Ожог каспийского ветра

– Держи, северный брат. Глаза – наше главное оружие здесь и чуйка.

День вставал во весь рост. Солнце, еще ласковое утром, к полудню превратилось в раскаленный шар, висящий в безоблачном небе. Воздух над землей колыхался от зноя. Стальная вышка накалялась, обжигая руки. Клим чувствовал, как пот ручьями стекает по спине под формой. Запахи смешивались: соленая морская свежесть, нагретая смола, пыль с дороги и какой-то пряный, чуждый аромат степных трав. Совсем не то, что хвойная прохлада и влажный ветер с Ладоги. Мысли упорно возвращались к дому: «Чем же сейчас занимаются мои девчонки!?»

– Тяжело? – спросил Магомед, заметив, как Клим вытер лоб. – Первые дни самые сложные. И жара непривычная, и тоска грызет. Держись. Вон, гляди, чайки кричат – значит, ветерок с моря поднимется скоро, полегчает.

Действительно, к полудню потянул слабый бриз, принося желанную прохладу и запах водорослей. Смена прошла без происшествий, если не считать ложной тревоги от стайки резвящихся дельфинов, принятых за неопознанный объект. Магомед только посмеялся добродушно:

– Наши постоянные «нарушители». Добрые духи моря.

После обеда в душной столовой, где Клим с трудом заставил себя съесть непривычно острое рагу, и короткого отдыха в казарме, его ждала вторая задача – патрулирование участка границы с прапорщиком Ивановым, коренастым и немногословным сибиряком. Они шли по колючей проволоке, вдоль хорошо утоптанной тропы, мимо выжженных солнцем кустарников и скальных выходов. Тишина стояла звенящая, нарушаемая только стрекотом цикад, да криком одинокой хищной птицы высоко в небе. Каждый шорох заставлял настораживаться. Прапорщик шел уверенно, его глаза, привыкшие к этой местности, сканировали каждый камень, каждую тень.

– Здесь главное – уши и нюх, Орлов, – хрипло проговорил он, не оборачиваясь. – Глаза могут обмануть, а вот шум не тот или запах чужой… Чуешь?

Клим напрягся, но уловил лишь запах полыни и нагретых камней.

– Пока нет.

– Научишься. Времени впереди вагон…

Глава 27. Звонок домой

Мысль о звонке не отпускала Клима весь день. Как только вечерняя поверка закончилась, он почти побежал к небольшому кабинету в штабном здании, где стоял единственный на заставе гражданский телефон-автомат для личных звонков. У аппарата уже выстроилась небольшая очередь из таких же, как он, тоскующих по дому солдат. Сердце бешено колотилось. «Дозвонюсь ли? А что, если что-то случилось?»

Наконец, его очередь. Он с дрожащими пальцами набрал знакомый номер телефона. Гудки казались бесконечными. Каждая секунда – пытка.

– Алло? – ответил сонный, усталый женский голос.

Полина.

– Поля! Это я, Клим! – он чуть не выронил трубку, так сильно сжал ее. Голос сорвался.

– Клим?! Климчик! – в голосе жены мгновенно растворилась усталость, осталась только радость и облегчение. – Дорогой! Наконец-то! Как ты? Где ты? Как дорога?

Он зажмурился, представляя ее лицо, ее русые волосы, возможно, собранные в хвостик.

– Я на месте, Поля. На заставе. В Дербенте. Все нормально, доехали… Жарко тут, очень. Непривычно, – он старался говорить бодро, глотая комок в горле. – Как вы? Как мои девочки? Анечка? Дашенька?

– Живем, солнышко. Скучаем ужасно! Анечка все к двери бегает, ждет папу, – Полина засмеялась, но в смехе слышались слезы. – Даша… Дашенька, родной, она… она плачет уже несколько дней. Мама твоя приходила сегодня. Посидела немного с девочками. Дала мне поспать, а то и представить боюсь, что она ночью выкинет…

У Клима перехватило дыхание. Он прислонился лбом к прохладной стене кабинки.

– Боже… Милая моя… А, врача вызывали? Может, зубки? Температуры не было? – он замолчал, не в силах продолжать. Что он сейчас мог вдалеке от них. Давать советы и принимать участие по телефону?

– Вызывали, конечно, – сдерживала слезы Поля. – Может, на погоду, может колики… Выписали какие-то капли… Андрей привез… Ладно, Климчик, мы справимся, мы дома, а ты будь осторожен и береги себя, слышишь? Обещай!

– Обещаю. Через год, Поля. Ровно через год я вернусь домой. Как договорились, – он услышал на заднем плане тонкий голосок Анечки.

– Папа?

– Клим, Анечка услышала твой голос. Трубку вырывает, – Полина передала телефон малышке.

– Папа! – звонкий голос дочери ударил в самое сердце. – Ты де? Ты пидёс домой?

Клим засмеялся, слезы выступили на глазах.

– Анечка, красавица, моя! Скоро! Совсем скоро приду домой! А ты меня жди!

Разговор с дочкой был коротким, но бесценным. На заднем фоне слышалось Дашкино агуканье. Это было для Клима целой симфонией. Потом снова взяла трубку Полина. Они говорили еще несколько драгоценных минут – о бытовых мелочах, о здоровье родителей Клима… Потом прозвучало предупреждение от дежурного:

– Орлов, минута!

– Поля, мне надо… Любимая… Целую вас всех…

– И мы тебя, родной. Пиши. Звони, когда сможешь. Мы ждем, – голос ее дрогнул.

Послышались длинные гудки. Клим стоял, прижав ладонь к глазам. Эхо голосов жены и дочерей звенело в ушах, смешиваясь с шумом крови. За дверью кабинки терпеливо ждал следующий солдат.

Глава 28. Чашка горячего чая

Он вышел на вечерний воздух. Сумерки сгущались, окрашивая древние стены Дербента в таинственные лиловые тона. На небе зажигались первые, яркие южные звезды. Где-то в городе запел муэдзин – протяжный, печально-красивый напев, плывущий над крышами.

– Ну что, дозвонился? – Магомед появился рядом, как тень. В руках он держал две лепешки и кружку дымящегося чая.

– Вот, подкрепись. Вижу, душу отвел, но тоска осталась…

Клим взял теплую лепешку и кружку. Аромат крепкого, сладкого чая с травами показался удивительно уместным.

– Дозвонился. Услышал… Всех. Спасибо, Мага.

– Самое главное – услышать голос родных, – мудро заметил дагестанец. – Это, как глоток воды в пустыне. Держи в сердце этот голос. Он тебя согреет в дождь и в зной.

Он поднял свою кружку.

– За твоих соколов! За Анечку и Дашеньку! И за жену, которая ждет!

Смеясь, они чокнулись чашками с чаем.

– За моих.

Он отпил горячего чая. Горечь и сладость смешались на языке. Тоска никуда не делась, она была огромной, как само Каспийское море, темневшее там внизу. Но после звонка она стала… терпимой. Осязаемой. Он знал, что его любят. Ждут. А рядом был этот новый друг, с открытой душой и горячим чаем, готовый разделить и тяготы службы, и горечь разлуки.

Первый день в Дербенте закончился. Он был наполнен непривычной жарой, строгой службой, тоской и… первым шагом к возвращению домой. Клим Орлов смотрел на звезды, такие же, как над Карелией, и знал: он выстоит. Ради голоса, сказавшего сегодня: "Папа, ты где?". Ради сна маленькой Даши. Ради слез и улыбки Полины. Год начнется завтра. И каждый день будет шагом к возвращению к семье.

Глава 29. Ноябрьские тени в Сортавала

Город встретил ноябрь серым небом, низко нависшим над свинцовой гладью Ладоги, и пронизывающей сыростью, пробирающейся под самую теплую одежду. В квартире Орловых пахло детским кремом, вареной картошкой и едва уловимым запахом лекарств. Полина промочила ноги, пока добиралась из сада и простыла.

Она, с тенью былой легкости в движениях, едва успевала. Утро начиналось с битвы: разбудить сонную Анечку, уговорить ее одеться, пока маленькая Дашенька, проснувшись раньше всех, капризничала на руках, требуя внимания.

– Мамочка, не хочу садик! Хочу к бабушке! – ныла Анечка, упираясь ногами в пол, когда Полина пыталась натянуть на нее колготки.

– Солнышко, бабушке надо отдыхать, она приболела, – голос Полины звучал устало, но терпеливо. – В садике тебя ждут Катенька и новые краски. Папе потом расскажешь, какую красивую картинку нарисовала.

Упоминание папы, как всегда, действовало. Аня надула губки, но позволила себя одеть. Полина, быстро упаковывая в комбинезон Дашу, судорожно смотрела на часы. Опаздывали. Опять. А родителей Клима напрягать не хотелось.

Отставной майор, чувствовал себя в этой женско-детской суете немного потерянным. Его стихия – порядок, ясные задачи. А здесь – вечный хаос детских вещей, плач, женские разговоры о здоровье и бесконечная стирка. Он помогал, как мог: выносил мусор, после работы забегал к Полине и пытался развлечь Дашу, когда та особенно капризничала и ничего не давала делать матери. Но его помощь была островками в море забот.

Главной его тревогой была Людмила Павловна. Она, всегда подтянутая, энергичная, опора и мотор семьи, теперь чаще лежала на диване, бледная, с таблетками на тумбочке. Врачи говорили о «послегриппозной астении» и вегето-сосудистой дистонии, советовали покой.

– Люда, не вставай, я сам Анечку в садик отведу, – говорил Николай Петрович, натягивая любимое драповое полупальто.

– Коля, да что я, совсем развалина? – пыталась протестовать Людмила, но голос был слабым. – Полина одна не справится… С Дашей… И магазин…Мне все равно двигаться надо, – хотя сама последнее время не вылезала с больничных.

Полина валилась с ног. Бессонные ночи с Дашей. В ее глазах читалась глубокая усталость. Помощи родителей Клима было мало. Людмила Павловна, ее главная опора, выбыла из строя. Мама Полины тоже была по локоть в делах с племянницами в Лахденпохья, чья мать скончалась, оставив детей на сестру. Весь груз лег на Полинины плечи, и он давил невыносимо. Николай Петрович прибегал с Победы, как только выдавалась минута, не желая оставлять супругу одну дома.

Глава 30. Помощь и тяжесть прошлого

Андрей Назаров приезжал к Полине, как только мог вырываться из водоворота магазина и стройки.

Он помогал по-мужски, конкретно: починил подтекающий кран на кухне, купил и установил новую мощную лампу в детской, чтобы Анечка не портила глазки. Забирал Анечку из садика, если Полина была совсем прижата обстоятельствами, а Орловы не могли.

– Спасибо, Андрей, – говорила Полина, принимая из его рук тяжелый пакет с продуктами или наблюдая, как он ловко орудует отверткой. – Не знаю, что бы я без тебя делала. Говорила искренне, но с осторожной дистанцией в голосе. Между ними всегда висело невысказанное: его позднее предложение, ее выбор Клима, его кулаки.

– Пустяки, Поля, – отмахивался он, стараясь не смотреть ей в глаза слишком долго. – Клим просил присмотреть. Я… я должен.

Слово «должен» он произносил с каким-то внутренним надрывом. Он не просто помогал семье друга. Он искупал вину. Перед Климом? Перед Полиной? Перед самим собой за ту вспышку ярости? Или за то, что до сих пор не вычеркнул ее из сердца?

Однажды, когда он привез целую коробку мандаринов для девочек, Полина, укачивая на руках захворавшую Дашу, не выдержала. Слезы беззвучно потекли по ее осунувшимся щекам.

– Я так устала, Андрей… – прошептала она, прижимая горячий лобик дочки к своей щеке. – Людмила Павловна болеет, Николай Петрович… он не очень-то в детях разбирается, моя мама с племянниками возится. Говорит, пока не поступят, в Сортавала не вернется. Анечка капризничает без папы… Даша, вот опять температура… А, письма от Клима все реже… Он так далеко…-, голос ее сорвался.

Андрей замер. Вид ее беспомощности, этих слез, резанул острее ножа. Он сделал шаг вперед, рука непроизвольно потянулась обнять, утешить… Но остановился. Граница была нерушима.

– Поля… – его голос охрип. – Держись. Ты сильная. Клим… он вернется. Я… я всегда помогу. Чем смогу. Обещаю. Я тебе давно говорил, что Аню буду сам в сад отвозить! Так ты же упрямая! Все! С завтрашнего дня детский сад на мне! Без возражений!

Он хотел сказать больше. Сказать, что ее боль – его боль. Что он строит этот огромный дом не только для себя, но и в какой-то безумной надежде… Но слова застряли комом в горле. Он лишь мог выдохнуть и отнести коробку с мандаринами на кухню.

– Вот, давай, попей чаю с этими… оранжевыми солнышками. И, кстати, там твои любимые пирожные на столе, прими душ и ложись отдыхать, пока Даша спит. А я посижу тут, если что. Все-таки опыт охранять сон и спокойствие у меня есть…

Глава 31. Символ и пустота

После визита к Полине Андрей ехал на окраину городка, туда, где на его участке поднимались серые бетонные стены его будущего дома. "Коробка" – это было слишком громко сказано. Фундамент, цоколь, стены первого этажа под самую крышу. Окна зияли черными дырами. Внутри – голый бетон, следы опалубки, запах сырости и цемента.

Он выключил двигатель «Камри», которую купил вместо «Мерседеса» и сидел в тишине, глядя на свою стройку. Бизнес шел хорошо. Машина была. Дом рос. Но внутри была пустота. Лена ушла, не дождавшись кольца. Полина была рядом, но бесконечно далека. Клим – где-то на краю света, в опасном Дагестане. Дружба рассыпалась в прах.

Он вышел из машины. Холодный ветер гулял меж голых стен. Он подошел к будущему большому окну гостиной, не далеко от которого по его замыслу, должен был быть камин. Где-то там, в воображении, мерцал огонь, было тепло и уютно. Но сейчас здесь было только холодно и пусто. Как и в его жизни.

Он построит этот дом. Он доведет дело до конца. Но для кого? Кто согреет этот очаг? Мысль о том, что единственные близкие люди сейчас – это Полина и ее дочки, его крестницы, для которых он всего лишь "дядя Андрей", помощник по просьбе отсутствующего мужа и отца, – эта мысль была горькой.

Он потрогал холодную бетонную стену. Стройка была его якорем, его способом не сойти с ума от одиночества и невостребованной любви. Он будет помогать Полине. Будет ждать возвращения Клима. Будет достраивать дом. Потому что больше ему ничего не оставалось. А за окнами будущего дома уже кружила первая ноябрьская поземка. В Сортавала приближалась зима, которая вот уже несколько лет не покидала душу Андрея Назарова.