Крылатая. Нить жизни

- -
- 100%
- +
– А деньги? Как ты справлялся?
– Родители оставили неплохое наследство. Но я до сих пор не могу себе позволить к нему прикоснуться. Решил, что пока есть возможность, буду сам себя обеспечивать, а эти деньги сохранил, часть удачно инвестировал. После уроков я подрабатывал в баре старшим помощником помощника, но и тому был безмерно рад. В институте было наоборот: учился вечером, а днем работал, причем сразу по специальности. На жизнь мне вполне хватало.
– И какая у тебя специальность?
– Информационная безопасность. Защищал информационные сети от несанкционированного доступа, находил в защите ошибки и слабые места.
– Ого, так ты сейчас, можно сказать, тоже работаешь по специальности? – рассмеялась я.
– Вроде того.
Посреди высокой каменной набережной, суровой и неприступной, вдруг обнаружился самый настоящий спуск к воде – строгий чопорный город словно бы расщедрился на минутную слабость. Спуск был выложен круглыми камнями и у самой воды заканчивался широкими гранитными ступенями, которые яростно облизывали наползающие на них волны. Не сговариваясь, мы одновременно уселись на холодные камни, словно вокруг царило лето и горячее солнце благодушно нагрело для нас места для сидения. Но приятная компания и горячий пряный глинтвейн да еще пламя, бушующее в груди, да не в одной, а сразу в двух, оказались вполне способны на время отпугнуть холод.
– А ты – переводчик? Видел у тебя на столе записи. Как тебе удалось получить образование и к тому же найти работу? – спросил Север, протягивая мне исходящую паром кружку. Зажмурившись, я отпила глоток и передала кружку обратно.
– Мне очень повезло родиться в век технического прогресса. Я училась удаленно. Для получения диплома мне даже не пришлось никуда идти – заботливый курьер принес мне мою красную корочку прямо домой. Ну а интернет – великая вещь! Надо только знать, где оставить свои координаты – и работодатель нашел меня сам. Моя мечта сбылась и вот уже полгода я внештатный сотрудник небольшого издательства!
– Получается, у Огненной реки ты тоже «работаешь» по специальности?
– Это почему же?
– Переводишь души на тот свет. И еще подбираешь нужные слова. Соединяешь разные миры – настолько разные, что говорят на не понятных друг другу языках.
– О, как завернул. Беру, мне нравится. Звучит красиво. – Я растянула губы в довольной улыбке, радуясь такому точно подобранному определению.
– Щепотка смысла, как верно подобранная специя, всегда добавляет особенного вкуса и красоты в привычное, – сказал Север и надолго умолк. И я согласно положила голову ему на плечо.
– Почему-то именно сюда, – сказал он вдруг и похлопал ладонью по камням, – я часто приходил в юности, как раз в поисках этого самого смысла, утерянного или пока еще не проявленного, в одиночестве или с близкими друзьями. И каждый раз получал с лихвой – едва в карманах умещалось.
– Мне бы тоже не помешала хотя бы капелька… – пробормотала я. – Понять бы, в чем смысл всего этого безобразия, дурацкого Суда, твоего отстранения, нелепой смерти Эрны…
– «Кто жизнью бит, тот большего добьется, – произнес он, меланхолично глядя на чернеющую воду. – Пуд соли съевший выше ценит мед. Кто слезы лил, тот искренней смеется. Кто умирал, тот знает, что живет!»
Немного помолчал и повернулся ко мне:
– Смысл явно есть, а если нет, то обязательно его придумаем. Не бывает бессмысленных и пустых событий. Точнее, если они кажутся таковыми, это значит, что картина еще не сложилась полностью. «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи». Ох, что-то меня потянуло на лирику, – он смущенно улыбнулся.
– Первое стихотворение – это Омар Хайям?
– Он самый.
– Папа мой его любил, часто цитировал. Я была совсем маленькой, но почему-то помню. А второе не узнаю.
– Есенин. «Письмо к женщине», – небрежно пробормотал он, явно думая о другом. И снова устремил свой взгляд к воде. Сказал: – В такие моменты, когда я не знал, к чему происходит все то, что происходит, я находил здесь небольшой камень и брал его с собой. Камень достаточно маленький, чтобы не думать о поиске смысла постоянно, но достаточно тяжелый, чтобы о нем не забывать, чтобы знать, что он рядом, лежит у тебя в кармане, ждет своего часа. Это конечно сущее ребячество, но тем не менее, всегда, рано или поздно, смысл обнаруживался. Если, конечно, мне удавалось найти камень – как ни странно, это было непростой задачей, как и поиски собственно смысла.
– А что потом, когда смысл был найден?
– А потом камушек надо было обязательно сюда вернуть. Непременно поблагодарить это место и все мироздание. Благодарность – чуть ли не самое важное. Ради нее все и затевалось.
Я внимательно осмотрелась, нащупала под рукой небольшой кусочек гранита, который словно бы поджидал меня на этом холодном берегу, и сунула его в карман. Ребячество – не ребячество, но пусть будет. Пригодится.
– Пойдем я покажу тебе одно секретное место, – Север спрятал термос в рюкзак и протянул мне руку.
Мы подошли к мосту, такому внушительному, что я невольно раскрыла от удивления рот, а потом прошептала:
– Какой огромный! Никогда таких не видела.
Север рассмеялся:
– Одно удовольствие показывать тебе город! Столько искреннего удивления, что даже мне, не поверишь, передается, хотя я исходил центр города вдоль и поперек. Думал, меня уже ничем не проймешь.
Обнял меня покрепче, поправил капюшон и, как только мы ступили на мост, сказал:
– Это самый первый постоянный мост в Петербурге, не такой уж и огромный, есть и подлиннее, и пошире этого. Но главная его ценность конкретно для нас с тобой заключается в том, что он дает возможность стать немножечко более счастливыми. Правда для этого придется совершить небольшое противоправное действие. Как ты на это смотришь? – лукаво прищурился он.
– Никогда не совершала ничего подобного, – улыбаясь, я смотрела на Севера во все глаза. Очень любопытно было узнать, что же он имеет в виду. – Но, разумеется, я «за»!
Преодолев примерно треть моста, мы подошли к круглой башенке, стоящей на его краю. Ее темные окна, расположенные по кругу, были плотно зашторены и заглянуть внутрь не получилось. Север ловко перепрыгнул невысокое ограждение и, приподняв меня на руках, помог перебраться мне.
– Противоправное действие сделано. Теперь по плану – капелька счастья. Или сколько уж в нас вместится. Иди сюда. – Он поманил меня на середину узкого балкона, окружавшего башню со стороны воды, прижал спиной к себе, закрывая от ветра.
– Люблю мосты, – проговорил Север, устремив свои голубые глаза вдаль. – Здесь, в Питере, их великое множество: разводные, подвесные, с башнями, со скульптурами, широкие автомобильные, узкие пешеходные, старинные и современные – словом, на любой вкус. Каждый мост здесь – все равно что Сумеречная тропа в Междумирье, с его помощью, умеючи, можно совершить настоящий переход в нужную тебе реальность, не используя ни капли магии, если, конечно, сильное намерение и несокрушимую волю за нее не считать. А этот мост, ко всему прочему, проложен через бездну. Посмотри вниз.
Под нами шумела Нева, взъерошенная упрямым осенним ветром, и торопливо несла тонны своих черных вод мимо нас, яростно расплескиваясь о бетонную опору, вставшую у нее на пути. Балкон нависал над водой и, казалось, что мы не стоим на мосту, а парим прямо над бушующей рекой.
– Только здесь я заметил этот эффект. Быть может, – сказал мой Страж, – он появляется из-за того, что приходится слегка поступиться правилами. Мы вносим в мироздание обещанную ему долю животворящего хаоса, а в благодарность получаем бесценный дар – шанс посмотреть в собственную бездну, да притом в полной безопасности, не рискуя провалиться в ее пучину. Взгляд в бездну порой на многое открывает глаза и тоже помогает найти смысл.
Я слегка наклонилась над ограждением и, не отрываясь, смотрела вниз. Черная вода манила и в то же время вызывала трепет и дрожь. Голос Севера у самого моего уха, размеренный и тихий, звучал, как древнее заклинание, как шепот сердца или молитва о сокровенном.
– Жизнь – это мгновение, раз и – нет. Как эта вода, в которую не войти дважды, – говорил Север. – Мудрецы справедливо полагают, что не стоит тратить это мгновение на сожаления и печаль. Это так. Но если, ко всему прочему, его до краев наполнить чем-то ценным, то оно может стать почти бесконечным. Крошечный камень у тебя в кармане – это вешка, напоминание о том, ради чего это все. Вообще все – и жизнь, и витиеватый путь, и потери, и обретения. Этот крошечный камень – пусть маленькое, но твердое утверждение твоей воли, твоего желания во что бы то ни стало найти возможность быть счастливым в любых, порой странных, злосчастных и горьких, обстоятельствах.
– Радость – вот то что по-настоящему имеет значение, – говорил Север. – Поиски смысла – это не что иное как поиски радости, победа над горем, над болью и всеми трудностями. Меня отстранили, на данный момент я не Правитель, но зато я сейчас самый счастливый в этом городе, а может, и в целом мире балбес, праздно шатающийся по городу с самой красивой, потрясающей женщиной на свете. Когда еще это было бы возможно, скажи, а? Я потерял родителей – но, потеряв, понял, каким счастливым был, пока они были рядом, и потому безмерно благодарен судьбе за то, что подарила нам хотя бы короткое время вместе. Я радуюсь – горю на зло. Эрна погибла, в том числе по моей вине. Но сделала это ради меня. И я благодарен судьбе за то, что у меня был такой верный друг и соратник. Радуюсь – смерти вопреки. Смерть вообще – единственно стоящий враг. Не чья-то, тут мы почти бессильны. А собственная. Она приходит, когда опускаешь руки, когда становишься – прости меня за мой «французский»! – унылым дерьмом, дрейфующим по течению, неспособным даже утонуть как следует, разве что в горе – но и тут надо еще постараться.
– Нет уж, пока могу, – говорил Север, – я буду делать все, чтобы ее победить – благодарить, а не жаловаться; любить, не переставая, от всего сердца и в любых обстоятельствах; жить во имя тех, кого потерял, продолжая начатое ими дело; преумножать радость в мире и именно таким способом искупать свою вину, если действительно в чем-то виноват. Стоит только начать себя наказывать ради восстановления некой выдуманной справедливости – как смерть тут же протянет к тебе свои лапищи, ведь она только того и ждет. Смерть не тела – это еще полбеды! – но радостного огня.
– Не знаю, почему я все это тебе говорю, – произнес Север, касаясь горячими губами моего виска. – Наверное, потому что, когда слова произнесены вслух и, уж тем более, услышаны чутким сердцем, они обретают большую силу. А еще потому, что ты причастна ко всему сказанному, ведь это ты научила меня, будучи совсем еще девчонкой, что любовь больше, чем смерть, больше, чем жизнь, но каким-то чудом умудряется поместиться в самом обычном человеческом сердце.
– Может, когда любишь – становишься огромным, как сама жизнь? – предположила я, повернувшись к нему лицом. Заглянула в глаза цвета ясного неба, бескомпромиссно голубые – всем мрачным тучам наперекор.
– Или становишься самой жизнью, ее берегами и бурным течением, – сказал Север и сгреб меня в охапку своими «загребущими, жадными, ненасытными» лапами.
Резкий стук в стекло и разгневанный окрик: «Ах вы, хулиганы!» – заставил меня вздрогнуть, а Севера ничуть не смутил, и он, как ни в чем ни бывало, подмигнул мне и прошептал:
– Бежим!
Помог мне перелезть через ограждение, быстро перелез сам и потянул меня за собой. Мы со всех ног понеслись обратно на набережную. Адреналин плескался в крови, как Нева о свои гранитные берега, и мы бежали, взявшись за руки, умудряясь при этом заливисто хохотать и периодически оборачиваться, чтобы убедиться в отсутствии погони. Раскрасневшиеся, довольные и еще более счастливые – не на капельку, а на целую бездну – мы притормозили через пару кварталов от оставшегося позади моста, а потом, пыхтя и продолжая смеяться, уселись на скамейку на автобусной остановке, чтобы перевести дух. Тут же подошел рогатый троллейбус – и мы, не раздумывая, забрались внутрь.
– Никогда не ездила на троллейбусе. И на автобусе, впрочем, тоже, – шепотом сказала я, когда мы уселись на заднем ряду. – Никогда не убегала от погони. Никогда не совершала противоправных действий.
– Ты говоришь это с таким довольным видом, будто именно об этом и мечтала всю жизнь, – рассмеялся Север.
– Даже мечтать не смела, – расплылась я в улыбке. – И ты знаешь, никогда еще я не была настолько счастливой. Скажите-ка мне, Ваша Светлость, сердитый охранник на мосту и безумный побег – это так и было задумано?
– Чистая импровизация. Тебе повезло! За столько лет меня ни разу не застукали. Ну зато мне ни разу и не удалось создать столько хаоса.
– Животворящего, ага. Обещанного мирозданию, – прохрюкала я, и мы снова рассмеялись, точно два благополучно нашкодивших подростка.
Глава 6. Ты, я и Вечность
Троллейбус, как огромный послушный зверь, неспешно вез нас по нарядному Петербургу, а я прилипла к окну и с жадностью слушала, как Север рассказывал о холодном городе, скупом на ясные дни, и радовалась солнцу, неотступно следовавшему за нами с тех самых пор, как мы вышли на набережную.
– Север, а это твое настоящее имя?
– Самое что ни на есть. Согласно нашей семейной байке, я был зачат на Кольском полуострове во время путешествия в Териберку. Так что имя нашло меня само.
– Но ты такой горячий! В смысле… – пробормотала я и смущенно прикусила губу. – Первое время я натурально обжигалась о твой жар, такой он у тебя яростный. Я хотела сказать, что ты совсем нетипичный Север.
– Ну должно же быть равновесие! – улыбнулся он. – Похоже, родители знали, что делали.
– А почему они не рассказали тебе про то, что ты наполовину сова?
– Может, не успели. Может, думали, что я все же обычный человек, потому что в детстве эта моя… хм… особенность ни разу не проявилась. Может, была еще какая-то причина – и это тоже вполне вероятно, судя по тем крупицам правды, которые мне удалось узнать о моем отце. Но наверняка теперь никто не скажет.
За огромными окнами шумел Невский проспект, и без подсказок Севера распознанный мною по Думской башне, Казанскому собору, по толпе прохожих, вопреки холоду, текущей по тротуарам неторопливой рекой. Казалось, никакой мороз не сможет сковать эту «реку» льдом, пока она полна туристами, прогревающими воздух и асфальт своим хаотическим движением и восхищенными глазами.
– Приехали! – сказал Север, протянув мне руку. Мы выбрались из троллейбуса у какого-то сквера и будто очутились посреди ранней весны.
– Тут гораздо теплее! – сообщила я, не спеша застегивать пальто.
– Есть такое дело. Температура на Невском всегда на пару градусов выше. Такие вот маленькие чудеса.
– Какой же красивый город! – Я не удержалась от восторга, глядя на изысканную мозаику из величественных домов, похожих на дворцы смой разной масти: вычурные и скромные, помпезные и изящные. Мы перешли на другую сторону проспекта и, оказавшись на набережной, свернули в подворотню с красивой кованой оградой. Север, оглядевшись, резко притянул меня к себе. А когда выпустил из объятий – вокруг нас была кромешная мгла. Глаза быстро привыкли, или это моя способность видеть в темноте, полученная на болоте, работала и тут. Похоже, мы оказались на чердаке, усыпанном мелкими хрустящими камушками.
– Постой-ка тут, – сказал Север и, поднявшись по приставной металлической лестнице, распахнул небольшую дверцу, впустив ослепительный солнечный свет. – Залезай! – махнул мне уже сверху и протянул руку. Я забралась по ступенькам и обомлела: мы очутились на крыше в самом центре Петербурга! С одной стороны простирался Невский проспект, с другой – набережная, с третьей виднелся двор-колодец, паутины проводов и шпили антенн. Зеленая жестяная кровля, спускавшаяся вниз под небольшим углом, в некоторых местах была покрыта черными резиновыми ковриками, предотвращающими скольжение, чтобы по крыше можно было достаточно свободно перемещаться, любуясь городом с высоты пятиэтажного дома.
– Здесь иногда проходят экскурсии, но, хвала Сердцу мира, довольно редко, особенно в холодное время года. Поэтому помешать нам не должны. Я нашел это место специально для тебя. Надеюсь, тебе понравится.
Я быстро-быстро закивала: мол, уже нравится, очень-очень нравится!
– Это что-то невероятное! – выдохнула я, влюбленными глазами разглядывая открывающиеся виды. – Город как на ладони, а мы будто летим над всей этой суетливой красотой.
Когда мы вдоволь нагулялись по крыше, как мартовские коты, Север галантным жестом пригласил меня присесть рядом с ним на доски, кем-то заботливо уложенные поперек крыши и служащие импровизированной скамьей. Налил в крышку от термоса глинтвейн, достал сухарики, соленые орешки в бумажных мешочках и выложил их перед нами.
– Когда в середине восемнадцатого века начинали строить Аничков дворец, – Север указал на бело-желтое здание, находящееся прямо перед нами, – вдоль Фонтанки проходила граница города, на противоположном ее берегу жили финские племена, а сама она тогда представляла собой болотную реку с заводями и островами. И ты знаешь, здесь до сих пор отчетливо пахнет Границей, а из соседних домов довольно легко можно попасть в Алатею, если достоверно знать, какую дверь открыть. Таких мест, где силен запах Границы, в Петербурге вообще довольно много. Он ведь выстроен на островах, среди большого количества рек и каналов, а его мосты… ну я уже рассказывал. Они могут становиться надежными переправами в иные реальности.
Я молча кивнула, совершенно не представляя, как среди буйства запахов, не похожих ни на что знакомое, накрывающих меня с головой, можно было различить едва уловимый аромат, которым пахнет Граница. Но зато подозревала, что Петербург для меня отныне будет пахнуть не иначе как смесью вишни, апельсиновых корок, корицы, гвоздики и имбиря, будет непременно растекаться на языке терпкой сладостью с отчетливым привкусом соли – из-за постоянно текущих от радости слез. И я запомню этот запах и вкус навсегда.
– Ты знаешь, по закону жанра мне сейчас полагается отчаянно тосковать по моим утерянным крыльям, – сказала я неожиданно для самой себя. Не собиралась ничего такого говорить, но видимо все происходящее было настолько восхитительно, что опьянило меня на раз – два и, опьянив, беспощадно развязало мне язык.
– Почему же? – спросил Север, похрустывая сухариками.
– Потому что, если бы крылья были на месте, то не известно, смогла бы я так свободно разгуливать по этому потрясающему городу. Моя мечта побывать в Петербурге сбылась благодаря потере. То есть мое счастье неразрывно с ней связано, на ней держится и стоит. И теперь, когда я получила желаемое, мне бы впору осознать вдруг, что не так уж велико мое обретение по сравнению с утратой, что мечта была глупой и наивной, что без крыльев я – не я, а счастье мое неполное. Но в том то и беда, что мне совсем не тоскуется! А счастье – вот оно, плещется через край. И вместо сожаления об утрате теперь во мне живет жадность к жизни и твердит, не умолкая, хватай, мол, дарованное тебе зыбкое мгновение, держи крепко, не упусти, не откладывай на потом, не известно еще, будет ли оно когда-нибудь снова вот таким или тоже обернется очередной потерей. Да что там! Известно, что оно совершенно точно таким никогда не будет, а потому, мол, бери его полностью, говорит моя жадность, получай его от всего сердца. И даже с учетом утраты, которую никуда из сердца не выкинешь, и невнятного чувства вины за нелепые, но, как на зло, сбывшиеся мечты – непременно будь счастлива.
Север слушал меня внимательно, глядя вдаль и иногда бросая на меня серьезный сосредоточенный взгляд.
– Судя по всему, один смысл тебе уже удалось найти, – сказал он. – Всем смыслам смысл.
Я вытянула ноги, откинулась назад, облокотившись на руки, и подставила лицо на удивление теплому, хотя уже почти зимнему солнцу и, мурча от переполнявшей меня благодати, проговорила:
– Наверное, вот что значит – примириться с судьбой. Кажется, у меня уже немного получается. Не спорить с выданными мне на руки картами, не жаловаться на несправедливость и не качать права, а сделать все возможное, чтобы победить. Но не противника, не судьбу, а обстоятельства, а заодно – самого себя… Как ты сказал? Ах, да, победить то унылое дерьмо, плывущее по течению, в которое запросто можно превратиться.
– И притом победить не в бою, а в игре. Это действительно важно.
Согласно кивнув, я залпом допила остатки глинтвейна – обретение смысла хотелось немедленно отпраздновать. И тут меня осенило.
– Стоп. Ты знаешь, а я ведь тебе нагло соврала! Только когда произнесла это вслух, поняла, какую сморозила глупость. Моя мечта побывать в Петербурге сбылась вовсе не потому, что я потеряла крылья. А потому, что ты для меня его открыл! Это совсем не одно и то же.
– Ты права, – Север обнял меня за плечи. – Счастье не может стоять на потере, только на таком же счастье. Да, временами его приходится отвоевывать у горя, временами – создавать собственными усилиями или же, набравшись дерзости, получать от судьбы ни за что, просто так, от избытка желания быть. Потери – это шаткие и ненадежные опоры.
Я смотрела на город под нами, приветливо улыбающийся солнцем, на снующие туда сюда автомобили, на неугомонных прохожих, на цветные дома-дворцы, конные скульптуры на мосту, на реку с голубой водой, в которой отражалось дружелюбное небо, и сердце непрерывно мурчало: «Как же хорошо!»
– Как же хорошо! – сказала вслух и потерлась лбом о колючую щеку Севера, украдкой смахнула подступившие слезы. – Как же хорошо, что ты меня сюда привел. Что сумел отыскать. Что вытащил из огня.
– Как же хорошо, – в тон мне сказал Север, – что именно ты пришла на мой зов и спасла Кая. Как здорово, что не растворилась, не исчезла с концами и в конечном итоге нашлась.– Он поцеловал меня в висок и погладил рукой по волосам, обнял. А потом поймал мой взгляд и, глядя мне в глаза, произнес: – Будь моей спутницей, женой, любимой. Будь моей, Теа. И позволь мне быть твоим мужем, быть всегда рядом. Мое сердце давно у тебя, а рука – вот она, – он протянул мне раскрытую ладонь, – а также плечо, оба, и я весь, целиком и полностью.
Слезы вдруг совсем распоясались и хлынули горячими ручьями. Моя ладонь опустилась на его протянутую руку, я крепко сжала его пальцы и, утирая мокрые щеки, кивнула.
– Ты расстроена? – Он прижал меня к своему боку, от чего я заплакала еще сильнее. – Быть моей женой – это не так уж и страшно, – он усмехнулся и с интересом посмотрел на меня.
– Очень страшно… – всхлипывала я.
– Может быть, я излишне консервативный. Но для меня это дело чести. Сейчас другое время, это понятно, но…
– Страшно, – я не дала ему договорить и крепче переплела свои пальцы с его, – смогу ли я все это сберечь. Страшно, что вдали от Огненной реки, пропитанной любовью, моя собственная любовь окажется недостаточно сияющей – не такой крепкой, горячей, яркой, какую мне бы хотелось тебе подарить и какую ты заслуживаешь. Страшно, что в Междумирье ты видел мое особенное сияние, которое и запало тебе в душу, а за его пределами я однажды стану для тебя обычной.
– Откуда ты это все взяла? Неужели твои родители были несчастливы вместе?…
– Нет, – я усиленно замотала головой, – они очень любили друг друга, а мама до сих пор хранит папе верность, хотя его давно нет. Наверное, я просто все никак не могу поверить, что заслужила такой подарок. Тебя, твою любовь и вот это вот все. – Я взмахнула рукой, указывая на крыши, на красоту вокруг, и медленно вздохнула.
– Такая способность любить, щедро, бесхитростно, как твоя, такое желание дарить и отдавать, не требуя взамен ничего, как умеешь ты – самая большая для меня драгоценность. И это никогда не станет для меня обычным. Ты – особенная. Потому что смотришь на меня вот так, как сейчас, позволяешь быть рядом, получать от тебя море нежности и тепла. Счастье – знать, что ты есть. Еще большее – быть с тобой рядом. Я люблю тебя, Теа. И любил все эти семь лет.
– Север, – пробормотала я, хлюпая носом, и махнула рукой, – я плачу не потому что расстроена или боюсь. Да, мне немного страшно, но это все такая ерунда… Я просто слишком… счастлива.
Он понимающе кивнул и горячими губами покрыл мои влажные щеки десятком поцелуев.
– Моя мама часто плакала от счастья, – тихо сказал он. – Она говорила, что это от того, что счастье не вмещается в сердце. Слезы делают сердце мягче и гораздо шире. Она говорила, такие слезы украшают мир, потому что свет, отраженный в их каплях, приумножается в несколько раз и расцвечивает все вокруг радостью. Так значит, «да»? Ты согласна быть со мной? Быть моей?
– Конечно, согласна! Я уже твоя, Север.
– И ты помнишь, что руки у меня загребущие, жадные и ненасытные? И все равно «да»?
– Да! Да – и еще раз да, – я рассмеялась.

