Па-де-де с судьбой. Правда о предначертанном

Глава первая

Эта высота взята!

Я лечу!!!

Нет, это не сон!

Я действительно лечу!

От ремней сиденья – больно, руки потные и дрожат, а в груди страх вперемежку с восторгом.

Я это сделала!

Внизу рябь моря, белый катерок, вдали полоска берега и небо!

Много неба! Морской воздух ветром наполнит легкие, и есть ощущение, что ты летишь сам по себе, как в детских снах.

Там стоило подпрыгнуть, и ты летишь с широкой школьной лестницы над светлым вестибюлем, пролетая дверь в учительскую и орущих одноклассников, выбегающих на перемену из класса.

Этот сон мне снился неоднократно. И то ощущение полета было таким явным, что я помнила его каждым кусочком тела.

И вот сейчас оно наяву! Это щемящее до восторга состояние, где только ты и высота!

Да, сделать это мне стоило больших трудов с моим патологическим страхом любой высоты, будь то балкон 4-го этажа или кабинка чертова колеса.

Мне было лет двенадцать, когда такое установили в нашем парке культуры и отдыха – невысокое, быстро вышедшее из строя. Но в то лето нужно было отстоять очередь, чтобы попасть на него.

Подружки уговорили меня прокатиться. Я пыталась отговориться, но было стыдно показать свою слабость.

Когда кабинка поднялась до верхней точки, меня накрыло. Это был даже не страх или паника. Это был необъяснимый ужас. Когда ты не чувствуешь тела, не можешь дышать, а пальцы рук так сжимают перила этой хиленькой железной корзинки, что невозможно разжать.

Началась настоящая паническая атака, о признаках которой мне многие годы спустя рассказывали клиенты на консультациях. И мы вместе находили способы, как с этим быть и что делать.

Тогда это впервые случилось у меня и повергло в состояние полного оцепенения.

Чуть позже поняла, откуда появился этот жуткий страх.

Мы только год как жили в новой большой квартире. Недавно построенный трехэтажный дом находился в самом центре города, и наши окна выходили на главную городскую площадь.

Сколько раз я просыпалась под праздничную музыку. Играл духовой оркестр, на улице шумела собирающаяся людская толпа, и все было в ожидании праздника.

В тот раз было 1 Мая, день демонстрации солидарности трудящихся всего мира!

Открываю глаза и вижу на письменном столе белого бумажного голубя, которого мы с мамой клеили накануне вечером, а папа приделал к нему палочку. Получилось очень красиво!

Выглаженная школьная форма и сделанный своими руками голубь, огромный белый бант – все говорило о том, что сегодня будет необыкновенный день.

Предвкушение чего-то большого и торжественного переполняет меня.

Шагая в колонне своих одноклассников, кричала со всеми звонкое «Ура!» и радостно махала этим голубем. Смотрела не на трибуну, а на окна своей квартиры, в которых виднелись лица деда, бабушек, многочисленных тетушек и двоюродных братьев. Они по традиции каждые праздники собирались у нас посмотреть демонстрацию, а потом, как говорил дед, – спивать песни, сидя за праздничным столом.

Многие, многие годы спустя, приезжая в свой родной городок, проходя по этой площади, я продолжала видеть в окнах бывшей квартиры эти родные лица, давно ушедшие. В памяти они все еще там, смотрят на меня с улыбкой и машут в ответ.

В тот день мы, школьники, прошли первыми. Потом шли организации и заводы, каждый цех которых обязательно делал праздничную композицию на открытых платформах машин.

Скульптуру «Рабочий и крестьянка», макет космического спутника или огромный земной шар, который опоясывала надпись: «Миру – мир!».

Это нужно было видеть!

Нашла в толпе первоклашек брата – Петьку. Взявшись за руки, быстро побежали домой, чтобы ничего не пропустить.

Вернувшись в квартиру, поняли, что все окна заняты. А стоящая толпа зрителей на улице перед окнами мешала увидеть всю картинку в целом.

И тогда Петька предложил:

– Давай вылезем на крышу дома, сверху знаешь как все будет хорошо видно!

Идея мне понравилась. Будучи сама заводилой, готовой на любые проказы, быстро согласилась.

Через квадратный лаз третьего этажа в подъезде дома, который в то время никогда не закрывался, вылезли на пыльный чердак, засиженный голубями. Пахло пылью, птичьим пометом, а пока пробирались к слуховому окну чердака, нацепляли на себя липкой паутины.

Уже в тот момент я начала жалеть, что согласилась на предложение брата.

Но отступить не могла. Петька был младше на год и десять месяцев. У нас с ним с детства шла борьба за первенство. Показать, что я струсила, мне не хотелось.

Добрались до окошка, выходящего на главную улицу. Рама с трудом открылась, и сразу от ветра закружились столбы пыли на цементном полу чердака, а громкая музыка ударила в голову.

Брат вылез первым и, обернувшись, прокричал:

– Ползем до трубы.

Он медленно, на четвереньках, пополз по крыше. Я еще какое-то время колебалась, а потом все же решила не отставать.

Знала – откажись я сейчас, и на долгие годы стану трусихой и посмешищем в глазах брата. Решительно вылезла и, не глядя по сторонам, поползла за ним. Накануне прошел небольшой дождь, и крыша была сырой и холодной, несмотря на солнечный день.

Петька уже остановился и сел. Я доползла до него и вдруг поняла, что не смогу развернуться, чтобы сесть, тело стало деревянным и плохо слушалось. Пересилив себя, с трудом уселась на шершавое железо крыши и только тогда подняла глаза.

Да, отсюда все было прекрасно видно – радостные люди, красные флаги и море бумажных цветов!

Увидев, что крыша довольно крутая, а по краю нет никаких ограждений, осознала, насколько опасно то, что мы сделали.

И меня начал заполнять холодный и вместе с тем липкий страх. Мне стало не до праздника – поняла, что обратно до окна чердака не смогу доползти. Сидела не шевелясь, почти не дыша, ухватившись пальцами за шершавые края железного листа крыши.

Через какое-то время Петька закричал:

– Валим отсюда! Нас милиция заметила!

Как сквозь пелену, увидела, что на противоположной стороне улицы милиционер смотрит прямо на нас и энергично машет рукой, указывая пальцем на чердачное окно. Я была ближе к окну, и брат стал толкать меня в бок:

– Давай уж, ползи!

А я не могла даже шевельнуться, изо всех сил вцепившись в выступ покрытия. Видя мой ступор, он переполз через меня и со словами «Держись за меня!» стал медленно продвигаться к окну. Мне это не помогло!

Казалось, что стоит мне оторвать пальцы, и я полечу вниз, не птицей, как во сне, а тяжелым камнем.

Милиционер, наблюдавший за нами, видимо, что-то понял. Он быстро стал пробираться между шагающих строгими рядами демонстрантов на нашу сторону улицы.

Петька сидел недалеко от окна и уговаривал меня:

– Дура, давай сюда – чего ты? Нас сейчас в милицию заберут!

Видя мою беспомощность, злился еще больше.

Вскоре в окне чердака появилась голова милиционера:

– А ну быстро ползите сюда! Кому сказал!

– Да она не может! – со слезами закричал Петька. И пополз навстречу рукам милиционера.

К моему ужасу еще прибавился и страх наказания. Голова стала кружиться, перед глазами поплыли разноцветные круги. Поняв мое состояние, милиционер вылез на крышу и перебежками, на корточках, добрался до меня.

Схватив меня за руку, сказал:

– Не бойся, я удержу!

Мы медленно стали двигаться в сторону оконного проема. Уже спрыгнув вниз и затащив меня, этот совсем еще молодой парень начал ругаться:

– С ума сошли! Как вы сюда вообще попали? Где ваши родители? – но в его голосе не было злости, а чувствовался пережитый страх за нас.

Он что-то еще говорил, а мое тело стало мягким и сильно захотелось спать.

Спускаясь по лестнице, он все допытывался:

– Где вы живете?

На своем этаже я пробормотала:

– Можно мы пойдем? – и направилась к двери своей квартиры. И этот, видимо, недавно ставший милиционером парень не стал идти за нами, устраивать разборки с родителями, а просто отпустил. Понял, нам сегодняшнего урока хватило.

С тех самых пор я стала бояться высоты. Просто старалась избегать таких ситуаций. После попытки прокатиться на чертовом колесе с подругами поняла, что у меня не просто страх, а что-то большее. Конечно, я тогда не могла понимать, что заработала себе самую настоящую фобию с панической атакой вдобавок. Просто стала избегать высоких мест, даже на балконы квартир старалась не выходить.

Но желание победить этот страх и ощутить высоту как полет было всегда. Мечтала полететь, как птица.

В детстве мама нам читала книгу «Четвертая высота» Елены Ильиной о детстве Зои Космодемьянской и ее брата Александра. Я до сих пор помню все, о чем в ней было написано.

И всю жизнь, подсознательно, тоже ставила себе целью покорение высот – одну за другой.

Покорение высоты было одной из таких вершин.

Когда поступила в челябинское культпросветучилище, с подругами часто гуляли в городском парке. Там тоже было колесо обозрения, так оно теперь называлось. Девчонки долго уговаривали меня прокатиться на нем. Я, помня, что со мной случается на высоте, отнекивалась. Но однажды все же решилась. Долго стояла внизу, настраиваясь и уговаривая себя – может, обойдется. Зашла в кабинку, которая была еще старого, открытого образца и представляла собой просто металлическую люльку, которая при движении вверх еще покачивалась из стороны в сторону. Села на холодное круглое сиденье и ухватилась за металлический круг в середине. Закрыла глаза, сжалась и превратилась в застывшую мумию. Чем выше поднималась кабинка, тем сильнее был ветер. Она раскачивалась и скрипела, добавляя ощущение полной незащищенности и опасности. Начала чувствовать прилив не просто страха, а настоящего ужаса.

Интуитивно, тогда еще не зная никаких психологических приемов, стала наблюдать за своим состоянием. Вот участилось дыхание, внутри стало горячо, руки автоматически крепко вцепились в дужку круга.

На лбу стал выступать холодный пот – страх быстро заполнял тело, делая его деревянным. Но я продолжала наблюдать за этим как бы со стороны. Это состояние отстраненности позволяло не провалиться в состояние тотальной паники, а переживать ее, не погружаясь полностью.

Глаза так и не открыла, но, спустившись на землю и с трудом разжав пальцы, вдруг поняла, что могу переживать это состояние, не погружаясь в ступор, когда кажется, что ты умираешь.

Я стала приходить в парк, когда позволяло время и студенческие деньги, чтобы снова и снова подниматься на этом «чертовом» колесе. На третий раз я уже смогла открыть глаза и почувствовала, что пальцы рук не так сильно застывают, как прежде.

Через какое-то время меня стало отпускать, уже могла наслаждаться видом лежащего внизу города, ощущать приятное дуновение ветра, сидеть расслабленно, а не вжавшись в сиденье и боясь пошевелиться.

Я поняла, что эту высоту взяла!

И появилась новая мечта – ощутить состояние полета!

Многие годы спустя, в новогоднюю ночь, которая стала переломным моментом в борьбе со смертью, размышляя о скоротечности жизни и желаниях еще многое успеть, я поняла, что мечтаю полететь!

Сейчас я отправляюсь в полет! Катер тянет меня вперед, я медленно, плавно поднимаюсь все выше и выше.

Внизу – дышащее море. Вижу маленькие белые барашки волн, бегущие к берегу. Берег кажется далеким, корпуса отелей – как из конструктора. А я здесь, наверху.

Страшно ли? Есть немного. Но больше – восторг! Такое чувство свободы, легкости…. Это невероятно! Кажется, что я касаюсь самого неба и можно просто расправить руки и полететь дальше, навстречу всему, что еще готовит жизнь и судьба.

Вот оно, желаемое чувство полета!

Это чувство – одно из моих самых ранних воспоминаний.

Жили мы тогда в большой коммунальной квартире старого деревянного многоквартирного дома – одной семьей. Из большого коридора нашего отсека шли три двери. За одной две комнаты занимали мои родители, в другой – жили дедушка с бабушкой, а за третьей – тетя со своим мужем и с кем-то из них старенькая бабушка папы.

Брат родился, когда мне было год и десять месяцев. Принесли его из роддома и положили в мою люльку. Помню ее хорошо – синяя, деревянная, с резными перилами, а внизу две дуги, за счет которых ее можно было качать. Что и делала целыми днями старенькая прабабушка.

Мою люльку заняли! Мне это явно не понравилось. Пока взрослые за столом отмечали рождение сына и внука, которого особенно ждал наш дед, я залезла в люльку и, стоя на ногах, стала ее раскачивать изо всех детских силенок.

Следующий момент в памяти – я лечу из люльки в сторону горячей печки.

Саму историю мне рассказала позже мама, а вот то, как лечу, – помнила всегда.

До печки не долетела точно, кто-то из взрослых успел меня подхватить. Братец тоже не пострадал.

Но этот случай с люлькой зародил то самое соперничество с братом, которое так и не позволило нам стать настоящими друзьями.

В семье, где жило вместе не одно поколение и были установлены старые правила, что женщина всегда должна уступать, а девочке не все дозволено, мне с детства приходилось доказывать, что я могу все сделать не хуже брата, а во многом и лучше его.

Это отразилось в дальнейшем и на отношениях с другими мужчинами, которым я всегда что -то доказывала.

Но эту высоту я взяла сама, покорив ее и приручив страх.

Глава вторая

Счастье по праву рождения?

Родилась я в маленьком уральском городке.

Да! В том самом, где без спроса ходят в гости, а воскресным утром соседка баба Ася, нажарив гору пышных сдобных оладий разносит их по всем квартирам подъезда.

А когда во втором подъезде умер маленький Витя, провожали его от дома и плакали соседи всех трех домов нашего двора.

Это было позже, когда папе дали на комбинате трехкомнатную квартиру.

Что уж говорить о соседях нашего старого двухэтажного дома, из которого мы переехали перед тем, как мне идти в школу.

Пережив войну и оплакав вместе тех, на кого получили похоронки, эти люди стали одной семьей.

Мама, выйдя замуж в большую семью папы, стала в ней, да и во всем доме, связующим звеном. Маленькая, хрупкая, с черными восточными глазками, шустрая и готовая помочь всем и каждому, она была душой этого дома.

Чей-то муж начинала буянить, бежали за ней, и она находила слова и быстро усмиряла дебошира. Мужики в доме ее очень уважали и боялись. А еще она писала за всех какие-то прошения, запросы, письма – тогда еще искали пропавших в военные годы, восстанавливали связи и документы.

Неудивительно, что именно она устраивала в нашей квартире, где одна из комнат была большой, елки для всех детей дома. Проведя 1 января один из таких праздников, вечером пошла рожать мне брата.

Я, к сожалению, не унаследовала эту мамину бескорыстную готовность помогать всем и вся.

Уже позже, будучи психологом, я поняла, что это был ее способ защиты. Военное детство у нее было очень тяжелым, голодным и несправедливым.

Бабушка развелась еще до войны совсем молодой. Она была красавицей – высокая, стройная, с правильными чертами лица, густыми русыми волосами. Ничего из этого ни маме, ни мне не досталось. Видимо, порода свернула в сторону предков деда, и хотя фамилия у него была чисто русская, но внешность больше напоминала черты местной народности Приуралья.

Как-то я спросила у бабушки:

– Почему развелись-то?

– Да не любила я его! У меня был парень, за которого хотела замуж, любовь промеж нас была. Он из зажиточной семьи, у них и дом был большой – пятистенка, хозяйство с огородом. А мама, как узнала кто он, так и отрезала: «Даже не думай, не ровня ты ему! Ты видела, у них только окон шесть штук, в приданое шторы надо будет нести, а где я тебе столько ткани возьму».

Кстати, прабабушка была потомственной швеей, и бабушка потом всю жизнь работала в швейной мастерской, мама тоже шила, в основном платья для меня. У меня на все праздники были новые наряды и лучшие новогодние костюмы в садике.

Я тоже пыталась шить, но чаще бросала недошитое.

Хотя пара красивых вещиц для дочек получилась и у меня.

Гораздо позже это бессознательное умение, переданное мне от бабушек, очень помогло, когда у нас с дочкой появилась студия детских праздников. Сколько реквизита было придумано и сшито!

Тогда бабушку выдали за соседнего парня – маленького роста, неказистого, но, по меркам прабабушки, ровню.

Но натурой бабка была сильной. И как только вырвалась из-под опеки матери, решила, что будет жить по-своему. После замужества ее красота только набирала свою силу, и мужчины заглядывались на нее. Она быстро развелась с нелюбимым.

А тут война! Мужики ушли на фронт. Жить стало тяжело, выручало умение шить да перешивать, за счет этого и жили.

Бабушка не теряла надежду выйти замуж, но вот дочка была некстати, лишний рот, как ей заявил один из ухажеров.

Вот за такого она потом и вышла замуж. У него была корова, а значит, и молоко. Это была гарантия, что с голоду семья не умрет. Хотя маме с бабушкой молока особо не доставалось. Мужик был жадным и хитрым, практически все продавалось на рынке.

Молоко в крынках хранилось в сенцах. Так вот, как рассказывала мама, этот мужик по ночам ходил туда и съедал сливки с молока. Торговала на рынке бабушка, и однажды ей устроили скандал, что молоко у них разбавленное и снятое. Она пришла с рынка злая и стала выяснять, как так получается, молоко-то вроде нормальное от коровы, а люди ее обвиняют зря.

Этот мужик спер все на маму:

– Я видел, что она ходит в сенцы, видимо, сливки съедает!

Маму сильно побили. Обиднее всего, что ни за что. С этого момента у них началась настоящая война, мужик всячески старался доказать, что она испорченная девчонка, и валил на нее все свои грехи. Маме часто доставалось. Пока наконец бабушка сама не застукала его за этим делом. Поняв, что она из-за него несправедливо обижала дочь, ушла.

Стало еще голодней. Бабушка не теряла надежды устроить свою судьбу. Но в военное время, да и после войны, для этого было мало возможностей. И она срывалась на маму, наказывая ее за любую провинность. Мама рано поняла: чтобы выжить, надо стараться быть хорошей для всех.

Плюс ее мягкий и дружелюбный характер сделал ее такой местной матерью Терезой.

Ее все уважали, любили и, конечно, пользовались ее безотказностью и готовностью помочь.

Если маминой любви хватало на всех, а меня она любила до обожания, то внимание папы, часто занятого кроме основной работы какими-то своими идеями и проектами, нужно было привлечь чем-то важным.

Или поддерживать его идею, какой бы нереальной она ни была.

Например, он решил из старой, хорошо подержанной «инвалидки» (так называли маленькие машинки-жучки на двух человек, которые специально производились и выдавались инвалидам – участникам войны) сделать вполне приличный автомобиль. Он купил такую, стоящую без дела в гараже у одной вдовы.

Даже нашел макет игрушечной металлической машинки, на которую, по задумке, должен был походить его будущий автомобиль. Инвалидку разобрал на части, все это приволок в спальню и зимними вечерами собирал внутренности машины своей мечты.

Но, видимо, мерседеса из этой рухляди не получалось, и он быстро остыл к этому делу. Это у меня от него – загореться идеей, разобрать все до косточек, изучить, нарисовать себе картинку, как это должно выглядеть, а если получается совсем не то, что себе нафантазировала, все без сожаления бросить. Сколько в молодости в шкафу валялось недошитых вещей, которые должны были удивить всех, а выглядели совсем не так, как представлялось, и поэтому безжалостно были засунуты в дальний ящик. Позднее многие мои проекты, изученные и разобранные досконально, так и не увидели свет, потому что казались мне далекими от того совершенства, которыми должны были быть.

Мне было интересно с папой. Именно он научил меня играть в шахматы и ездить на мотоцикле. Я заряжалась его энергией и верой, что человеку все по плечу, было бы желание. И очень многие его проекты были осуществлены. Как мама, смеясь, говорила, папу нужно только поставить перед фактом, что нужно что-то делать, и он тут же придумает варианты, как это сделать быстрее и легче.