Власть Рода

Чай, крепкий и терпкий, обжигал мои губы. В нем сложилось эхо дальней дороги, стук колес, мерный и неумолимый, как биение сердца. Это напиток странников, глоток свободы, маленький праздник в плену железных дорог.

Сахар, брошенный мной в стакан, растворялся неспешно и важно фырча, тихо исчезая, словно тайны, доверенные на ухо попутчику. Он подарил чаю сладость воспоминаний, надежду на лучшее, веру в то, что впереди только радость и воспоминания о тайном попутчике, вручившем мне «Книгу рода». Я уже по нему скучаю, вдруг поймала я себя на мысли.

И вот, когда чай остыл до комфортной температуры и пар перестал застилать глаза, можно уже стало откинуться на спинку сиденья и, глядя в окно, пить этот волшебный напиток маленькими глотками. Я так и сделала, глядя на детей, взяла со стола белый хлебушек, прикрытый бережно сыром.

Странно, несмотря на возраст, дочь так и осталась маленькой восьмиклассницей с крошечными ручками и миниатюрными ножками, как будто остановив время, сейчас, согнувшись, пальцем водила по экрану айфона. Настя была молода и наивна, талантлива и целеустремленна. Она любила рисовать и много читала. Ее глаза цвета летнего неба искрились жаждой познания, словно два крошечных солнышка, освещающих бескрайний океан возможностей. Она впитывала знания, как губка, жадно изучая книгу.

Ее талант к рисованию был подобен дикому ростку, пробившемуся сквозь асфальт. Он был нежданным, ярким и полным жизненной силы. Она сама пошла в художественную школу и тем самым решила свою судьбу. Кисть в ее руках становилась продолжением души, оживляя холст буйством красок и эмоций. Ее картины дышали жизнью, в них звучала тихая мелодия сердца, понятная лишь тем, кто умел слушать.

Целеустремленность ее была похожа на пламя свечи, горящее в ночи. Небольшое, но неугасимое, оно манило вперед, сквозь тернии сомнений и преграды неверия. Она знала, что путь к мечте усеян трудностями, но вера в себя была компасом, указывающим направление. Она знала, что «дорогу осилит идущий», и смело шагала вперед навстречу своей судьбе.

Мечтая вернуться в Южную Корею, чтобы завершить изучение языка и остаться жить в этой удивительной стране, Настя весь год откладывала зарплату. Ностальгия пронзала ее сердце, словно клинок, оставляя острый привкус воспоминаний. Сеул с его неоновыми огнями и пульсирующим ритмом жизни манил, как магнит, к давно забытым мечтам. Она видела себя гуляющей по узким улочкам, вдыхающей пряный аромат уличной еды, слышащей какофонию языков, сливающихся в мелодию, понятную только посвященным.

Язык был ключом, открывающим врата в эту культуру, волшебным заклинанием, способным разгадать сокровищницу корейской души. Она помнила, как сложно было поначалу, как буквы казались ей иероглифами из другой вселенной. Но упорство, словно капля, точившая камень, постепенно давало свои плоды. Она мечтала свободно изъясняться, понимать тонкий юмор и философские притчи, читать стихи, наполненные печалью и красотой, как весенние цветы на вишневом дереве.

В своей наивности она была подобна чистому листу бумаги, где мир еще не успел оставить свои грязные отпечатки. Она верила в добро, справедливость, любовь. Ее сердце было открыто для всего нового и прекрасного, как распустившийся бутон розы, готовый принять лучи солнца. Эта наивность была ее силой, ее щитом, защищающим от цинизма и разочарований.

И пусть она была маленького роста, молода и наивна, она была подобна зернышку, в коем таилась огромная сила. Сила, способная прорасти в могучее дерево, укрывающее своей тенью многих. Сила, способная изменить мир к лучшему благодаря ее таланту, целеустремленности и вере в себя. Ведь, как сказал один мудрец, «в каждом маленьком ребенке скрыт великий потенциал». Наверное, он был прав.

– Мам, дай мне бутерброд, – протянув сверху руку, сказал сын. Утренний свет очертил его греческий профиль, напомнив мне о том, как же он стал похож на меня. Он был высок и худощав, но это его только украшало. Он любил свободу, и поэтому армия была его кошмаром. Гриша на отлично оканчивал Бауманку и тут же стремился попасть в аспирантуру. Сильный, целеустремленный мужчина уже давно жил в нем и был пока нашей единственной опорой в этом мире. Он учился и работал, мечтая о карьере ученого…

Я машинально отрезала ломоть хлеба, намазала маслом, словно художник, наносящий мазки на холст, и положила сверху кусок сыра.

– Вот, держи, Геракл мой, – пробормотала я, глядя, как он ловко перехватывает бутерброд, словно копье.

В его глазах плескалась юношеская дерзость, смешанная с глубокой задумчивостью. Он был моим маяком, светом надежды в бушующем море жизни. Я помнила его маленьким мальчиком, цепляющимся за мою юбку, а теперь он гигант, возвышающийся над жизненными неурядицами. Время, безжалостный скульптор, выточило из него сильного и уверенного человека.

– Спасибо, мам, – сказал он, жуя бутерброд, и в этом простом «спасибо» звучала целая симфония благодарности и любви. Я знала, что он улетит из гнезда, как гордый орел, но частичка его сердца навсегда останется здесь, в моем. Даже после смерти их глазами мир смотрит сквозь меня в будущее, подумала я.