавить крупные предметы, чтобы вынуть камни. В песке обнаружилась мелочь: гнутая бляшка, подвеска – олень со скрученной спиной.

От досады я зло шикнул на Брегета, который юрко поспевал за нами всю дорогу. Сейчас он громко дышал, раззявив пасть.

– Толк! Вон, ищи теперь, псина!

– След большой давности, собака с трудом дифференцирует его, – пробубнил Репа хмуро и обиженно.

Спелись, голубчики. Черт! Осмотрелся: бесполезно! Сумерки были густыми. Бледная луна. Пес в камышах чем-то зашуршал и неожиданно глухо залаял.

– Вон, левее, левее! – Репа закричал шепотом, полез в рогоз. Мы за ним.

Мелькнула тень лодки. Потеряли время, раскидывая шалаш ряженских, вытащили оттуда плоскодонку, поволокли ее по камышам. Милиционер все твердил: «Там, выше, спустим. Обойдем с берега!»

Кинули на воду. Молодой служивый сел на весла.

– Эх, не догоним, тут как в лесу, ни зги не видать. – Репа, пригнувшись, осторожно раздвигал камыш.

– Не бузи. Я тут как в спаленке у крали, все знакомо, – еле слышно откликнулся милиционер и нырнул в темную протоку.

Поворот налево… направо… налево… направо… Брегет, чуть подвывая, напряженно всматривался, бок дрожит под рукой, рычание низкое, рванулся. Краем глаза я заметил тусклый блеск металла, успел крикнуть: «Пригнись!» – и пуля ушла в воду.

– Вот он, гад!!! – возбужденно выпалил Репа на удаляющуюся в сумрак тень.

– Стреляйте! Он в лиман идет! – крикнул сдавленно милиционер.

Мы с Репой пытались удержаться в лодке, подскакивающей на волнах. Я кое-как привстал, нащупав опору. Над водой глухо зависли выстрелы. Обшивка лодки треснула. В сумерках было видно, как Сушкин встал на корме и прыгнул в воду. Репа и я сиганули за ним. В прибрежном иле вязли ноги, у самого берега я запнулся о валун, чуть не упал. Но все-таки, исхитрившись, прыгнул вперед, перехватил его поперек корпуса и повалил на землю. Позади раздался глухой плеск, подоспел Репа.

Сушкин, я уже привык его так называть, держался спокойно. Поднял на меня глаза – взгляд обычного человека, немного уставшего, немного растерянного, движения его были неторопливы. Я (в который раз!) задумался: как отличить внешне убийцу? Рогинский перевязал его, я не стал подходить. Принесли сухую рубашку переодеться. Сушкин, неловко дергая рукой, попробовал натянуть ее. Рогинский посмотрел на меня и вышел. Я, опершись о подоконник, стоял у окна.

– Где ваше пальто?

Услышав мой вопрос, он перестал дергать рубашку, нахмурился.

– При чем тут? Не знаю, запропало.

Он немного напрягся, поглядывал на Васю Репина, который не отходил от двери, и пробовал заговорить с ним. Репин отвечал односложно и неохотно.

– Мирон, – продолжил я, – или как вас называть теперь?

– Давайте уж так и оставим, я, признаюсь, привык. А я вас стану называть гражданин сыщик!

– Как угодно. Мы знаем, что на раскопе вы работали под чужим именем. Знаем и про ваши дела с ряженскими, и про остальное.

Сушкин замолчал, раздумывая, как много на самом деле мне известно. В действительности я знал почти все, за вычетом мелочей.

– Вы в прошлом выпускник юнкерской школы, несколько лет трудились по гражданской специальности – инженером. Однако, когда повсеместно начались чистки, вам пришлось уносить ноги. В Ростов попали, скрывая происхождение и участие в Гражданской войне. Интересно вот что: как Гросс-то вам поверил? Почему разрешил примкнуть к партии?

– У меня было к нему письмо от общих знакомых. Он человек интеллигентный, проявил сочувствие. Не расспрашивал. Меня ведь могли и арестовать, а непросто «вычистить» со службы. Да и за что? Только лишь потому, что семья моя не «пролетарского происхождения»! Уверен, в душе он большевиков презирает. С Гроссом мне повезло – такая удача, – при краеведах и музее. Меньше внимания, в постоянных разъездах, копаю себе и копаю.

– Настоящий-то Сушкин где сейчас?

– Черт его знает. Небось доживает где-то под Астраханью, а может, в бега подался. Могу я поинтересоваться, так сказать, на правах арестованного, откуда у вас о нем сведения?

– Очень просто, малярия.

– Что?

– Малярия. Вы обмолвились, что не бывали на крупных археологических раскопках. А Гросс, напротив, назвал вас опытным специалистом. Признаться, я тогда больше заинтересовался личностью Сведыни. И не слишком обратил внимание на это несовпадение. Но в музее, в городе, когда листал старые документы, наткнулся на интересную штуку. В отчете было сказано, что раскопки пришлось прервать по причине болезни одного из исследователей, представьте, как раз Мирона Сушкина. Он мучился от последствий малярии. Малярия – болезнь довольно экзотическая. Я поискал еще и обнаружил, что настоящий Сушкин человек уважаемый, ученый со степенью, не раз бывал на раскопках в пустынных районах, в Хивинских степях. Все это никак не вязалось с вами. Я запросил его биографию. По ней выходило, что вы, как вундеркинд, защитили докторскую едва не гимназистом. Да и вряд ли можно сохранить такую моложавость в семьдесят четыре года. А именно столько настоящему Сушкину.

– Да уж, никому бы в голову не пришло совать туда свой нос, разве что вам, гражданин сыщик, – он говорил с откровенной неприязнью.

– Как только взяли ряженских, я убедился, что они связаны с раскопом. Слишком много знали про находки. Кто-то их оповещал. И, что гораздо интереснее, рыбаки-артельщики вряд ли сумели бы сами организовать канал продажи бронзы, керамики и прочих археологических экспонатов. Золотые вещицы без труда можно сбывать ювелиру в городе. А тут… Впрочем, повторюсь, я подозревал Сведыню. Бывший матрос, опытный копатель, в нападении пострадал не слишком. Кроме того, он бывал здесь и раньше. Так до самого конца я не был уверен, кто из вас. Афера с чужим именем, конечно, сомнительная, но по нынешним временам не так уж и удивительна. Пришлось спровоцировать. Жаль Федора, но ничего, голова у него крепкая. Оклемается. Он, кстати, давно сомневался в вас…

Сушкин ухмыльнулся было, но улыбка вышла неестественная, чужая, похожая на гримасу.

– Попался я, сглупил. Но и медлить уже было нельзя.

– Поговорим о том, что вы на самом деле искали. Военный инженер, бывший юнкер, вы умеете производить топографические съемки. На карьерах работали. И в Ряженом бывали по этой своей гражданской специальности.

– Профессия вполне законная, гражданин сыщик!

– К вашей незаконной деятельности мы подойдем, не торопитесь. Я так понимаю, начали вы с мелочей, подворовывали на раскопе. Пользуясь связями Гросса, что-то продавали…

– Значит, я вор, по-вашему! – наклонившись вперед, перебил меня Сушкин, Вася Репин отлепился от двери и направился в нашу сторону. – А ведь главные грабители – власть ваша! Ценности продают за границу. На вес! Оклады в церквях снимают. Среди похищенных есть предметы, взятые прямо из кабинетов покойных государей. И даже секрета не делают, продают открыто. Печатают в газетах. Вот где преступники. А вы хамам помогаете!

– В стране голод. Зерно нужно, – выступил Репа.

– Так потому и голод, что власть ваша – недоучки и бандиты, хамы в сапогах. Что же раньше обходились?

– Мы новое государство строим! – Репа опасно засопел.

– Для этого вовсе не обязательно сносить под корень все старое! Это называется эволюция! Впрочем, вы не поймете.

– Идеология ваша ясна. Но мы не об этом. В музейных бумагах сохранилась хроника села – в XVIII веке местные, обрядившись, грабили обозы и лодки. Отсюда и название – Ряженое. Отсюда и ваша идея возродить шайку из местных и привлечь к своим делам, верно? – спросил я, сделав знак сопящему Репе.

– Я не на исповеди. Вам нужно – вы и дознавайтесь, верно или нет, – буркнул Сушкин.

Я подтянул стул ближе, сел. Спросил – как плечо. Сушкин не ответил. Я чуть помолчал и продолжил:

– Идея блестящая. Испытанный прием карманников – внимание жертвы отвлекают ложными манипуляциями, а в это время обчищают карманы. Вы так и использовали «ряженских». Они занимают делом местную власть – саботаж, порча артельного имущества, мутят воду. Отвлекают от вашей главной цели, «сундука с золотом». Контрабанда и продажа ценностей идет через них. А если их возьмут, они из упрямства вас не выдадут, как и вышло. Получается, вы сразу несколько зайцев бьете. И всего одним ударом!

Сушкин дернулся, со скрипом проехав ножками стула. Но промолчал.

– Они, конечно, и свои дела устраивали. С властью у них давние счеты. Что ж, небольшая плата за их полезность.

Он поморщился и наконец заговорил:

– Почему вы решили, что я подворовывал с раскопа?

– Вы не представляете, как полезно посещать музеи! Работая с материалами партии, я заодно сыграл с самим собой в игру Кима. Простенькая такая, на тренировку внимания, – угадать, каких предметов не хватает. Так вот, не хватало довольно много. Вы вносили их в описи, Гросс подписывал документы. А до Ростова вещицы не доезжали. По дороге вы изымали из ящиков что понравилось и передавали подельникам для продажи, в том числе через отца и бра-та Рудиной. Сбывали их знающим людям через Керченский пролив, оттуда в Черное море, Константинополь и дальше – на запад, в Европу.

Кто-то рванул снаружи дверь, Репин высунулся в коридор. Послышались голоса. Я чуть повысил голос:

– Так бы и шло дело. Но у чудака Гросса, увлеченного керамикой и зернотерками, вы увидели записи о кладе Барбаро, венецианца, о котором вы и раньше наверняка слышали. И – случай! Гросс копает именно в Ряженом. Там, где и должен быть клад.

Репин наконец разобрался с нежданными посетителями и лязгнул дверью. Сушкин зыркнул в его сторону, но без всякого интереса. Я продолжил:

– Скажите, вы сразу поняли, что сможете отыскать клад венецианца? Вы ведь талантливы и сведущи в профессии, это очевидно. Суметь прочесть рельеф по карте, составленной несколько веков назад! Да еще и учитывая здешние разливы и оползни. Не каждый сможет.

– Англичане говорят: «если суждено быть повешенным за овцу, то почему бы не украсть заодно и ягненка», – ответил Сушкин. – Да, я нашел в бумагах партии карту. Поначалу было просто любопытно. А потом понял принцип, по которому меняется здешний ландшафт. Кто угодно мог обнаружить клад раньше меня, если бы хоть каплю ума приложил. Но люди в большинстве своем болваны. У меня ушло прилично времени, чтобы найти. Но я знал! Знал, что повезет.

– И тут вмешалась смерть Рудиной. Ее брат утверждает, что был один, когда ее встретил. Но думаю, он выгораживает остальных, так ведь?

– Барышня сама виновата. Раскричалась. Угрожала, что все расскажет. С ней бы поговорили, убедили молчать, – обронил Сушкин.

Репа хмыкнул.

– Зачем это представление с телом?

– Да это, черт, – Сушкин потер ладони, – я ведь позже подоспел. Парень этот – брат ее, все твердил: «Я убил, я виноват!» В темноте не рассмотреть, вот я и подумал: может, он толкнул ее, приложилась затылком. Одежда на ней была порвана. А он еще, дурачок, все рвался идти с повинной. Но отец – кремень! Сказал сразу – сына не отдам. Я его поддержал, убедил, что все устрою. Завернул тело в подвернувшуюся тряпку – при ней, в свертке была. Дайте воды. – Сушкин прервался.

Я разыскал стакан, подал. Он выпил, утерся здоровой рукой.

– Дальше просто. Вывез ее подальше. Дно лодки пробил, думал, это прогнившее корыто быстро пойдет ко дну. Концы, как говорится, в воду! Торопился, артельщики должны были вот-вот на лов выйти. Заметили бы. Но, – он махнул рукой и тут же скривился от боли, – проваландался дольше чем думал! Когда вышел в море, поднялся ветер, нагнал водоросли. Еле добрался до берега. Причину смерти узнал уже позже, когда вы, – он кивнул в мою сторону, – приехали в Ряженое.

– Удивительно, что даже смерть вам оказалась на руку, – сказал я. – Узнав, где и в какой обстановке нашли тело, вы принялись разумно управлять слухами – раздували по мере необходимости.

– По-моему, остроумно. Пришлось, конечно, разговоры на селе подтолкнуть в нужную сторону! – Сушкин ощерил зубы. – Такой тугодум, как товарищ комиссар, не сразу смекнул, что к чему. Не оценил мой оммаж[76] – жертва змею-любовнику.

– И вы же подкинули местным идею о том, что Гросс раскопает змея? – подхватил я. – Это здорово отвлекало даже самого Гросса! Он не дурак, заметил бы ваши отлучки… А так – его затаскали, задергали. Черт, ведь я и в нем сомневался. Критично настроен к власти, осуждает отправку ценностей из Ростова в Петроград… В общем, вы почти проскочили. Дело бы это прикрыли, и все.

– Я, признаюсь, опасался вашего приезда на раскоп. – Сушкин говорил уже вполне свободно. – Не знал ведь, до чего вы там докопались. Рудины занервничали, когда вы к ним явились за чемоданом.

– Да и вы дали маху. Помните наш разговор? Кое-что лишнее сболтнули. И слишком много знали о деревенских слухах.

– При Сведыне вести себя иначе было бы подозрительно. Но я вас как увидел, решил, что бояться нечего. К тому же у меня был свой человечек, – зло прищурился он. – Понравилась моя кудрявая шпионка, jolie poupée[77].

– Женщину использовали. Низко.

– Так материал больно податливый. Они любят, когда любовь не простая, а тайная. Им остроты хочется. Особенной себя чувствовать. Между прочим, поинтересуйтесь у свояка: к чему он ей из города подарки возил?

Я изо всех сил старался удержаться и не дать ему в зубы, все же раненый. Сушкин же был доволен впечатлением от своих слов.

– А старика-то что не пожалели? Псекова. Он знал вас раньше и, само собой, под другим именем. Побоялись – выдаст? Я не зря про ваш макинтош спрашивал. На нем, думаю, остались следы борьбы.

– Откуда вам-то знать, жалел я или нет, – огрызнулся Сушкин. – Думаете, я зверь! Абсурд! Клад открылся мне! Поэтому иначе нельзя было. К примеру, у наших пращуров устранить врага ради трофея было даже почетно!

– Враг уж наверняка знал, что его убить могут. И в руках у него было оружие… – начал было Репа, но я оборвал его:

– Старика, который не ждал подвоха от старого знакомого, вы ограбили и убили. Его драгоценные бумаги прихватили на случай, если придется экстренно бежать. Жаль, новая власть ад отменила. Придется нам самим тут с вами…

В дверь уже бесцеремонно барабанили. Сушкин неловко поднялся.

– Гросса только не трогайте. Оставьте между нами его участие.

Дверь наконец поддалась. Вошли несколько человек. Сушкина быстро увели.

Пальто лже-Сушкина мы все же разыскали. Он притопил его в заводи, набив карманы камнями, – мальчишки вытащили. Пуговицы на винцераде оказались сорванными, надорван ворот – Псеков боролся с ним, как мог.

Из хаты лодочника в день перед своим отъездом я вышел рано. Только-только принялись голосить первые петухи. Солнце успело высушить лужи, нагреть пеструю степь, разогнать пряди тумана над водой. Шагать было легко, я быстро добрался до нужного места, поймав себя на мысли, что уже ориентируюсь неплохо. Вот здесь мы нашли овец, падших от отравы для грызунов, которых травили в раскопе, а здесь лодочник угодил в яму…

Гросс дожидался меня у самого спуска в балку. Признаться, меня подгоняло волнение: наконец-то увидеть тот самый клад венецианца! Но сначала я разочаровался, как и на раскопе, – сторонний человек ни за что бы не угадал древний курган в сползающем склоне балки. Здесь сильно пахло влажной землей, суетились копатели.

Гросс объяснял возбужденно, то и дело дотрагиваясь до моего рукава и делясь сенсацией:

– Сложность в том, что со временем курган почти спустился по склону. Оползень! А Сушкин, видите, пробился! С другой стороны! Сразу проник в камеру.

Курган огородили, обнесли досками по периметру. Вниз вела сбитая из планок, хлипкая лестница. В центре просторной прямоугольной ямы лежала деревянная колода с останками. Я присмотрелся. Череп отлично сохранился. По строению зубов и костей – молодой мужчина. Рядом истлевшие ножны, стрелы.

– И что же, это в самом деле последний скифский царь?

– Знатный – это определенно! О-пре-де-лен-но! – громко и оживленно ответил Гросс, стоя у лестницы. Глаза его возбужденно блестели.