- -
- 100%
- +
– Я не почувствовал никаких перемен, – пробормотал Астор, постаравшись чтобы его слова звучали убедительно. Все же, кое-что в нем изменилось и это настолько его ошеломило, что он боялся сказать вслух. – Однако сейчас я отчетливо слышу поступь Клавена.
Не успели в дверь постучать, как предупредительный Вендал открыл ее.
Удивленный старик замер с поднятой рукой. Осмотрев новобранцев, он усмехнулся.
– Значит черная смерть не прибрала вас. – Он подходил то к одному из юношей, то к другому, кого-то небрежно брал за подбородок, вертел головы, разглядывал почерневшие ногти на руках, не постеснялся оттянуть губы, чтобы как следует рассмотреть клыки, особенно его интересовали глаза.
– Чернота пройдет, когда вы окончательно оправитесь, затем радужка станет, как у меня, – он указал на свой единственный глаз.
– И кем же мы стали? – спросил все еще не унимающийся Петер.
– Да никем. Отныне любая хворь вам не страшна, уж после болотной так точно. Сами видели, что происходит с другими: блюют да гадят под себя, кишки вылезают наружу из зада. Дохнут как болотная мошкара от окуривания. А сколько костей лежит в Марципановой роще… Думаете, отчего Раттус называют богадельней? Это последнее место, где за сутки из юнца превращаешься в старика, а там ложишься в могилу. Потому и народ здесь – ходячие мертвецы. Кто посмелее, выходят на болото то за торфом, то за питьевой водой, травами, хоть какими-то лекарствами и мясом. Нам-то все-равно, жрать змея или виверну. Мясо есть мясо. И спасибо за яйцо, пойдет на завтрак, – Клавен подмигнул Клиру. – Привыкнешь ко всему. Однако от этого чудовищ меньше или больше не станет, они сами охотятся на себе подобных.
– Значит, это все байки, что якобы болотные чудовища расплодились и вот-вот доберутся до столицы, – прошептал Петер, вспоминая деревенские слухи.
Клавен хрипло засмеялся и опустился на узкую кровать. Пустил поветрие, громом отразившееся от стен, и довольно крякнул.
– Ага, соберут вещмешки, бросят свои кладки с яйцами или гнезда с личинками осиными да почешут прямо ко двору его благородия Вильгельма требовать трон с короной. – Старик утер скупую слезу. – Эти монстры так же боятся людей, как мы их, но болота – их обитель, в других местах да под солнцем они не выживут. Считай, у нас под боком просто дивный зверинец. Сюда изгоняют людей без разбору, – он кивнул на Клира. – Они кормятся нами, мы ими и, если кому-то повезло выжить после хвори, те и берут на себя роль следопытов. Думаете, вы одни такие? Просто некоторые по собственной глупости возомнили себя храбрецами и оказались в желудках базиликусов или же стали частью осиного гнезда нацмира, хлебнули, так сказать, ядовитого медку перед смертью.
– Почему же тогда Астору не вернулось зрение? – в голосе Петера зазвучала обида за товарища. Они, значит, переболели, отмучились, и все?
– Малец, ты полный дурень или прикидываешься? По-твоему, хворь лечит незрячих или сращивает сломанные кости? Или тебе подавай еще и крылья, как у виверны?
– Ну… было бы неплохо, – подмастерье замялся, потирая одну ногу о другую.
– В общем так, приходите в себя, а еще лучше сходите в умывальню. Несет от вас почти как от Урбана. Вычистите форму как следует и отдыхайте. Завтра новый день. Я тут сижу, как баба в переднике, слежу за больными, сопли подтираю да тазы подставляю, а кому-то и охотиться следует. Запасы наши совсем оскудели, вода на исходе – бочки пустые.
– Нам через болото тащить воду? – удивился Петер, слабо себе это представляя. Особенно, если над ними будут кружить нацмиры.
– Потащим, не переломимся, – сурово ответил за главу форта Северин.
Петер закатил глаза, но не стал перечить.
Оставив юношей переварить услышанное, Клавен зашаркал по коридору. Еще одно поветрие загромыхало.
– Н-да, водица чистая нужна, иначе мои кишочки спасибо мне не скажут. – Он потер бурчащий живот и нашарил на ягодице незаметную под плащом дырень. – Прохудилось, ишь!
***
Вéндал
Вендал провел пальцами с длинными крепкими ногтями по струнам лютни, в последний раз сыграв для своих роз.
Девушки самой разной наружности, но все привлекательные в дорогих шелках, едва прикрывающих их наготу, захлопали своему менестрелю.
Каждая положила к его ногам по белой розе. Свежие бутоны источали легкий травянистый аромат.
«Они хоронят меня, как мило с их стороны», – промелькнула в голове юноши мысль.
Семнадцать лет он провел под крышей дома «Роз и клинков». Название борделя до сих пор казалось ему слишком пошлым. Обычные люди не придавали ему смысла, но Вендал-то знал его истинное значение: розы – девушки, куртизанки, а клинки – мужские достоинства, разрывающие нежные цветки.
Розы покинули рубиновую комнату, так ее называли из-за обшитых красной материей стен, алого покрывала и балдахина широкой дубовой кровати. И… темного пятна засохшей крови, скрытой на изнанке темного ковра, да так, что и незаметно.
«Жаль, что так вышло, подобный ковер мне вряд ли кто привезет». – Это был один из немногих подарков от отца, а тот, в свою очередь, привез его из восточного королевства за морем – Рештана. Второй подарок уже был прикреплен к широкому ремню, лежащему на темно-изумрудной форме с золотой вышивкой в виде листьев.
Вендал отложил инструмент и, подойдя к тонкой стопочке одежды, сложенной на пуфике, обитом бархатом, с легкой брезгливостью поддел кончиками пальцев куртку – странный материал, жестковат, но не колюч. В ратуше ему сказали, что для отбывающих в форт форму чаще выдают в месте прибытия, однако здесь подсуетились его розы, они-то знали, кого следует уложить на лопатки и не только, чтобы получить необходимое, особенно труднодоступное.
Вендалу не хотелось оказаться в Раттусе и носить смердящую одежду с чужого плеча. Если и отбывать ссылку, то не в обносках. Куртка пришлась ему по вкусу, он лишь добавил к внутренней стороне скрытые карманы для мешочков и пузырьков с порошком – лучше быть заранее готовым. Он едет не в другой бордель, не к прекрасным дамам и даже не господам, а к неизвестным и опасным существам, которых, судя по пьяным откровениям гостей дома «Роз и клинков», и за людей-то не считали.
Форт – тюрьма, богадельня и кладбище. Все в одном месте. Однако Вендал попробует выжить или хотя бы протянуть подольше, наслаждаясь каждым днем и всем, что сможет получить. Для всякого сброда у него есть кинжал и яды. Досматривать форму никто не станет, да и кому это понадобится, когда одни надсмотрщики сменяются другими, да так, что и дня не проходит без свежей могилы в Марципановой роще.
Аккуратно сложив куртку, Вендал поправил ремень на штанах – утепленных, но не узких, материя которых не сковывала движений, обул добротные сапоги не пропускающие влагу и достал из потайного ящика под кроватью третий подарок отца: завернутую в плотный мешок плеть, чей эскиз совсем недавно тот передал оружейнику.
– Ёж, только ты и отправишься со мной в эту сказочную поездку, – беззаботно проговорил Вендал, с легкостью развернув оружие, и рассек воздух перед собой. Плеть достала до двери, оставив на ней царапины. – Нехорошо портить имущество, дорогая Мать не простит подобных вольностей, – в его голосе зазвучали извинительные нотки.
Мать была не только хозяйкой борделя, но и в буквальном смысле женщиной, подарившей Вендалу жизнь.
Встреча с моряком, одна ночь и неожиданная для самой Магдалéны беременность, а ведь женщины с ее работой не имеют права на подобную роскошь. Однако, она вынесла из этого не только урок, но и выгоду. Торговать телами своих подопечных одно и совсем иное дело – сын.
Вот и пристроила развлекать гостей игрой на лютне да песни петь. С его-то чарующим голоском да на небесах бы возносить молитвы каким-нибудь богам, коих в Кёнеграйхе не существовало, ибо люди не верили в них. Что им незримые существа, когда налоги вновь выросли, люди голодают, попрошаек больше, чем блох у бродячих псов. Зато во дворце чрезмерная роскошь. Крысы и те размером со взрослого котенка. Отъевшиеся на объедках со столов аристократии.
Вендал бросил взгляд серых глаз на ковер. Ах, если бы не этот ублюдок, возомнивший о себе невесть что, бесценная вещь была бы спасена. Однако… прошлого не вернешь.
«Да, так мне и надо», – с легкой грустью подумал юноша, словно печалился о разбитой чашке, а не о том, что его ждет вероятная смерть на болотах или от болезни. Подумаешь, перерезал какому-то мужеложцу горло, всего-то. Зачем поднимать столько шума? Его величество все равно отправляет одних или других аристократов в Раттус, так почему я должен отдуваться за греховодника?
«Лучше бы его труп отвезли на съедение чудовищам, чем лишать слушателей, истинных ценителей музыки, такого менестреля, как я».
Поставив белые розы в вазу с водой, переодевшись в форму и перекинув вещмешок с тем малым скарбом, что у него был, Вендал коротко остриг ногти, натянул перчатки до локтей, одарил самого себя восхищенным взглядом, бросив последний взгляд в зеркало, и покинул комнату. Больше он здесь не появится.
В доме стояла тишина. Днем розы отдыхали.
У дверей его ждала Мать.
Высокая, по-прежнему не растерявшая своей красоты, умудренная жизнью. Магдалена коснулась щеки сына своей, чтобы не стереть дорогую помаду с собственных губ.
– Если отец вернется, пожалуйста, извинись перед ним за меня, я невольно испортил ковер, – попросил Вендал, целуя руку матери в белоснежной шелковой перчатке.
– Что поделать. Если бы не этот случай, мы бы не узнали истинных интересов того барона. А розочки-то понять не могли, чего он их сторонится, оно же вон как оказалось. Клинок любит другие клинки, – иронично отметила Магдалена.
– Ему больше не суждено обнажить свой, – добавил юноша.
– Тем лучше, нечего всякому сброду таскаться в мой дом. – Она недолго помолчала и погладила сына по плечу, оценила форму, погладила кинжал в ножнах на поясе. – Не забывай о том, чему я тебя учила. Если ты окажешься среди крыс, то…
– Будь крысой, помню-помню, дражайшая матушка. – Вендал оставил целомудренный поцелуй на ее лбу и, не оборачиваясь, покинул дом.
У ратуши его ждала повозка. Приключение начинается.
Глава 4
Тилль
Когда это было необходимо, Тилль умел превращаться в невидимку и оказываться даже в самых запрещенных местах дворца.
Сейчас он стоял в неровном круге света, исходившего от огня факела. Алые и желтые языки пламени лизали воздух над мальчиком. А окружающая его тьма то наползала, то отступала, напоминая копошащихся маленьких крыс.
Тряхнув головой и отгоняя от себя пугающие видения, Тилль вытащил из кармана толстую свечу и, встав на цыпочки, поджег фитилек. Защищая ладошкой мерцающий огонек от сквозняка, маленький принц стиснул зубы до скрежета и сделал шаг, а затем второй и третий по направлению к камере опальной королевы Лиис. Однако стоило огню от свечи отразиться от прутьев камеры, и мальчик замер в нерешительности.
«Иди же, не бойся», – зазвучал в его голове манящий нежный голос.
Тилль приблизился почти вплотную к прутьям, те едва касались его серебристой курточки.
Он видел перед собой кромешную тьму, свет от свечи был не способен осветить узилище перед ним, однако из мрака, словно из темного рукава, высунулась обнаженная по локоть женская рука. Бледная кожа с узором голубых вен и прожилок, длинные, острые ногти, почерневшие на кончиках, словно их обмакнули в мисочку с краской.
Рука сделала легкий взмах, будто повелевая склониться, и Тилль невольно так и поступил, неотрывно глядя на руку. Сначала пустую, а затем на ладони появилась черная крыса. Ее рубиновые глазки сверкали, она издала легкий стрекот. Животное опустили на пол, и оно со всей прытью побежало к ногам мальчика, замерло у носков его светлых пулен.
Тилль опустился перед крысой на колени, не боясь испачкать одежду в пыли. Свеча подкатилась к прутьям, продолжая гореть, а мальчик зачарованно глядел на крысу. Та спокойно устроилась уже на его ладонях и умывалась. У нее была мягкая шерстка и длинные желтоватые передние зубы. Такие если прокусят, то обязательно останется ранка.
Принц сел на холодный пол и прислонился горячим лбом к прутьям.
Клир давно покинул дворец. О нем больше никто не заговаривал, не вспоминал. Все его позабыли. Все, кроме Тилля. Никто не хотел отвечать на вопросы мальчика, над его словами смеялись. Что может понимать ребенок в дворцовых интригах, если даже из старшего брата сделали убийцу.
В мире взрослых у Тилля оставалась только одна надежда, чтобы узнать правду, – пойти к бывшей королеве, мачехе, если можно так ее называть.
– Госпожа, – из горла мальчика вырвался не то хрип, не то писк. – Я хотел…
«Знаю. Вижу», – услышал он в голове женский голос.
Крыса переползла к нему на плечо и уткнулась влажным носиком в открытую шею.
– Все говорят, что старший брат убил мою мать, но я… не знаю, кому верить. – Тилль всхлипнул, еще сильнее вжимаясь в прутья, будто желая пройти сквозь них.
Холодные руки легли на его вздрагивающие плечи. Погладили макушку и… вцепившись в кудри, с силой рванули на себя.
Сдержав вскрик боли, Тилль обнаружил себя распластавшимся на полу камеры. Темнота окружила его со всех сторон, закрутила в свою воронку и легла плащом на голову. Он почувствовал себя прижатым к чему-то твердому. Некто обнимал его так крепко, что не вырваться. Шепотки коснулись слуха, щекой он почувствовал медленное биение чьего-то сердца. Не решаясь поднять взгляд, принц то ли лежал, то ли стоял или висел над полом.
Странное место. Запах сырости и болота усилился, от холода мальчик задрожал, но его продолжили крепко держать.
Тьму озарили крошечные алые огоньки – множество крысиных глаз. Жители каземат собрались вокруг гостя. А когда тьма рассеялась, Тилль понял, что сидит на коленях у госпожи Лиис. Сквозь дыры в стене то там, то здесь в камеру проникали тонкие белесые лучи, но их света хватало, чтобы разглядеть убожество пространства.
Мачеха продолжила его обнимать, чуточку покачивая на коленях, словно баюкая.
Тилль осмелился заглянуть в ее глаза: некогда живые, темные, сейчас их затянула пелена слепоты, и у него перехватило дыхание. Лицо исхудало, очертив острые скулы и углубив провалы под глазами. Потрепанное, некогда дорогое платье, висело на бывшей королеве мешком. Подол в паутине и черных пятнах. Носки ее обуви в крошечных дырочках: крысы опробовали их на вкус. Закатанные рукава обнажали костлявые руки. Длинные ногти гладили мальчика по голове, накручивали прядь волос на палец.
Как и от Клира, Тилль никогда не чувствовал к себе плохого отношения со стороны Лиис.
Да, она держалась с ним несколько холодно, однако стоило им с братом оказаться втроем в одной комнате, как лицо королевы озаряла улыбка. Она подолгу смотрела на совсем маленького Тилля, видела его первые шаги, слышала слова, даже позволяла малышу оставаться в своих комнатах на всю ночь, читала им со старшим одни и те же истории.
«Наблюдай и слушай. Все окажется не тем, чем кажется, но когда-нибудь ты это поймешь».
– Я не понимаю вас, госпожа, – пролепетал Тилль, скользнув на пол. Его выпустили из объятий, но все еще держали.
«Время и ожидание».
Из-под койки выползло множество крыс. Они устремились к принцу, подталкивая к решетке. Грызуны лезли друг на друга, формируя стену, обернувшуюся единым сгустком из черной шерсти и красных глаз. Это нечто вытолкнуло Тилля обратно за решетки к почти потухшей свече, огарка которой едва хватило, чтобы вернуться обратно к выходу из темницы, где вновь был беспросветный мрак.
***
С трудом переставляя ноги, Клир поднялся по ступеням в башню. Перед глазами все расплывалось. Его лихорадило, бросая то в жар, то в холод, заставляя конечности онемевать. Приходилось опираться о стены, чтобы не свалиться на пол.
Когда же показалась спасительная дверь в келью, принц, тяжело дыша, вполз в комнату и с трудом задвинул засов. Оказавшись перед гобеленом, он откинул материю, едва не сорвав с крючков. В зеркале отразилось его болезненное лицо. В белках глаз алели лопнувшие сосуды, и багрянец поглотил черную радужку.
Отросшими ногтями, острыми и почерневшими, он провел по стеклу; собственная рука напоминала настоящую крысиную лапу с порослью темных волос. К горлу подкатила тошнота, и Клира вырвало густой чернотой.
На быстро окутавший комнату болотный запах из норы высунулась крыса. Грызун бесстрашно подбежал к человеку и осторожно лизнул жижу, а затем и вовсе в ней завозился, позволяя впитаться в свою шерстку.
Клиру становилось хуже: внутренности крутило, мышцы ломило. Чтобы не закричать, он стянул с себя ремень и впился в него зубами, оставив на коже глубокие отметины от клыков.
Привкусы соли, крови и болота смешались на языке.
«Иди ко мне, и ты забудешь о страданиях», – услышал Клир собственный голос.
Слезящимися глазами он посмотрел на свое отражение – прекрасное, здоровое.
Серебристые волосы зеркального двойника доходили до пояса, глаза сверкали бирюзой. Холодные, бездушные. Такие же острые и почерневшие ногти коснулись зеркала изнутри, в стороны разошлись многочисленные трещины.
Крыса взобралась Клиру на плечо, зарылась в его волосах. Песчинки от грибных спор слились с шерстью, едва заметно мерцая фиолетовым. Принц оперся о свое отражение в зеркале, как если бы ему подставили плечо, и растворился, впитавшись в мир зазеркалья вместе с грызуном.
Комната опустела, а спустя миг из зазеркалья на пол кельи выскочила крыса, она обежала пол вдоль зеркальной рамы, покусала торчащие нити гобелена и вернулась к черной лужице, где валялся ремень – вот так лакомство, чтобы поточить об него желтоватые передние зубы.
Позвоночник Клира выгибался, кости удлинялись, ломались и вновь срастались.
Он слышал скрежет когтей о стекло-клетку зазеркалья. Ноги и руки превратились в лапы. Лицо вытянулось, став узким, а в широкой пасти виднелось множество крошечных клыков. Красные глаза безумно вращались. Лопнувшая бледная кожа обнажила волосяную черноту, обтянувшую его обновленное тело второй шкурой.
Длинный шершавый хвост бился об узкие бедра оборотня, прикрытые лоскутами формы. Полукрыса-получеловек. Чудовище, стоящее на мысках задних лап-ног. Заостренные уши улавливали малейшие звуки.
Двойник смотрел на чудовище и довольно улыбался.
«Охота началась», – обратился он к Клиру, и его глаза покраснели. Тьма окутала обоих, оставив лишь два багровых светящихся огонька, пока тишину не нарушил гулкий стук.
Он повторялся и повторялся, пока не вырвал принца из мира видений.
Клир лежал у зеркала, скрючившись в целой, хоть и перепачканной кровью вперемешку с блевотиной, форме. Лихорадка больше не тревожила тело и разум. Откуда-то взялись силы подняться и впустить Астора.
Потянув носом воздух, слепой спокойно проговорил:
– Пахнет крысами.
Клир усмехнулся.
– Как остальные? – Он сел на кровать.
– Живы.
Принц покачал головой, и на это движение Астор кивнул, словно видел.
– Значит, это не последняя наша вылазка на болота.
Северин с Вендалом вошли в кладовую рядом с пустой кухней. Урбан храпел где-то в своей келье. По коридору разносились едва слышные стенания больных.
Это было прохладное каменное помещение с узким окошком, пропускающим тусклый свет из-за висящих пучков засушенных трав, прохудившихся мешочков с кореньями и ягодами.
Под потолком завернутые в промасленную бумагу на крюках висели остатки мяса, сыров, мешки с крупой. На полках стояли запечатанные кувшины с вином – все, чтобы крысы не сумели добраться до единственных источников пропитания.
Больным подавали только жидкий бульон с крошечными кусочками мяса да травяные отвары, заставляли жевать коренья. Урбан жаловался Клавену, мол, зря надсмотрщик кормит и без того умирающих. Лучше оставить добавку тем, кто здоровее.
Про старика в Раттусе ходила легенда. Якобы он здесь с самой постройки форта и сумел как-то выжить. А глаз потерял, то ли защищаясь от болотного змея, то ли из-за черной хвори.
Но даже огромный Урбан не решился бы конфликтовать с надсмотрщиком и уж тем более биться за должность. Какой в ней прок? Ездить в столицу за очередными обреченными и возвращаться обратно, ломать голову, как прокормить, вылечить людей. Даже не воинов: далеко не каждый прибывший умел обращаться с оружием, ладно уж, если вилами да топорами (хоть какой-то прок с них). Остальные кое-как учились, но без толку. Пойдешь на болото, а через час останутся одни пальцы да покоцанный меч.
Случались в форте и мятежи: кто-то требовал дополнительной еды, кто-то пытался сбежать, – однако их быстро подавляла смерть, она забирала всех, кроме Клавена. За обликом согбенного и, казалось бы, немощного старика скрывался опасный противник и живучий, как крыса, человек.
Те, кому удавалось удрать, таинственным образом оказывались лежащими на дороге близ Марципановой рощи мертвыми с почерневшими ртами и пальцами, красными от лопнувших сосудов глазами. И темные склизкие корни деревьев почти касались их тел, подползая все ближе и ближе к своим жертвам, чтобы утянуть их в свои подземные глубины, удобрить землю, вытянуть все соки из мертвого.
Добраться до столицы могли единицы, и те падали перед воротами, и стража добивала их смердящие тела копьями, а затем свозила на костер, бросая трупы, словно поленья.
Оттого люди Кёнеграйха не смели роптать. Страх застил их недовольство королем, непомерными налогами. Лучше они будут молчать в своих домах, работать за гроши, нежели окажутся в форте. Голодная усыпляющая смерть в родных стенах куда привлекательнее, нежели в мученьях от болезни.
Вендал снял крышку с одной из трех бочек и скривил губы: на дне, пузом кверху, лежала мертвая лягушка. Пресной воды не было совсем.
– Хочешь стать принцем? – спросил Вендал у кузнеца.
Северин уже проверил две другие бочки и, плотно закрыв, стал выносить из кладовой.
– Сам ее и целуй, а мне и так хорошо, – буркнул тот.
– Нет уж, не хочу, чтобы меня поимели в задницу, если я стану еще краше прежнего, – он сложил руки на груди.
Северин вынес и третью бочку.
В небольшой конюшне в единственном стойле медленно жевала свой овес единственная кобыла. Напротив, в углу, стояла телега, укрытая дырявым покрывалом.
– Слишком громоздкая, по болоту не проедет, – изрек Вендал.
Северина это не слишком интересовало, он погладил кобылу по шее, осторожно поднял одно копыто за другим, осматривая подковы.
– Значит, потащим на себе, нужны широкие, крепкие ремни. Но сгодятся и вожжи со шлеей. – Кузнец позаимствовал конскую упряжь и перекинул через плечо.
Бочки стояли во дворе. Темнело.
Их уже поджидали Астор, Клир и выудивший труп лягушки Петер.
– Слыхал, что их можно есть, – отметил подмастерье.
– Можно, если очень голоден или следуешь моде, но на вкус… – с усмешкой проговорил Астор. – Бери лучше бочку. Вторую возьмет Северин, а третью… – он обернулся к Клиру.
Принц успел обмотать свою пустую ношу несколькими ремнями, связанными между собой и, присев, вдел руки в самодельные шлейки. Медленно поднявшись, он сделал несколько шагов:
– Идти можно, но вот быстро не слишком удобно.
– Надеюсь, у нас все получится и нацмир не ужалит меня в зад, чтобы отложить личинки в моей глотке. – В голосе Вендала звучали саркастические нотки.
Их отряд двинулся за ворота форта.
Из окна-бойницы за ними наблюдал Клавен.
– Вернитесь живыми, крысята.
***
Чем ближе к отметке на карте с проточной водой отряд доходил, тем морознее становился воздух. Из ртов вырывался пар, сливаясь вместе с медленно падающими снежинками.
Ресницы и брови покрылись инеем.
Земля здесь оказалась совсем твердой, покрытой снегом, и тот не таял, впитывая мужские шаги и оставляя четкие следы от сапог.
Из-за высоких елей показалась бирюзовая гладь озера. Словно яркий ослепляющий глаз в окружении хвойных ресниц. В этом месте было гораздо светлее, и в первые минуты Клир с остальными щурились, пока зрение не привыкло, позволив как следует разглядеть место.
Утерев слезящиеся глаза, принц шагнул к кромке из сероватого песка. Опустившись и сняв бочку, он быстро стянул перчатку с руки и дрожащей ладонью коснулся ледяной воды. Зачерпнув этот жидкий холод, Клир сделал крохотный глоток. Свежее воды он никогда не пробовал.
Перевернув бочку и закатив в озеро поглубже, он стал ждать, когда та наполнится.
«Придется заходить в воду», – понял он и встретился взглядом с Северином, который уже стянул сапоги и подворачивал штанины до колен.
– Вода со вкусом твоих ног, прелестно, – Вендал наморщил нос и, заложив руки за спину, медленно пошел вдоль озера, подальше, где сумел напиться и умыться, несмотря на холод.
«И не в таких условиях приводили себя в порядок», – подумал жилец дома «Роз и клинков».