- -
- 100%
- +
Свидетелями ей были почерневшие деревья, их скрюченные корни и ветви, благоухающая сыростью податливая земля, принявшая в свое лоно два уложенных в сумерках тела, впитавшая не только их плоть, но и воду, которой Лиис щедро полила наконец-то посаженные розовые кусты.
– Добрых снов, вас никогда не потревожат, обещаю, – на прощание шепнула девушка, стоя над цветочной могилой и вытирая передником с топора багровые следы.
Лишь когда королевская диадема венчала голову Лиис, она располнела и так похорошела, нося под сердцем ребенка, а руки ее перестали напоминать сплошную рану, девушка вернулась в родной дом.
Нежные листья на ветках деревьев гладили ее разрумянившиеся щеки, пышные волосы едва удерживались под остроконечным ату́ром3. Перламутровая материя шлейфа напоминала легкую паутинку, скользящую по спине и вздымающуюся, словно крыло бабочки от порыва теплого ветерка.
Мягкие пулены4 ступали в высокую, давно не стриженную траву, однако она не сумела скрыть холмики, под которыми покоились родители Лиис.
Присев над могилой и расправив складки платья, девушка сняла перчатку и, не боясь поранить гладкую кожу руки, стала выдергивать один колючий сорняк за другим. Не замечая боли, жжения в пальцах, она трудилась некоторое время, пока не очистила небольшое пространство перед собой. Довольная улыбка бродила по ее лицу. На виске белел давно заживший шрам, почти незаметный. Утерев выступивший на лбу пот, ее величество королева Лиис проговорила:
– Вот я и дома.
В ответ на звук ее голоса трава зашевелилась, и прямо из-под белоснежной головки цветка выглянула крысиная мордочка.
Глаза девушки расширились от удивления, сменившегося восторгом и бесконечной нежность.
Животное привычно скользнуло ей на ладонь, а затем, прижатое к человеческой щеке, осторожно лизнуло ту.
«Ах, моя дорогая подруга, ты все еще здесь. Как я скучала. Хорошо ли тебе жилось?» – мысленно спросила Лиис у крысы.
Животное с сединой в темной шерстке кивнуло, а затем сползло на плечо королевы и оттуда на выпуклый живот, распластавшись на нем, будто обнимая детеныша своей старой хозяйки.
«Как бы я хотела взять тебя с собой во дворец, но, боюсь, там небезопасно. Придворные, советники короля… эти люди не нравятся мне, они опасны для нас». – Ее рука легла рядом с крысой. Этим прикосновением она хотела защитить свое нерожденное дитя.
– Ваше величество! – Окрик слуг заставил королеву выпрямиться и быстро накрыть крысу шлейфом.
Рядом оказались юноши с садовыми инструментами, горшками с саженцами белых роз, лейками и всем необходимым, чтобы навести порядок в саду. Остальные уже работали в доме.
– Не стоит слишком усердствовать, – холодно сказала Лиис, стоя на ногах, держа горделивую осанку и кутаясь в собственный шлейф. – Мне претит идеальный порядок. – Она окинула быстрым взглядом деревья. Сейчас они выглядели здоровыми и окрепшими, их черная кора обрела аппетитный шоколадный цвет, голые корни заботливо скрыла трава, мох и россыпь фиалковых цветов, стелющихся в разные стороны, но огибающих два куста с темно-багровыми розами. Будто полевые цветы, хоть и прекрасные в своей простоте, никак не хотели соприкасаться с роскошными бутонами.
Лиис помнила, как на следующий день после посадки розовых кустов в дом с утра пораньше пришел конюх.
Мужчину немного удивил отъезд госпожи с дочерью, ведь они договаривались, что сегодня он отвезет дам на бал.
– Нет, Бернт. Сегодня они не нуждаются в твоих услугах, – с печалью в голосе ответила Лиис, держа в руках метлу. Несколько сухих листьев пристало к ее истрепанному подолу. От неудобных башмаков на щиколотках виднелись заживающие ссадины.
Конюх недовольно поджал губы и задумчиво потер затылок. Он рассчитывал на сегодняшнюю плату, ведь дома поджидала супруга на сносях, а из школы для крестьян должна была вернуться малышка-дочь и завалить отца вопросами: купил ли он ей карамельную лошадку, а достанется ли матушке новый чепчик… Бернту очень не хотелось расстраивать дочурку и уж тем более жену.
– Однако мачеха велела избавиться от старой кареты, им она не понадобится, ведь моей сестре нашли знатного и богатого жениха. Тот прислал за ними дорогой экипаж и еще ночью они уехали, боюсь… я осталась здесь совсем одна. – Голос Лиис был так печален, что Бернт не мог ей не посочувствовать.
Многие простые жители в их местности знали, как не повезло бедняжке. Жить со скупердяйкой мачехой, терпеть капризную сестру.
– Тогда я могу выкупить у тебя карету, переделаю ее в почтовую. Только… не проси слишком много, ты знаешь, в каком я положении, – предложил мужчина, потирая густые брови. В его серых глазах была искренняя жалость. Он, может, и хотел заплатить столько, сколько полагается, даже за старую, но добротную карету, однако не мог себе этого позволить.
Лиис прижала метлу к груди и захлопала в ладони:
– Ах, дорогой Бернт, тебя послали ко мне добрые силы, не иначе. Я уже и так голову ломала и эдак, думая, что делать с каретой. Конечно! Конечно, забирай! За самую низкую цену, какую предложишь. А коня бери так! Ему у тебя будет всяко лучше, чем здесь. Я сумею как-нибудь прожить сама, уж точно без кареты справлюсь, ведь через лес до деревни рукой подать. А с почтой ты это ловко придумал. Теперь ты сможешь гораздо чаще баловать малютку Вилду.
Щеки Бернта зарумянились. Он и не мечтал о такой удаче.
– Да благословят тебя небеса, моя госпожа, – впервые без страха навлечь на девушку гнев мачехи конюх обратился к ней, как когда она была еще маленькой девочкой при живом отце и матери.
Лиис махнула обвязанной повязками рукой, какую и у крестьянки, проводящей время на грядках, не встретишь. У той помощниц больше, чем у молоденькой девушки, которую притесняли в собственном доме. Ее легкую юность украли, подарив тяжесть взрослой жизни. И, быть может, Лиис навсегда останется в старых девах – кто позарится на серую мышку. Дому же ее требовался хороший ремонт, да не каждый захочет им заняться, слишком многое придется в него вложить.
– Если… там крыша протечет или вдруг что случится, обращайся, помогу, – строго, но с добротой в глазах сказал Бернт.
Лиис кивнула, и каждый занялся своим делом: она подметала дворик, а мужчина отправился в сарай, назвать его конюшней у него бы язык не повернулся. Позже Бернт выехал на облучке кареты, радуясь выгодному приобретению.
Девушка махала ему вслед, пока ее не скрыли ветки густых елей, а конюх привычно катил вперед по лесной дороге, даже не обращая внимания на кочки и рытвины.
О столь быстром отъезде мадам Элодии с дочерью он и не вспоминал, лишь пробубнил себе под нос:
– И не возвращайтесь, облезлые курицы. Но, Мотылек! Вперед, старичок!
Придерживая живот с пинающимся ребенком, Лиис неторопливо вышла из сада; благодаря слуге, подавшему ей руку, поднялась по ступеням и оказалась внутри дома. Комната покойной матери располагалась на первом этаже рядом с библиотекой: за годы жизни здесь, мачеха распродала бесценные книги.
Заглянув внутрь лишь на миг, королева горько улыбнулась запыленным, опутанным паутиной полкам.
Дверь в спальню матери открылась с легким шорохом. Тихонько поскрипывали половицы под ногами. Солнечные лучи заливали спальню. Здесь было так светло, словно время не затронуло ее. За одной из фальшивых занавесок пряталось зеркало в полный рост. Тяжелый бархат скрывал его от посторонних.
«Когда-нибудь оно станет твоим, – вспомнила Лиис слова матушки. – Ты увидишь то, чего не дано другим».
Подозвав к себе слуг, королева распорядилась снять зеркало со стены и со всей осторожностью отвезти в замок. Ей никогда не были нужны украшения и прочие безделушки, коими располагала мачеха. Только зеркало манило Лиис. Вот ее истинное наследство. А дом, что ж… он еще пригодится. Ведь королева знает все секреты зазеркалья. И сохранит их в тайне, передав своему ребенку.
Дитя в утробе болезненно толкнуло женщину в бок, но она даже не поморщилась.
– Погоди, скоро ты окажешься в этом мире, осталось совсем недолго, – ласково прошептала она, поглаживая живот.
Вернувшись во дворец, Лиис отпустила слуг и ступила в гардеробную комнату, где среди мехов, шелков и сундучков с драгоценностями на стене установили старое зеркало в позолоченной раме с алыми прожилками.
Погладив стекло, женщина прижалась к нему щекой и вздохнула.
– Позволишь заглянуть в тебя? Что меня ждет? – ласковым шепотом спросила она.
Из уголков рамы в центр зеркала потянулась сероватая дымка, пока не сложилась в копию самой Лиис, но иную. Та скалилась острыми клыками, а в глазах цвета яркой бирюзы, почти как кусочки льда, отражалась радость от встречи со своей хозяйкой.
– Наконец-то, – нараспев ответило отражение.
Глава 2
Клир стоял в золотой комнате с вензелями и лепниной. Свет из высоких окон заставлял тяжелую люстру под потолком, собранную из многочисленных кусочков стекла, сверкать, почти ослепляя находящегося в комнате принца. Лучи отбрасывали на стены и пол радугу, ее цвета смешивались с ярко-красной лужицей, растекшейся под телом мачехи – королевы Франц.
В ее небесно-голубых глазах замер не страх, а удивление. Словно она не ожидала, что в такой прекрасный солнечный и очередной беззаботный день ее жизнь неожиданно оборвется.
Золотистые туго завитые локоны женщины разметались по плечам. Изумрудный бархат в центре лифа потемнел, испортив редкой красоты вышивку и перламутр лебединого узора из жемчуга. Подол платья задрался, обнажив маленькую королевскую ножку в съехавшей с нее туфельке.
В ушах Клира шумело. Ему казалось, что он оглох от стука собственного сердца. Липкими от крови пальцами принц сжимал вытянутый из груди королевы дорогой кинжал. Это орудие не принадлежало случайному придворному. Клир уже видел его. В кабинете отца. Король любил такие подарки, и придворные, особенно советники, всячески изощрялись, одаривали его величество тем или иным оружием.
Дверь за спиной скрипнула, заставив Клира нервно дернуться.
Перед ним в белоснежном костюмчике с копной волос до плеч и такими же глазами, как у Франц, стоял младший брат, маленький принц Тилль.
За старшим братом восьмилетний принц не видел тело матери.
Тилль всегда испытывал к Клиру благоговение. Не страх и робость, как к отцу (тот уделял ему не слишком много времени или ласки, в которой малыш так нуждался), со страшим же братом было совсем иначе.
Клир всегда находился рядом, молчаливо поддерживая Тилля в учебе и не только. Холодная ладонь старшего всегда ложилась на плечо младшего, стоило тому получить выговор от учителей, гладила по золотистым кудрям, когда малыш выходил от отца, размазывая по раскрасневшемуся личику слезы (отец никогда не был доволен им, всегда находил к чему придраться, за что отругать и наказать), а в дни, когда Тиллю было совсем худо и никто не мог успокоить его, унять рыдания, младший оказывался в крепких объятьях старшего, в них же и засыпал, убаюкиваемый тихим с легкой хрипотцой голосом Клира.
Не отец, король Вильгельм, а брат от другой матери, заточенной в темницу по указу его величества был рядом. Казалось бы, человек, который должен испытывать ненависть к младшему и его матери Франц, бывшей фаворитке, не проявлял к ним враждебности.
Закрытый, неулыбчивый, с холодным взглядом и всегда прямой осанкой, горделивый, но отнюдь не высокомерный принц Клир. Младший обожал его, любя больше, чем отца.
Именно старший терпеливо помогал ему в учебе, если младший чего-то не понимал и знания никак не хотели укладываться в его головке. И именно Клир обучил Тилля стрельбе из лука, арбалета, метанию ножей в мишень, но об этом мало кто знал (отец запрещал юному принцу браться за оружие, однако старший считал иначе, и потому их занятия проходили тайком). Тилль хотел бы о многом расспросить старшего, особенно о королеве Лиис, но матушка запретила. Франц и сама не одобряла оружие, считая слишком опасным для ребенка, хоть и принца. Но кроме учебы сына, ее интересовали обычные дамские вещи: наряды, украшения, вышивка, дворцовые сплетни. Она не отличалась ученостью, но король и не нуждался в жене подобного толка, какой была Лиис. Все, что ему было важно, – это женская красота, и чтобы спутница жизни никогда не осмелилась даже подумать о его троне.
Даже Франц не все знала о делах мужа, да и боялась спрашивать, тем более о Лиис, удовлетворившись объяснениями придворных о неудачной попытке свержения короля. И хотя к Клиру новая королева не испытывала ничего, кроме легкой настороженности, видя его доброжелательность по отношению к Тиллю, все же она была не слишком довольна дружбой между принцами.
Наконец взгляд Тилля упал на окровавленный кинжал в перепачканной руке Клира. Сначала младший решил, что брат порезался, но такого просто не могло быть, ведь старший так ловко и осторожно умеет обращаться с оружием. И только взглянув на распластавшуюся на полу мать, Тилль прижал ладошки ко рту. На пол попадали орешки, какие всегда водились в его карманах, постукивали, ударяясь друг о дружку, закатывались под подкладку в ожидании, когда младший вручит их старшему и тот одной рукой раскрошит скорлупку, добыв вкусные ядрышки.
– Ма-ма… – прохрипел Тилль, оказавшись подле королевы. Его светлые штанишки быстро пропитались кровью, но он и не заметил этого, гладя ладошкой грудь матери, где нащупал место разорванной от лезвия ткани. Он посмотрел на брата неверящим взглядом и, не успев ничего спросить, испуганно вздрогнул от звука распахнувшихся дверей. Те с грохотом ударились о стены, и в комнату ворвался король, а с ним и его советники, стража.
– Убийца! – взревел советник Эрнст. Позади него с испуганными, а затем наполнившимися жалостью не то к убитой, не то к Клиру глазами стоял помощник Áвгуст, прижав к груди свернутые приказы. Принц знал, что этот мужчина не раз помогал его матери советом, всячески поддерживал ее, хоть и молча, чтобы никто не догадался об этом. Август остался единственным из сподвижников опальной королевы. Клир помнил, что у того есть слепой сын, но никогда его не видел.
Под изумленным взглядом Тилля, старшего брата скрутили, выбили кинжал из его руки и силой заставили склониться перед королем.
Мужчины громко разговаривали, переходя почти на крик, кто-то склонился над мертвой королевой, чьи-то сильные руки подхватили Тилля под мышки и отняли от груди матери, под тяжелым сапогом хрустнули орехи, от них остались лишь крошки – пустые, ядра давно сгнили, превратившись в труху. Та же пустота поселилась в сердце мальчика. Он не видел лиц присутствующих, те смазались за навернувшимися слезами. Шум голосов оглушил Тилля. Но он видел лицо брата, то изменилось до неузнаваемости: уши словно заострились, во рту поблескивали белые клыки, а глаза почернели, отливая алым. Хищный оскал и шипение, обращенное к младшему:
– Не верь! Слышишь, Тилль?! Слышишь?!
Грозные крики звенели в ушах мальчика, пока его несли по длинному коридору в детскую, где оставили в одиночестве, закрыв дверь на ключ. Заперли!
В панике, будто заточенный в клетку зверь, принц стал пинать ногами в пуленах преграду, барабанить кулачками по дереву, пока не разбил костяшки рук в кровь. Запыхавшийся, вспотевший и красный он съехал по двери на холодный мраморный пол и, уткнувшись в колени, тихонько заплакал. Слезы душили его, заставляя кашлять, утирать сопли о рукав. Его наряд давно утратил свою девственную белизну. От внезапно нахлынувшей злости он гневно зарычал, сделавшись похожим на настоящего зверька в ловушке собственной комнаты. Обувка полетела в разные стороны, с треском оторвались пуговицы на курточке, и рассыпались по полу пришитые к панталончикам жемчужины. Оставшись в одной сорочке, едва прикрывавшей бедра, принц бросился к фарфоровой миске с водой и стал быстро умываться, растирать ладони, пока чистая, отливающая голубизной вода не порозовела. Ему казалось, что от него несет смертью, и хотелось поскорее избавиться от этого отвратительного запаха.
Обессиленный, он упал на кровать и, сотворив себе кокон из пухового одеяла, свернулся под ним калачиком; нашарив под подушкой орехи; он с силой попытался сжать их в своей руке, но те даже и не подумали треснуть. Зажмурившись и промокнув слезы о простыню, Тилль представил крысиное лицо брата, его прощальный оскал.
«Мамы больше нет. Нет…» – его собственный голос в голове походил на голос старшего.
А вдруг Тиллю просто приснился кошмар, и на самом деле ничего не произошло, а брат, как обычно, пришел его успокоить, сидит на краешке кровати, положив руку на одеяло, сквозь которое прощупывается голова или плечо Тилля.
Мальчик то проваливался в тяжелый сон, то просыпался липкий от пота, отбрасывал одеяло и, распластавшись на холодной половине кровати, вновь засыпал, тихонько вскрикивая от преследовавших его дурных сновидений, в которых брат стоял над телом матери, а вместо человеческой головы у него была крысиная.
Франц действительно мертва. Убита. Но почему Тиллю совсем не хочется верить в вину старшего? Быть может, он никогда этого и не узнает…
***
Форт Раттус был окружен болотами Мораст, в глубину которых мог пройти только опытный следопыт. Вдалеке над топями возвышались заснеженные горы, откуда дул сильный ветер, принося бесконечную зиму в форт и лишь немного затрагивая столицу Кёнеграйха – Вальнус.
Дворец и форт разделяли обширные поля, плавно переходящие в Марципановую рощу, сквозь которую пролегала единственная тропа. Путь для телеги с едущими на смерть в Раттус.
Скрип колес, с чавканьем проезжающих зеленоватые лужи, нарушал оглушающую тишину рощи. Черная земля и молочно-белые деревья, протягивали свои ветви, почти касаясь голов проезжающих и скрывая пепельно-серое небо. Чем ближе к Раттусу, тем белее становилась земля. Медленно падал снег, но едва ли успевал покрыть кожаные балахоны путников, как мгновенно таял, стекая капельками по одеждам людей, пропитывая материал и заставляя мерзнуть. Облачка пара, вырывающиеся из ртов заключенных, смешивались с дымкой тумана.
Марципановая роща всегда считалась странным местом, еще загадочнее, чем Черный лес за горами, но то было уже совсем другое королевство – земли Сорфмарана, где, по словам странствующих путников, сумевших преодолеть горы, люди делили жизнь с русалками, феями. А еще дальше, за морем, на востоке, среди песков Рештана обитали песчаные монстры и подданными повелевал не то демон, не то человек. Некоторым жителям Кёнеграйха эти истории казались вымыслом.
Принц Клир сбросил капюшон и убрал сальную челку назад. Его некогда длинные шелковистые волосы утратили былую чистоту, аромат дорогого мыла. Под темными глазами залегли тени, почти белая кожа с голубоватыми венами сливалась с корнями марципановых деревьев, из-под которых то там, то здесь из-за заснеженных холмиков проступали человеческие кости и черепа, земля и снег укрывали их неплотным одеялом. Останки заключенных Раттуса. Роща стала их кладбищем. И ничего, кроме вечного снега да едва уловимого аромата сырой земли, здесь не было.
Клир потянул острым прямым носом воздух, его узкие ноздри затрепетали, как у животного.
Близость болот Мораст не позволяла лютости холодной зимы поработить эти и без того угрюмые места, пропитанные тоской и безысходностью. Последняя особенно ощущалась в спутниках опального принца.
На протяжении всего пути от столицы и досюда Клир не вглядывался в лица заключенных. Хоть и заметил, что на некоторых из них дорогие плащи, сапоги и даже ножны с узкими кинжалами. Каждый имел право взять с собой самое необходимое.
В полупустом вещевом мешке принца лежала хорошо спрятанная под подкладкой деревянная шкатулка с самым бесценным, что он увез из дворца.
Добротный меч и кинжал, когда-то врученные ему как наследнику трона, советники нехотя, но разрешили взять (якобы к чему опальному принцу столь дорогое оружие). Им не было дела, что в борьбе с болотными чудовищами оружие может спасти ему жизнь.
Сыновья, племянники из аристократических семейств, простолюдины, чем-то не угодившие королю или власть имущим. Не все было так гладко при дворе, и король об этом знал. Слишком жестоко он правил Кёнеграйхом. Народ жил в страхе, высокие налоги заставляли даже зажиточных горожан приближаться к грани нищенствования. Некоторые из черни специально калечились, чтобы выглядеть жалостливее и удачливее других получать милостыни.
Король Вильгельм погряз в собственном безумии. Повсюду ему чудились заговоры против него. Даже не единожды приносившие клятву придворные и советники в один день виделись Вильгельму верными людьми, а на следующий они же вызывали в нем сомнение и гнев. Однако больше всего его беспокоил поднимающийся в душе страх перед этой толпой.
Если он не избавится от всех них – они сделают это с ним. Так же, как он поступил с Лиис. И Клир знал об этом. Видел мелькающий ужас в глазах тирана и убийцы.
Изредка, навещая бывшую королеву в ее каменных покоях с железными решетками и пробирающим до костей холодом, Вильгельм вслушивался в ее полушепот-полухрип, с трудом разбирая слова, но от чего-то те сливались для него в одну и ту же фразу: «Тебя окружают предатели! Смерть бродит рядом. И как ты поступил со своими близкими, так и судьба распорядится тобой».
С тяжелыми мыслями король в молчании покидал полубезумную. Однако после таких встреч она приходила к нему в кошмарах, сверкая багрянцем глаз. От ее кожи с голубоватым отливом, как у мертвецов, исходили ледяные волны, впиваясь в голову и тело лежащего на мягкой перине, будто множество игл.
Вильгельм не мог пошевелится, его рот онемевал. Он лежал и с ужасом взирал не то на духа, не то на живое существо, нависшее над ним и скалящее клыки. Одеяние Лиис напоминало странное облачение, живую черноту, сотканную из множества копошащихся крыс: их писк, шорох, клацанье крохотных зубов становилось все громче и громче, пока не сливалось со стуком его сердца, а перед глазами в лучах рассвета не появлялся слуга с кувшином воды и чистым полотенцем, приветствуя его величество.
Если бы мнительность и безумие короля проявились до того, как Клира отправили в форт, то сам Вильгельм убил бы сына без промедления. Но время уберегло опального принца.
Клир коснулся мешка, чувствуя, как осколки под материей согревают ладонь.
«Твои кошмары не укроются от нас, мы сведем тебя сума. Обещаю», – подумал он, скрывая усмешку в тени капюшона.
В Раттусе главенствовал надсмотрщик – Клавен.
Согбенный старик, кутающийся в длинную темную мантию (сшитую из нескольких разных кусков формы), от длительной носки темно-изумрудный цвет и узоры которой померкли. Под глубоким капюшоном виднелся выпяченный острый подбородок и крючковатый нос с узкими ноздрями.
Сидящий рядом с ним подмастерье мельника всячески пытался разглядеть лицо их возницы получше. Но кроме подбородка, носа и очень бледной, отливающей трупной голубизной кожи увидел лишь тонкие губы, скрывающие ряд крошечных желтоватых и странно острых зубов (вполне себе крепких и целых для старика).
– С вами в Раттусе никто заниматься не будет, у нас каждый за себя, – проскрипел надсмотрщик, правя телегой. – Что ни день, то от черной хвори умирают люди. Помещения быстро освобождаются, так что выбирайте любую свободную келью и располагайтесь, разве что в башне холоднее нежели везде. Если найдете вещи от прежних хозяев – можете оставить себе или выбросить, сжечь. Им они без надобности.
– У вас имеется оружейная? – проявил любопытство бронзоволосый юноша.
Старик ощерился:
– А как же, и даже с почти нетронутым добром. Некогда воинам… – он хмыкнул, давая понять, что зовет так даже простолюдинов, – воспользоваться мечом или щитом, когда оказываются на болотах, а чудовищам железо не по вкусу, так что утаскивают трупы. Мы же потом находим брошенные мечи, копья и прочее. А что, малец? Хочешь что-то конкретное?
– Копье! – воодушевленно выпалил тот. – Я, кстати, Петер, подмастерье мельника, – он протянул руку надсмотрщику.
Клавен пожал ее, позволив пареньку ощутить крепкость чужого рукопожатия, да такого, что собственные пальцы Петера хрустнули и он боязливо убрал ладонь, скрыв в длинном рукаве.
– Значит будет тебе копье, хоть два, если удержишь. Это тебе не вилами в поле махать. Впрочем, если сумеешь насадить монстра и притащить нам на ужин, Урбан будет благодарен. Явно не плюнет в общий котел.
Петер скривил губы и молчал до самого прибытия.
В Раттусе им показали засаленную столовую (раньше это явно была чья-то просторная опочивальня). Под потолком все еще висел балдахин, хоть и отрезанный кем-то, чтобы не мешался. Поставлено несколько криво сколоченных столов да табуретов; место с нужниками, где всюду виднелись черные подтеки не то грязи, не то человеческих испражнений. Купальню с зеленоватой, отдающей болотом водой и самое главное – карту, висевшую на стене рядом с оружейной, с пометками торфяных месторождений, парочкой горячих источников, подземных ключей с чистой питьевой водой, слишком близко расположенных к черным крестам, обозначающим места, где обитают чудовища.