Три имени Жанны. Часть 3. Графиня Олтон

© Юлия Лучаева, 2025

ISBN 978-5-0068-1648-0 (т. 3)

ISBN 978-5-0064-4288-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Два рыцаря

Жюли ничего не успела рассказать про себя детям Гийома. Оборвав ее на полуслове, к ним в келью настойчиво постучалась сестра Жаклин и с порога потребовала, чтобы сестра Клер явилась в госпиталь. Ранен полковник из штаба нового правительства Третьей Республики, наконец-то провозглашенной после капитуляции Наполеона III в прошлом году в сентябре 1870. Доктор Бернар и Мать настоятельница требуют ее помощи. Жюли, скрываясь в монастыре от своих врагов под именем сестры Клер последние полгода, растерялась. Она некоторое время испуганно переводила взгляд с Мишеля и Луизы на сестру Жаклин и обратно, чувствуя, как не вовремя этот вызов, но была вынуждена подчиниться:

– Я вернусь и расскажу вам все. Все до конца.

Она старалась не смотреть на то, как сузились глаза Мишеля и расширились у Луизы. Если бы Мишель был волком, она увидела бы как ощетинился его загривок. Но он крепче обнял удивленную и ничего не понимающую сестру и медленно кивнул. Он знал, что что-то подобное однажды произойдет. Луиза перевела свой выразительный взгляд на него, но ее старший брат молчал. Выходило, что Клер их обманывала. Это было очень неприятно, но складывалось так, что даже окутанная тайнами, их Клер, или кто там она на самом деле – единственный человек на земле, кому они были нужны. Поэтому Мишель, конечно, обижался на Клер за вранье, но не до самого конца. Она же им ничего плохого не сделала. Наоборот: возится с ними, учит. Взяла с собой в монастырь, чтобы спрятать от войны.

Он не мог себе представить, чтобы такое для них с Луизой сделала мать. Невозможно было вообразить Бернадетт, веслами содравшую руки в кровь, чтобы увезти их в безопасное место. Или, заплетающую в косы Луизы красивые ленточки на Рождество, только что простояв всю ночь в операционной, где важный доктор Бернар зашивал ногу старого солдата так, чтобы тот смог потом ходить… Думать о таком было больно: Мишель хотел бы, чтобы Клер была их матерью. Луиза хоть на девчонку стала похожа. Может, она и заговорит потом. Отойдет. А сейчас Клер начала делиться своими тайнами, хотя ни одна из них не сулит им ничего хорошего: Мишель видел, они целовались с этим капитаном как взрослые. Как грешники. Они же в монастыре! Значит надо поговорить с ним. Не дожидаясь, когда Клер вернется.

В тот же момент Мишель повернулся к своей сестре и сказал ей идти на кухню потому, что у него есть дело. Луиза, ничего не понимая, растерянно захлопала ресницами. Мишель повторил:

– Иди и помоги сестре Николь, она новенькая и не умеет готовить вкусную еду. У меня есть одно очень важное дело, я за тобой вернусь и Клер нам все расскажет, да?

Луизе не оставалось ничего, кроме как покорно кивнуть и пойти к кастрюлям госпиталя: она давно уже там помогала как заправская повариха. Даже Мать Жанна похвалила ее суп, когда три дня назад обходила монастырь с ревизией. Где-где, а на кухне Луиза была как у себя дома, важно повторяя за сестрой Бернадетт рецепт, нарезая овощи и даже справляясь с противным мясом. Тем более, что туда может заглянуть ее новая подружка Агнес.

С Агнес никто не дружил – она была новенькая, очень странная и всех стеснялась, стараясь никому не попадаться на глаза: ожог лишил ее одного глаза и Агнес повязывала платок на половину лица, чтобы люди не морщились, когда на нее смотрят. Казалось, что она от кого-то пряталась в монастыре, но не от тех, кто был снаружи, а от тех, кто был внутри: она ходила всегда быстро и озираясь, словно боялась кого-то встретить. Все время свое она проводила с Луизой, помогая на кухне. Она будто специально забегала туда, когда девочка помогала сестрам готовить обед. Страшный пожар отнял у Агнес мечту выйти замуж и нарожать детишек, обезобразив ее, решила Луиза, которой было жалко бедняжку. Уж она-то знала, что такое быть не как все: только тут, в монастыре, никто не дразнил ее. А дома даже мама могла шлепнуть тряпкой и процедить: «Уу, немая…».

Ее брат после слов Жюли решительно направился к капитану Данкору. Заранее заготавливая речь, этот двенадцатилетний мальчишка шел предъявлять на сестру Клер свои права, не определившись даже с тем, кто она ему: сестра, мать или первая женщина, которая волновала его больше, чем кто-либо другой. Это совершенно не мешало ему, шагая в сторону госпиталя по мостовой внутреннего двора монастыря Бенедиктинок, сбиваясь с одного на другое, к концу пути все же выделить в своем манифесте основные требования: «Немедленно покинуть монастырь и навсегда забыть про Клер. А если он хоть чем-то ее обидит, то пожалеет!». Совсем как парламентарий, Мишель собирался говорить горячо, убедительно и безапелляционно, если бы знал, что означает это длинное слово, которое он услышал от одного из раненых, когда тот помогал сестре Клер составлять депешу в суд. Капитан представлял угрозу их маленькому миру, сложившемуся здесь, в монастыре, с его строгим укладом и правилами. После того, как их отец погиб, пытаясь довезти своих детей и найденную на берегу после крушения баркаса служанку Клер Ниве, Клер была и матерью, и отцом им обоим. Потерять ее они не могли.

Мишель уверенно толкнул дверь палаты госпиталя, где лежал капитан Данкор, и увидел, как тот пытается встать с кровати. Сил явно не хватало: испарина на лбу и синюшная бледность после операции на сердце говорили о том, насколько плох капитан на самом деле, а положение тела, в изнеможении завалившегося на бок и одеяло, валяющееся в нескольких метрах от кровати – о том, насколько он силен духом и настойчив. Мишель оценил противника, хмыкнул и громко сказал этому «ростбифу»1, яростно сжав кулаки:

– Клер не твоя, оставь ее в покое! Уезжай отсюда и даже близко к ней не подходи! И если ты ее хоть пальцем тронешь…

Капитан с удивлением повернулся к нему, но сил у него почти не осталось, и он начал заваливаться на другой бок, что грозило ему падением с кровати. И Мишель привычно подскочил к нему и подставил свое плечо, не задумываясь о том, что еще минуту назад собирался разнести этого капитана в пух и прах. Он всегда помогал раненым подниматься, и сделал это сейчас машинально. В конце концов Данкор ранен и имеет право на помощь, пока не поправился.

Капитан Данкор поднялся с помощью Мишеля и сделал несколько шагов. Крепко держась за его плечо, он с благодарностью кивнул своему помощнику и выпрямил спину, отпуская свою живую опору. Это далось ему нелегко и у Мишеля шевельнулось что-то вроде уважения к несгибаемому легионеру.

Почувствовав, как напряжен этот мальчик, как смотрит он на того, кто может лишить его близкого человека, Данкор развернулся и встал, глядя прямо в глаза Мишелю. Мелькнула мысль, что когда-то давно вот так же он сам стоял перед графом де Леви, дядей его невесты, купившем у них усадьбу Брайдхолл, когда застал того перед своей матерью на одном колене. Граф де Леви делал предложение вдове Олтон. Капитан Данкор, который тогда был просто Генри, очень хорошо знал, что чувствует Мишель. И решил быть таким же мудрым и честным, как его отчим. Голос его был тих и тверд:

– Я люблю ее. Мы обручены. В той ее жизни, о которой ты не знаешь, было много бед и потерь, – Мишель молчал, оглушенный тем, что услышал. Все слова вдруг пропали вместе с голосом из-за такой простой, незатейливой откровенности капитана. Данкор продолжил, решив быть честным до конца, – Я все равно увезу ее домой, в Англию. Мы обвенчаемся, можешь быть уверен… Но я не позволю ей потерять тех, кто ей дорог. Поэтому прошу тебя, подумай, может быть, ты мог бы вместе с Луизой поехать с нами?

– Что нам там делать? Мешаться под ногами? – голос прорезался, и Мишель решил не сдаваться без боя.

– У меня был приемный отец – я не мешался.

– А мать?

– Оба умерли уже. У меня есть только Она.

– Клер?

– У нее другое имя… Как у легионера. Обещай, что подумаешь? Не так много людей на этом свете по-настоящему любят ее. Вы ей очень нужны.

Мишель молчал. Внезапная перспектива уехать очень далеко от Франции, к этим бифштексам заморским, значила обучение и их языку, и их обычаям. Это пугало. Но с ними будет Клер, а ведь Клер спасла их и не бросила. Значит – не бросит и там, в Англии?

Видя смятение юного защитника своей милой Дженет, Генри улыбнулся:

– Кстати, пока ты думаешь о своем ответе на мое предложение, не мог бы ты, раз я болен, выводить моего коня на улицу? Его зовут Баязет, я знаю, что он в конюшне монастыря, но ему нужно ездить – он же конь легионера, ему нельзя терять форму.

И тут Мишель лишился дара речи: это предложение капитана расстреляло все его оборонительные сооружения. Мечтая хотя бы порассматривать без помех боевого коня, прошедшего не только Францию, но и Алжир под геройским наездником, Мишель подумать не мог, что ему будет можно прикасаться к нему, не то, что ездить на нем верхом… Подняв глаза, которые не могли спрятать восхищение предложением капитана, юный борец за справедливость, не отстоявший ни одного своего тезиса, сдался без боя.

Капитан Данкор понял, что не утратил таланта к переговорам за время службы в Легионе, и с поклоном протянул Мишелю правую руку, закрепляя сделку:

– Генри Гаррингтон, граф Олтон…

Ничуть не смутившись, (да и что способно смутить француза, даже такого юного и неискушенного?), Мишель тоже поклонился, пожал руку капитану и представился полным именем, не теряя достоинства, будто имел не менее длинную родословную:

– Мишель Анри Верне, рыбак.

Затем он важно пообещал подумать о предложении поехать в Англию, отвел капитана Данкора до кровати обратно и больше не сопротивлялся появлению в их жизни этого легионера: своей честностью и простым обращением тот был похож на отца. Отца, одинаково доброго ко всем своим детям. И Клер выглядела скорее дочерью капитана, чем невестой. Столько заботы и любви было в его глазах, когда он о ней говорил. Простая житейская рассудительность, переданная Гийомом своему сыну по наследству, отлично заменила ему и образование, и способность к умозаключениям. Мишель понял, что капитан Данкор был достойным человеком и любил сестру Клер, в этом сомнений не было.

Храня этот разговор в тайне, через несколько дней они почти подружились, из соперников став верными рыцарями женщине, которую любили. Ни Луиза, ни сестра Клер не догадывались о причине этой прекрасной мужской дружбы, в которой один был мудр, другой доверчив и оба искренни. Но вскоре после их разговора Жюли нашла Мишеля в конюшне: восхищенно застыв, он стоял перед Баязетом. Генри как смог объяснил мальчику, как подойти к лошади, как подружиться с нею и как надеть уздечку и седло. Но Мишелю очень не хватало практических занятий. Так и не решившись прикоснуться к сбруе, он замер, восторженно глядя на мускулистого вороного рысака. Обращаться с лошадьми он не умел.

– Что ты здесь делаешь? – Жюли подошла к нему близко, а он и не смотрел по сторонам, любуясь недосягаемым красавцем. Видя, что ее лучший друг и защитник оробел, Жюли уверенно толкнула дверцу стойла и, легко надев уздечку, вывела Баязета на двор. Мишель как завороженный шел за ними, боясь лишний раз вздохнуть. Его сестра Клер ловко справилась с седлом, а затем повернулась к Мишелю:

– Этот конь уважает силу и уверенность. Сила – внутри тебя, она не в твоих руках. Она – в тебе.

Мишель во все глаза смотрел на нее, вдруг заговорившую будто на чужом языке:

– Как это сила может быть не в руках?

– Видишь, этот конь сильный и большой. Но если ты покажешь ему правильный знак, он послушается тебя. – В этот момент Баязет извернулся и привычно фыркнул Жюли в ухо, как лучшей подружке, и нетерпеливо топнул копытом. Она засмеялась, мягко отталкивая атласный нос ладонью. И Мишель замер: сестра Клер смеялась!

Смеялась впервые с того дня, как полумертвая, без сознания, появилась в их доме в рыбацкой деревне полгода назад, когда их отец нашел ее в море у самого берега. Впервые за все время, что он ее знал. Она становилась похожей на его ровесницу, смешно морща нос и отдавшись этому счастливому хохоту от щекотного касания губ и вихря горячего воздуха огромного сильного коня. Покрытая ярким солнечным светом, золотившим лишь тонкую прядь ее волос, выбившуюся из-под апостольника, сестра Клер вдруг показалась ему такой родной, что невольно он шагнул еще ближе и к ней, и к коню, которого она держала под уздцы. И вопрос, не дававший ему покоя, сорвался с его губ:

– Как тебя зовут на самом деле? Ты сказала, что твое имя – не Клер.

Она напряглась, сразу же став натянутой и будто сгорбленной. Было не время и не место говорить правду. Мишель и не думал, что его вопрос так огорчит ее, но сестра Клер перестала смеяться, отвела взгляд и, похлопав по холке Баязета, вместо ответа глухо скомандовала:

– Ну-ка, забирайся в седло.

Он повиновался. Неуклюже двигаясь, с ее помощью, Мишель оказался в седле и не утерпел с вопросом:

– Откуда ты умеешь ездить верхом?

– Меня научили в детстве.

– Девчонку? Кто дал тебе коня? – он недоверчиво прищурился: кто даст обычной девчонке коня? Тем более такого, как Баязет. Баязет неожиданно спокойно стоял под ним, и Мишель почувствовал себя немного увереннее.

Держа повод, Жюли вспомнила, как отец привел ей на лужайку перед их имением пони с огромным атласным бантом и открыткой, подписанной Ее Высочеством принцессой Сассекской Луизой Каролиной Альбертой, с пожеланиями веселых прогулок. Они были знакомы и переписывались несколько лет, пока Жюли не отправили в пансион благородных девиц в Ниццу. Это воспоминание было сродни красивой картине: не верилось, что это было с ней…

– У меня был пони, как у принцессы.

– Во Франции нет принцесс…

– Она не во Франции. Держи повод… Двумя руками! Колени сожми. Спину выпрями…

Ночью Мишель вспоминал этот момент бессчетное число раз, без сна застыв на лежанке напротив спящего капитана Данкора в его палате, где был бессменным дежурным при тяжелораненом: Клер уверенно хлопает ладонью по крупу Баязета, и они двигаются вперед, по маленькой площадке перед скотным двором и конюшней. Клер, такая маленькая и хрупкая, крепко держит корду2 в одной руке, хлыст в другой, а Мишель, как настоящий наездник, едет верхом по кругу. Солнце прогрело весенний воздух настолько, что можно кататься в одной рубашке, а ветер ласков и приносит свежий аромат первых цветов с Сены, легко растворяясь на площадке перед воротами. Клер улыбается ему, видя, как он старается. Баязет спокоен и силен, как огромный паровоз. Мишелю хотелось, чтобы это длилось вечно: улыбающаяся Клер, солнце, мощь коня, повинующаяся ему…

Генри, которого весь Иностранный Легион знал как капитана Данкора, спал у соседней стены, так же счастливо улыбаясь, но во сне. Ежедневные встречи с его милой Дженет, дважды в день приходящей к нему, чтобы сделать перевязку, были лучшим лекарством. Он называл ее по-английски, свою невесту графиню Жанну Гиацинту де Леви, привыкшую быть Жюли только для своего отца. Он не удивился чуду воскрешения его возлюбленной: будто не прошло так много времени с их последней встречи, будто не случилось ее похищения, его горя, ее похорон, войны, еще войны, мучительных сомнений, озарения, поисков, встречи с агентом Ангелочком и смертельного ранения в сердце. Он знал, что найдет ее. В те редкие минуты, что выпадали им за день, они не могли наговориться так, будто расстались вчера. Храня свой секрет от всех, чтобы не навлечь беду на беглянку, спрятавшуюся от опасности под кровом Господнем, оставаясь одни лишь н считанные минуты, они не могли разнять рук. Да что рук – засыпая, он каждый вечер думал о том, как проснется рядом с нею, дома…

Он просил ее каждый раз лишь об одном: «Не могли бы вы приходить почаще, сестра? Мое раненое сердце все время болит и боль становится легче только когда Вы стоите рядом», – а она улыбалась одними губами и не отвечала на эту просьбу ничего. Но он знал, теперь он был уверен в том, что завтра в то же самое время его ангел впорхнет к нему и излечит от всего, что случилось с того момента, как он нашел вместо своей невесты лишь смятый шиповник и ночную тишину сада в Белгравии. И он снова поцелует шрамы на ее ладонях, как стигматы обозначившие, что прошла его невеста, в одиночку справившись со смертью. Так же, как и он, стремясь к своей любви сквозь войну. Он собирался побыстрее подняться на ноги и покинуть госпиталь, чтобы получить расчет в Легионе и увезти ее домой, в Англию. Ведь они были уже обручены и должны всего лишь обвенчаться, чтобы быть вместе.

Глава 2. Кто ты, Жанна?

Жан Прену, владелец кабачка «Клотильда» на севере Руана, встревоженно разносил четвертую бочку кальвадоса своим гостям, выплеснутую в большие небьющиеся кружки. Гости едва держались на ногах, заполонив весь зал своими линялыми на солнце далекого Алжира мундирами и выгоревшими кепи. Их трубки чадили так, что вошедшему показалось бы, что весь туман с Сены тут, если бы он, конечно, смог вдохнуть и не умереть. Легионеры были не веселы. Их печаль кружилась подобно их головам, открывая едва различимые перспективы для каждого: Третья Республика, вместо императора Наполеона III объявившая себя властью, отправила их в Париж подавлять бунт. Несмотря на прошлое каждого, в котором были дела пострашнее разгона бастующих, легионеры чувствовали себя неловко: французы против французов после войны, в которой армия позорно проиграла…

В связи с этими обстоятельствами легионеры пили беспробудно, воспользовавшись временным привалом из-за ранения капитана их отряда, попутно разнося в хлам столы и лавки «Клотильды», распугивая других гостей и постепенно начиная пить в долг. Господин Прену с одной стороны молился, чтобы они продолжали пить и платить, ибо не у многих после войны есть звонкая монета, а с другой тоже молился, но уже за то, чтобы их капитан поскорее встал на ноги, Иностранный легион наконец-то ушел в Париж, а он сам, господин Прену, закрыл бы к чертям свое разрушенное заведение и уехал в деревню на покой. С какой стороны не посмотри – Жан Прену молился и это было хорошо. Плохо было только то, что по рассказам легионеров, их капитан Данкор был ранен в сердце, и если и выживет, то уйдет в отставку, а Временное правительство Третьей республики не скоро пришлет им нового. Видимо, капитан Данкор был хорошим командиром: легионеры искренне сочувствовали ему, пили за его здоровье, а двое из них так и сидели в печали, оживляясь лишь тогда, когда речь заходила о слухах и байках про рыцарей да монашеские ордена. Слава Тамплиеров не давала покоя воякам, лишенным своего ремесла, осиротевшим без капитана и прибившимся к «Клотильде», как к последнему оплоту стабильности.

Сетуя на то, что его заведение пережило несколько оккупаций: сначала были французские солдаты, шедшие на войну с Пруссией, потом прусские солдаты, захватившие Руан, а теперь – кавалеристы Иностранного Легиона, господин Прену обреченно выкатил пятую бочку кальвадоса поближе к стойке и невольно услышал разговор двух печальных легионеров с местным пьяницей и болтуном, калекой Рели. Тот рассказывал про орден святой Жанны Д’Арк, который был раньше в монастыре Бенедиктинок:

– … и там монахини учились ездить верхом, фехтовать, биться на ножах, саблях…

– Как легионеры? – восхищенно вращая затуманенными сидром и кальвадосом глазами спрашивал его один легионер.

– Еще выше бери! – отвечал Рели, заботливо подставляя свою кружку под бесплатную выпивку, – как тамплиеры!

– Тамплиеры? Те, которых потом, в пятницу, тринадцатого… – подхватил второй легионер, и Рели радостно закивал головой:

– Они, они самые, месье! И Дева Орлеанская3 им была примером во всем!

– А сейчас в монастыре Бенедиктинок такой Орден есть? – не унимался первый легионер, несмотря на поздний вечер полный сил и любопытства. Рели задумался.

– Да кто ж его знает, месье… если был – то куда ему деться? И сейчас Орден там.

– В монастыре на Сене, под Руаном? – нетерпеливо уточнил второй легионер, а когда Рели уверенно кивнул, перевел взгляд на своего товарища и невпопад хлопнул рукой по столу:

– Фрито, я так и знал!

– Боюсь, что эту фразу вы будете повторять часто, мой друг Темерер, – ответил ему первый легионер и они обменялись нетрезвыми, но многозначительными взглядами. Не подозревая, насколько они близки к приключениям, способным изменить их жизнь раз и навсегда, легионеры дружно замолчали. Рождался план, который требовал действий и вел к истине. Ночь открывалась сержантам Иностранного Легиона совершенно с другой стороны, а выпитое вино подкрепляло уверенность в собственной силе и правоте.

Не выходя с вечера из «Клотильды», Темерер и Фрито к утру решились на отчаянный шаг. Они безусловно поверили Рели, что в женском монастыре Бенедиктинок под Руаном есть тайный монашеский Орден, который готовит боевых монахинь для новых завоеваний во имя Христа. Пока их командир, капитан Данкор, лежал в монастырском госпитале после ранения в сердце, двум друзьям его ничего не оставалось, как пить. Отлученные от того единственного дела, которому были обучены в совершенстве, они принялись за умозаключения, в которых не упражнялись никогда, исправно подкрепляясь бездонными запасами кабачка «Клотильда» и россказнями местных пьяниц.

Фрито всегда подозревал о существовании Ордена, ведущего военную подготовку монахинь, а теперь захотел убедиться в этом лично. Его друг Темерер искал сатисфакции: он был оскорблен мнением о своей привлекательности одного противного мальчишки, жившего при монастыре и помогавшего в госпитале. В ту эпохальную встречу Темерера с прекрасной сестрой милосердия на поле перед воротами монастырского госпиталя, куда они с Фрито привезли своего раненого капитана, крутившийся возле них Мишель самоуверенно заявил сержанту, что он не пара сестре Клер. И этим лишь усилил желание бравого легионера бросить вызов самому Господу, отбив у него его невесту.

Женщина и Истина – вот две настоящие причины, побуждающие любого мужчину совершать невероятные подвиги, завоевывать континенты и выигрывать войны. Только Женщина и Истина способны заставить искать себя бесконечно, превращая робкого, ничем не примечательного человека в героя, имя которого входит в историю и славит его на века. Женщину и Истину двум легионерам необходимо было найти во что бы то ни стало. Их план родился сам собою и прямо из кабачка господина Прену сержанты зашли в расположение своей части, решительно сбрили усы и, подойдя к монастырю с теневой стороны Сены, сели ждать удачу, замаскировавшись в кустах тиса, густо растущих на берегу.

Сам монастырь не спал ночью. Госпиталь в нем, открытый вместо пансиона для девиц в часовне у входа в монастырь, превратил всю тихую обитель в большой улей, жужжащий и при свете, и во тьме. Тайны манили легионеров, сделав из жестоких головорезов азартных, любопытных мальчишек, ищущих впечатлений. Они были абсолютно уверены, что ничего не стоило им, переодевшись в послушниц, пройти на территорию монастыря и начать свое исследование…

Преподобному Доминику понадобилась всего четверть часа, чтобы заметить подмену и, выследив их перемещение, ухватить обоих одновременно за уши пальцами, отлично натренированными молитвенником. Такое позорное пленение двух бойцов Иностранного легиона, прошедших Алжир и всю Францию, но не продвинувшихся внутрь женского монастыря далее, чем на тридцать нетвердых шагов, источая легко узнаваемый аромат перегара, было несмываемым бесчестьем и поводом для вечных шуток в полку. В связи с этим легионеры сперва попытались вывернуться из рук преподобного Доминика. Но, так как их конечности вели себя бессвязно, впрочем, как и их языки, физическая победа оказалась попросту невозможной. Увидев двух шатающихся на ногах послушниц, которых за уши как клещами держит преподобный Доминик, монахини проявили бдительность настолько быстро, что Темерер и Фрито не успели моргнуть, как были плотно окружены и связаны руками назад. Фрито начал подозревать, что его предположения верны: монахини действовали быстро, слаженно и молча, как легионеры, что означало наличие Ордена в этом монастыре, а Темерер загрустил потому, что так и не дошел до сестры Клер.

Желание выяснять истину быстро покинуло обоих, ибо попадать в плен в их планы не входило. Сержанты были связаны впервые за пять лет своей службы Наполеону III в его личной армии. Это обескураживало. Алжир они не считали пленом, так как вместе с капитаном Данкором сами сдались мексиканцам, чтобы отдохнуть и сами же и освободились, лишь заслышали наступление своей армии. Полыхая ужасом разоблачения и несмываемого позора перед капитаном и однополчанами, трезвея и понимая, что они натворили, оба внезапно оказались разговорчивыми собеседниками и добрыми малыми одновременно, но это не произвело на преподобного Доминика никакого впечатления. Он молча оттащил грешников в кабинет Матери настоятельницы, не прислушиваясь к клятвам никогда более не пересекать порога монастырей по всей Франции и отработать на самых тяжелых послушаниях все свои прегрешения. Лишь сестра Бернадетт, за прошлогоднюю провинность в музее приставленная к уборке в отхожих местах на целый год, оценивающе прищурилась: пара крепких ребят ей в подчинение очень бы пригодилась для помощи в ее повинности…