Ожог каспийского ветра

Глава 21. Записка

 Ключ повернулся в замке. В квартире было тихо. Слишком тихо. Свет в гостиной не горел. На кухонном столе, под солонкой, лежал листок бумаги, сложенный вдвое. Ее почерк. Четкий, учительский, без слез, но с дрожью в некоторых буквах.

«Андрей.

Я ухожу. К Марине. Поживу пока у нее. Не ищи. Ты был честен сегодня. И я благодарна за эту честность, хоть она и убила во мне последнюю надежду. Я ждала три года. Ждала, что стройка закончится, бизнес стабилизируется, раны заживут… что ты посмотришь на меня и увидишь не удобную соседку, а женщину, которую хочешь назвать женой. Но твоя стройка – в душе. И фундамент там не для меня.

Ты хороший человек. Сильный. Надежный. Но не для меня. Не для семьи. Твоя крепость – это магазины, склады, участок. А я хотела дом. С тобой.

Не вини себя. Я сама все это время верила в чудо. Просто… чуда не случилось.

Спасибо за все хорошее. За крышу над головой. За то, что был рядом, даже если только телом.

Я доведу класс до конца учебного года и уеду в Олонец. К родителям. Мне нужно начать заново. Там, где меня помнят и знают просто Леной, а не тенью чужой любви.

Желаю тебе счастья. И пусть твой дом, когда ты его построишь, все же станет домом, а не еще одной крепостью.

Лена».

Андрей стоял посреди кухни, держа записку. Читал и перечитывал. Ощущение было двойственным. Тяжесть – да. Груз вины, осознание потери человека, который был рядом все эти непростые годы, который любил его. Но поверх этой тяжести, как масло на воде, лежало облегчение. Огромное, гулкое. Оковы лопнули. Давление прекратилось. Больше не нужно притворяться, изображать, ждать вопросов, на которые нет ответа. Больше не нужно видеть ее немой укор и затухающую надежду.

Он положил записку на стол. Подошел к окну. Внизу стоял его «Мерседес», символ успеха. Вдали, за городом, ждал участок с начатым фундаментом. Крепости были построены. Бизнес процветал. Он был богат, уважаем, свободен. И совершенно, леденяще одинок.

Он не побежал искать Лену. Не стал звонить. Ее решение было окончательным, как щелчок замка. Он понял это. Понял и принял. Через месяц, как и писала Лена, он узнал от общей знакомой (продавщицы, которая поддерживала связь с Леной), что она уехала в Олонец. Навсегда.

Андрей Назаров стоял у окна своей временной, но просторной квартиры, глядя на огни ночного города. Он построил все, о чем мечтал. Кроме того, единственного, что придавало бы всему этому смысл. И теперь, в тишине, он слышал лишь эхо собственных шагов по бетонным плитам своей успешной, но вымершей крепости. Фундамент его нового дома на участке был залит. Но фундамент его жизни оказался сложен из осколков прошлого, обиды и неспособности пустить в свое сердце новую жизнь. Лена ушла, унеся с собой последний призрак тепла. Остался только ветер, гуляющий по пустым коридорам его достижений.

Глава 22. Крёстный по зову долга

Месяц после отъезда Лены пролетел для Андрея в монотонном гуле бизнеса и грохоте стройки на участке. Пустота квартиры стала привычной, почти комфортной. Он заполнял ее чертежами будущего дома, отчетами, звонками поставщиков. Боль от потери Лены притупилась, превратившись в ровное, терпимое чувство вины и осознанной свободы. Одиночество стало его броней.

Он приехал к Орловым на старенькой "Ниве" – его рабочей лошадке. Повод был формальным: передать подарок ко дню рождения Анечки, который пропустил из-за срочного тендера. Но душа, хоть он и не признавался себе, жаждала услышать смех Анечки, увидеть ее бесхитростную радость. Глоток чего-то настоящего в его бетонном мире.

Дом Орловых встретил его не уютным гомоном, а гнетущей, натянутой тишиной, нарушаемой лишь сдавленными всхлипами. В гостиной сидела Людмила Павловна, бледная, теребящая краешек платка. Николай Петрович стоял у окна, спиной к комнате, его обычно прямая осанка была ссутулена. На диване, обхватив голову руками, сидела Полина. Лицо ее было заплаканным и опухшим, глаза – дикими от страха и бессилия. На полу возились Анечка и барахталась на матрасике Дашенька, не понимая тяжести атмосферы.

– Андрей, заходи, – Людмила Павловна встала, пытаясь натянуть улыбку. Голос дрожал. – Анечка, смотри, кто приехал!

Девочка с визгом бросилась к нему: «Андей! Подавок!» Он автоматически подхватил ее, протянул яркую коробку, но его взгляд неотрывно был прикован к Полине, которая даже не повернулась.

– Что случилось? – спросил он тихо, помогая крестнице распаковать подарок.

Тут Полина сорвалась. Она вскочила, как раненый зверь. Ее голос, хриплый от слез, разорвал тишину:

– Что случилось?! Случилось то, что нас хотят оставить сиротами! Дети еще грудные, а его… – она трясущимся пальцем ткнула куда-то в пространство, – его отправляют! На год! В Дагестан! На границу! В самое пекло! Мы остаемся одни!

– Полина, успокойся! – резко обернулся Николай Петрович. Его лицо было изможденным, но голос сохранял командирскую твердость. – Это служба! Приказ! Командировка, не боевые действия! Всего на год! В Дербент, не в горы! Ты должна держаться! Ради детей!

– Держаться?! – закричала Полина, истерика нарастала. – Год?! Аня только в сад пошла, Дашке двух месяцев нет! А если… если что случится?! Если не вернется?! Кто с нами будет?! Ты, папа?! Мама?! Или моя мама, которая не отходит от больной сестры и ее детей? А я?! Я одна с двумя детьми на руках! Год! Это вечность! Они забудут, как он выглядит! Я с ума сойду от страха и переживаний!

Она зарыдала в голос, трясясь всем телом. Людмила Павловна бросилась ее обнимать, прижимая к себе, шепча утешения, которые тонули в рыданиях невестки. Даша, испуганная криком, захныкала. Николай Петрович отвернулся к окну, его плечи напряглись. Анечка испуганно прижалась к ноге Андрея, забыв про подарок.

Назаров стоял, парализованный. Дагестан. Граница. Даже в его отдалении от армии эти слова звучали, как гром. Он знал, что служба там – не сахар. Знакомые по заставе ребята рассказывали. Нервы натянуты, как струна, постоянная настороженность. И год… Год для Полины с двумя малышами – это действительно пытка.

Дверь резко открылась. На пороге стоял Клим. Он был в полевой форме, лицо – серое от усталости и непрожитых эмоций. Он видел сцену: рыдающую жену на руках у матери, отца у окна, испуганных детей и Андрея, застывшего с Анечкой на руках. Его взгляд, встретившись с взглядом Андрея, был пустым, как выгоревшее поле.

– Рапорт… – начал Клим, голос его был хриплым, лишенным интонаций. Он смотрел на Полину, которая вырвалась из объятий свекрови и бросилась к нему, сжимая кулаки. – Рапорт о переносе… не удовлетворили. Приказ. Выезд через две недели. Дербентский погранотряд. Год.

Полина вскрикнула, как от удара, и обвисла. Клим автоматически подхватил ее, прижимая к себе. Его лицо над ее головой было каменным, но в глазах стояла бездонная усталость и беспомощность. Людмила Павловна снова запричитала. Николай Петрович резко подошел к сыну:

– Ты уверен? Может, еще попробовать? Через старые связи…?

– Пап, – Клим перебил его с редкой для него резкостью. – Все попытки… Все связи. Приказ есть приказ. Точка, – он посмотрел на рыдающую Полину, на испуганных дочерей. Потом его взгляд медленно поднялся и впился в Андрея. Не врага. Не друга. А просто в мужчину, который был здесь и сейчас. – Андрей.

Андрей напрягся. Анечка крепче вцепилась в его брючину.

– Мои год будут одни, – Клим проговорил слова с усилием, будто вытаскивая из себя колючую проволоку. – Полина… она не справится одна. Мама и папа… они помогут, но… – он сделал паузу, глотая ком. – Нужен… нужен надежный человек рядом. Не каждый день. Но… чтобы был. На подхвате. Если что-то случится. Если ей станет плохо. Если дети заболеют и нужна будет мужская рука. Чтобы починить что, тяжелое принести… Чтобы она знала… что не одна.

Андрей молчал. Сердце колотилось где-то в горле. Он чувствовал взгляд Николая Петровича, Людмилы Павловны, Полины, которая, всхлипывая, смотрела на него сквозь слезы с немой мольбой. И взгляд Клима – тяжелый, полный отчаяния и последней надежды.

– Я не могу просить тебя, как друг, – выдавил Клим. И в этих словах была горечь всех потерянных лет дружбы. – Дружбы нет. Я знаю. Но… прошу тебя, как мужчину. Как крестного Анечки. Как… человека, который когда-то был частью этой семьи. Хотя… о чем я говорю. Ты часть нашей семьи, как крестный Ани. Будь… будь для них крёстным не только по имени. Будь… опорой. Для души. На этот год. Пожалуйста.

Слово "пожалуйста", сказанное Климом Орловым, прозвучало громче любого крика. Это было падение флага. Капитуляция гордыни. Ради жены. Ради дочерей. Ради их спокойствия.

Андрей посмотрел на Анечку, прижавшуюся к нему. На маленькую Дашу на полу, которая перестала хныкать и смотрела на него большими, непонимающими глазами. На Полину, которая затихла в ожидании, лишь вздрагивая плечами. На старших Орловых, в глазах которых читалась та же мольба. И на Клима, который стоял, обняв жену, и ждал приговора.

Этот дом, эта семья, этот страх и эта любовь – все это было живым, настоящим, хрупким. Совсем не похожим на его бетонные коробки магазинов и холодный фундамент будущего дома. Здесь билось сердце. Здесь плакали. Здесь боялись. Здесь просили о помощи. Не ради денег. Не ради выгоды. Ради жизни.

Его собственная пустота вдруг показалась ему мелкой и эгоистичной на фоне этой бездны чужого отчаяния. Он не смог дать любви Лене. Но здесь, сейчас, он мог дать что-то другое. Надежность. Силу. Защиту. То немногое, что у него оставалось настоящего. Для детей. Для Полины. Даже для Клима, который ронял свою непробиваемую броню ради них.

Он отпустил Анечку, сделал шаг вперед. Его голос, когда он заговорил, был тихим, но абсолютно четким, без тени сомнения:

– Хорошо, Клим. Буду. На этот год. Буду рядом. С Полиной. С девочками. Помогу. Чем смогу.

Тишина, последовавшая за его словами, была иной. Не гнетущей, а облегченной. Полина громко всхлипнула, но теперь это были слезы облегчения. Она кивнула ему, не в силах говорить. Николай Петрович тяжело вздохнул, и в его взгляде мелькнуло что-то вроде уважения. Людмила Павловна прошептала: "Спасибо, Андрюшенька… Спасибо…"

Клим не сказал ничего. Он лишь сжал плечи Полины и кивнул Андрею. Коротко. По-мужски. В этом кивке было все: признание, благодарность, и тяжелый груз ответственности, который он передавал человеку, которого когда-то считал врагом.

Андрей Назаров не остался на чай. Ему нужно было осмыслить то, что он только что на себя взвалил. Он вышел на прохладный воздух, к своей "Ниве". Теперь он горел не только болью прошлого, но и тревогой за будущее. Чужое будущее. Он сел за руль, глядя на освещенные окна квартиры Орловых. В его руках теперь были не только стройматериалы и счета. В его руках, на этот год, была хрупкая жизнь семьи бывшего друга. И это, как ни странно, было первым по-настоящему живым чувством за долгое время. Тяжелым, страшным, но живым.

Глава 23. Проводы и крестины

Две недели пролетели в лихорадочных сборах и гнетущей тишине квартиры Орловых. Андрей появлялся там чаще, чем за все предыдущие годы. Не по зову сердца, а по долгу. По тому самому слову, данному Климу. Он возил Полину с детьми по врачам. У Даши колики. Анечка подхватила простуду, привозил из магазина тяжелые пакеты с продуктами. Он был тенью, молчаливой и надежной, принимающей на себя бытовую тяжесть, чтобы Полина могла хоть как-то собраться перед разлукой, пока Андрей пропадал на заставе.

Конец июня был холодным. Прям, настоящее карельское лето. Орловы стояли тесной, хмурой группой на перроне. Николай Петрович с давлением, Людмила Павловна, кутавшаяся в шаль, с Дашей на руках. Анечка прижималась к ноге деда, испуганно глядя на поезд. И Полина. Она держалась за руку Клима так, будто от этого зависела их жизнь. Лицо ее было мертвенно-бледным, губы сжаты в тонкую белую ниточку. Она не плакала. Казалось, все слезы выжгли ее изнутри за эти две недели. Глаза – огромные, темные впадины страха и обреченности – были сухими и невидящими.

Андрей стоял чуть поодаль, наблюдая. Его роль здесь была вспомогательной: нести чемодан Клима, держать наготове машину на случай форс-мажора. Он ловил на себе короткие, благодарные взгляды Людмилы Павловны и тяжелый, оценивающий взгляд Николая Петровича. Клим, в новенькой полевой форме, выглядел собранным, но тени под глазами выдавали бессонные ночи. Он то и дело обнимал Полину, что-то шептал ей на ухо, гладил по голове Анечку. Каждое его прикосновение к жене казалось прощанием.

Гудок паровоза прорезал воздух, заставив всех вздрогнуть. Полина вцепилась в рукав Клима так, что побелели костяшки пальцев.

– Нет… – вырвалось у нее хриплым шепотом. – Не надо… Клим, не надо ехать…

– Полечка… – Клим прижал ее голову к плечу, его голос сорвался. – Год. Всего год. Я буду звонить. Писать. Вернусь. Обещаю.

– Обещай… – она задыхалась. – Обещай, что вернешься! Целым! Обещай!

– Обещаю, – он сказал твердо, глядя ей в глаза. Потом резко обернулся к Андрею. – Андрей! – голос его был громким, командным, как на заставе. Все взгляды устремились на Назарова. – Помнишь? Твоя смена. Заступаешь. На год.

Это было напоминание. Публичное подтверждение договора. Андрей встретил его взгляд и коротко кивнул:

– Помню. Уже заступил, если ты не заметил.

Клим дернул головой – "хорошо". Потом наклонился, поцеловал Анечку, дотронулся губами до лба Даши, обнял родителей. Последним – долгий, мучительный поцелуй Полины. Она не сопротивлялась, просто замерла, впитывая его тепло в последний раз.

Он рванул к вагону. Махнул рукой уже с подножки. Поезд тронулся. Полина сделала шаг вперед, словно хотела бежать за ним, но Николай Петрович крепко обхватил ее за плечи. Полина застыла, глядя на удаляющийся состав. И только, когда последний вагон скрылся за поворотом, по ее лицу медленно, одна за другой, покатились тяжелые, беззвучные слезы. Она не рыдала. Она просто плакала. Тихим плачем абсолютной потери.

Николай Петрович тяжело вздохнул, подхватил на руки занывшую Анечку.

– Поехали домой. Хватит. Солдат убыл по приказу. Нам тут держать оборону, – его взгляд уперся в Андрея. – Поехали?

Андрей кивнул. Он отвез их всех домой, помог Людмиле Павловне уложить перепуганных девочек, принес воды Полине, которая сидела в оцепенении на диване, чувствуя себя чужим и одновременно необходимым, как костыль.

Глава 24. Крестины Даши

Крестины прошли через три дня. Не пышные, а очень скромные, в маленькой старинной церкви на берегу залива. Солнце светило по-летнему ярко, но холодный ветер напоминал о недавних проводах. Полина выглядела как тень – в темном платье, с огромными синяками под глазами, но держалась с потрясающим достоинством. Она улыбалась Даше, которая светилась в кружевном, крестильном платьице и эта улыбка была подвигом материнской любви.

Андрей стоял рядом с купелью, держа свечу. Он был в строгом темном костюме, чувствуя неловкость своей новой роли – теперь уже официального крестного отца Даши. Крестная мать, подруга Полины Настя, сияла и умилялась. А Андрей… Он смотрел на маленькую Дашеньку, на ее серьезное личико, когда священник трижды окунал ее в прохладную воду. Слышал ее возмущенный крик. И чувствовал странную тяжесть на душе. Теперь он был связан с этой семьей двойными узами. С двумя дочерями Клима Орлова. Навсегда.

После обряда, в церковном дворике Полина подошла к Андрею с Дашей на руках. Ребенок, успокоившись, с любопытством разглядывала Андрея, которого все звали «крестным».

– Спасибо, Андрей, – тихо сказала Полина. Голос ее был хриплым, но искренним. – За то, что был на проводах… За то, что сегодня здесь… За все, – она посмотрела на него, и в ее глазах, помимо усталости и боли, появилось что-то новое. Доверие. Осторожное, выстраданное. – Клим… он звонил вчера. Передал привет. И… еще раз сказал спасибо. Тебе.

Андрей кивнул, не зная, что ответить. Он аккуратно дотронулся до крошечной ручки Даши. Малышка ухватилась за его палец цепко, с неожиданной силой.

– Ничего, Полина, – пробормотал он. – Чем смогу – помогу. Держись!

Людмила Павловна позвала всех к скромному столу с пирогами и компотом в церковной трапезной. Андрей остался. Он смотрел, как Полина, поддерживаемая свекровью, несет Дашу к столу, как Анечка бежит вперед, как Николай Петрович что-то строго говорит священнику. Он был здесь. Крестный. "Смена" Клима. На год.

Андрей достал телефон. На экране список неотложных дел по магазину. Мир его бизнеса уже был четким и предсказуемым, где он был хозяином. А здесь… Здесь был ветер, детский смех, слезы, страх и огромная, неподъемная ответственность за чужих, но теперь уже его крестниц и их мать.

Он сунул телефон в карман, не глядя на список дел. Подошел к столу. Сегодня его место было здесь. У крестильного стола Даши Орловой. Его новая, невыбранная, но принятая должность: крёстный второй дочери Полины. На год защита и опора для семьи. Андрей Назаров впервые за долгое время чувствовал, что стоит на твердой, пусть и чужой, но настоящей земле. Земле долга, который был страшнее и значительнее любого бизнес-плана.

Глава 25. Дербент

Поезд, словно усталый стальной зверь, выдохнул клубы пара на перроне Махачкалы. Клим Орлов первым спрыгнул на раскаленные от солнца плиты. Сумка с нехитрыми пожитками тяжело свисала с плеча. Воздух ударил в лицо – густой, соленый, пропитанный незнакомыми запахами моря, специй и горячего асфальта. Такой разительно непохожий на легкую, хвойную прохладу Сортавала. За спиной с грохотом и шутками сползали на землю его сослуживцы по эшелону, такие же сонные и помятые долгой дорогой из Карелии.

– Ну вот и Каспий, Орлов, – хрипло процедил старший сержант Петров, закуривая. – Добро пожаловать в южную сказку. С колоритом.

Клим лишь кивнул, глотая непривычно теплый, влажный воздух. Глаза невольно искали в кармане гимнастерки – не фотографию, он знал ее наизусть, а само ощущение того маленького квадратика бумаги, где улыбались Полина и их дочки. Сердце сжалось тугим узлом. Год. Всего год, и он снова будет дома. Но их смех казался сейчас таким далеким и призрачным, как запах ее волос…

Дорога до Дербента на видавшем виды военном «УАЗике» пролетела в пыльном мареве. За окнами мелькали террасы виноградников, цепляющиеся за склоны невысоких, выжженных солнцем гор, редкие селения с плоскими крышами, минареты мечетей, острыми иглами вонзающиеся в бездонную синеву неба. Цвета здесь были ярче, контрастнее, чем на севере: охристые скалы, изумрудная зелень садов, вдали лазурь моря. Лето в Дагестане – это зной и жара.

– Красиво, – невольно вырвалось у Клима, когда показались древние стены Дербента, серо-желтые, испещренные временем, будто вырастающие прямо из горы. – Прям, настоящая крепость.

– Красота красотой, а служба службой, – буркнул водитель, бывалый прапорщик. – Тут каждый камень историю помнит. И кровью полит, не раз. Здесь нужна бдительность, парни.

«Дербентская» застава встретила их не парадным строем, а привычной будничной суетой. Солдаты чистили оружие у казармы, кто-то возился у вышки наблюдения, повар в застиранной робе выносил ведро. Запахи смешались: машинное масло, пыль, вареная капуста из столовой и все тот же, неистребимый соленый дух Каспия.

– Прибыли по замене? – к ним быстрым шагом направился капитан с усталым, но внимательным лицом.

Рапортовали коротко и четко. Капитан окинул их оценивающим взглядом.

– Располагайтесь в третьей казарме. Завтра с утра – инструктаж и распределение по постам.

Казарма встретила новичков полумраком и прохладой толстых стен. Теснота, двухъярусные койки, строгий порядок. Климу выделили место у небольшого зарешеченного окна, откуда был виден кусочек моря – бесконечная, сверкающая на солнце полоса. Раскладывая нехитрые вещи, он снова поймал себя на мысли о доме. Сейчас Полина укладывает девочек… Андрей… Он мысленно отсек имя бывшего друга. Крёстный. Только крёстный. Поможет ли, если что? Но в его случае надо было только надеяться, что поможет. И на то, что год пролетит быстро.

Вечером, после ужина в шумной, пропахшей едой столовой, Клим вышел покурить во внутренний дворик заставы. Тени уже легли на темные крыши казарм, воздух стал мягче, но все еще хранил дневное тепло. Где-то вдалеке заливался соловей, его трель казалась невероятно громкой в наступившей тишине. Он прислонился к теплой стене, глядя на первые звезды. Такие же, как над родным городом, но здесь они казались ближе и ярче.

– Северянин? – раздался спокойный голос слева. Клим обернулся. К нему подошел невысокий, крепко сбитый пограничник с умными, чуть раскосыми глазами и открытым лицом. На погонах – ефрейтор. – Угадал? Тоска в глазах, брат, у тебя такая, что самому плакать хочется.

Клим натянуто улыбнулся, выпуская дым.

– Карелия. Сортавала.

– А-а, земли озер и сосен! – лицо собеседника озарила теплая улыбка. Он протянул руку. – Магомед. Магомед Расулов. Дербент – мой родной город. Здесь и родился, и вырос у этих стен, и, как говорится пригодился, – он кивнул в сторону древней цитадели, силуэт которой вырисовывался на фоне темнеющего неба.

– Клим Орлов, – пожал твердую ладонь. – Тоска, говоришь? Видно?

– Как на карте, – Магомед усмехнулся. – Сам первый месяц из дома уезжал в учебку, так думал, с ума сойду. А тут у тебя, гляжу, еще и кольцо обручальное блестит. Значит, не просто от дома оторвали, а от семьи, – его взгляд был не назойливым, а понимающим.

Клим машинально коснулся кольца.

– Две дочки остались. Маленькие. Одной два годика, вторая родилась только в конце апреля этого года.

– Ого! – глаза Магомеда округлились с искренним уважением.

– Два сокола, можно сказать, хоть и девочки! Это сила, брат. Это самая большая ответственность и самая крепкая броня. Они тебя будут охранять, пока ты здесь стоишь.

Он помолчал, глядя в темноту, где мерцали огоньки города.

– Скучать будешь. Это нормально. Главное – делай свое дело честно, и время пройдет. А вечерами выходи смотреть на море или на звезды. Или ко мне приходи, чай пить. У меня тут, в уголке казармы, своя небольшая «чайхана» организована, – он хитро подмигнул.

В его словах, в этом простом, душевном предложении, была какая-то неожиданная теплота. Клим почувствовал, как ледяной ком тоски в груди чуть-чуть сдвинулся с места.

– Спасибо, Магомед. Возьму на вооружение. И чай… с удовольствием как-нибудь.

– Договорились, Клим! – Магомед хлопнул его по плечу. – Завтра, после развода, покажу тебе лучшую точку для обзора – видно и море, и горы, и весь старый город, как на ладони. Такая красота! Заряжает, как батарейка!

Они еще немного постояли молча, слушая далекий шум прибоя и пение соловья. Прошлое – Сортавала, Полина, ссора с Андреем, слезы дочерей, родители – отступило на шаг. Перед Климом был Дербент, древний и незнакомый, служба, полная неизвестности, и этот новый человек с открытой душой по имени Магомед. Год начинался здесь, у Каспийских ворот, под южными звездами. С тоской в сердце, но с неожиданной искоркой надежды на человеческое участие. Он сделал последнюю затяжку и бросил окурок, притоптав сапогом. Завтра – первый день его дербентской службы. Надо было держаться. Ради Полины. Ради дочек. Ради того, чтобы сдержать слово и вернуться.

Глава 26. Первая вахта у Каспия

Рассвет над Дербентом разлился по небу акварельными разводами – персиковыми, лимонными, переходящими в чистую лазурь. Но для Клима Орлова новый день начался задолго до солнца, с резкого звона подъемника, врезавшегося в сон, где еще мелькали образы родного города: смех Анечки, серьезные глаза маленькой Дашки, теплая улыбка Полины. Сердце екнуло, коснувшись обручального кольца привычным движением.

Развод был строгим и деловитым. Майор Семенов, командир заставы, с утра имел такой вид, словно был высечен из камня – лицо непроницаемое, голос сухой, отрывистый. Он распределял посты, оговаривая зоны ответственности и боевые задачи. Клима, учитывая его опыт и место службы, поставили на один из ключевых участков – наблюдение за прибрежным сектором с вышки, откуда открывался вид и на бескрайний, слепящий Каспий, на полосу пляжа, и на извилистую линию границы.

– Орлов, ваш сектор – от маяка до скального выступа «Три брата». Бдительность – превыше всего. Малейшее подозрительное движение – доклад немедленно. Вахта – шесть часов. Смена в 14:00, – бросил майор.

– Есть, товарищ майор! – коротко кивнул Клим.

Первую вахту он нес рядом с ефрейтором Магомедом Расуловым. Дагестанец оказался не только душевным человеком, но и большим профессионалом. Он тихо, без лишних слов, показывал Климу особенности местности:

– Видишь вон те скалы? За ними – бухточка, в прошлом году – любимое место контрабандистов. Теперь, патрулируем чаще. А там, где волны пеной бьют – мели. Лодки с осадкой побольше близко не подойдут, а вот маломерки… – Магомед вручил Климу мощный артиллерийский бинокль.