Маэстро и другие

© Луиджи Лунари, 2016

© Валерий Николаев, перевод, 2016

ISBN 978-5-4483-1373-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Этот маленький роман был написан в 1990 году и начинался он, скорее, как спонтанная запись забавных воспоминаний о тех двадцати годах, что я провёл в стенах миланского «Пикколо Театро». Что из этого получится, я понятия не имел, может быть, история одного любительского театра. Но вскоре внутренняя сила персонажа, именуемого Маэстро, повлекла меня за собой. Сами собой возникли очертания романа, где главным стал портрет этого великого человека – Джорджо Стрелера. Портрет ироничный, порой саркастичный, что ни в малой степени не отменяло моего громадного к нему уважения и нисколько не повредило его артистичному и поэтичному образу, показанному в моменты человеческой слабости и уязвимости, отчего личность героя приобретала объём, вызывая симпатии намного большие, нежели вызывали в реальности…

Уже первое издание книги имело огромный успех и значительное одобрение читателей. Книжная лавка по соседству с «Пикколо Театро» в мгновение ока распродала все книги, доставленные издательством…

Однако – и это вполне понятно в нашей юдоли печали, где свобода выражения часто увязывается с дозволением свыше, – немногие отважились открыто признаться в положительной оценке текста. Практически не было рецензий. А те, что появились, были явно написаны с оглядкой на Милан. Театральные критики, столь великодушные со мной за кулисами, исчезли с горизонта со скоростью, обратно пропорциональной их близости к Маэстро…

Было немало тех, кто c с возмущением принялся обвинять меня в оскорблении Его Величества. Эти люди были абсолютно неспособны понять, что нет ничего необычного в том, что в одном человеке могут сочетаться величие на театральных подмостках и достойная сожаления личность за их пределами, или, как мог преданный ученик, каким являлся я, критиковать своего неприкасаемого Учителя в духе Данте, поместившего собственного учителя Брунетто Латини в Ад…

В самом «Пикколо Театро» рабочие и сотрудники разделились на две группы. Первые обиделись, узнав себя в персонажах книги, вторые были рады, что не попали в их список.

А что Стрелер? Читал он книгу или нет? По мнению многих, наверняка читал. По-моему – что более вероятно, он нервно пролистал её, выхватывая отдельные фразы то там, то тут. Это больше соответствовало его характеру: не зацикливаться на том, что было ему не по нутру, изгоняя это из своего мира, построенного исключительно из собственных желаний и представлений. Разумеется, книга ему не понравилась. И вместо того, чтобы – как советовали ему многие – махнуть на неё рукой и дать читателю самому оценить её, он затеял судебный процесс, требуя с меня и директоров трёх газет, опубликовавших отрывки из книги, утопическую сумму морального ущерба в 9 миллиардов лир. Я написал ему, что мы с ним умрём, так и не дождавшись, когда улита итальянского правосудия доползёт до того или иного решения. Моё предсказание сбылось наполовину: Стрелер умер, и дело закрыли…

Возвращаясь к роману, я хотел бы подчеркнуть одну из главных его особенностей: абсолютную достоверность всех деталей, составляющих эту невероятную, кажущуюся неправдоподобной историю. Все, что написано в романе, – практически хроникальная запись реальных событий. Мне нравится вспоминать, как Жак Лассаль, тогдашний директор «Комеди франсез» и восторженный читатель этой книги ещё в рукописи, позвонил одному из давних друзей «Пикколо», чтобы узнать, всё ли правильно изложено в ней. Последовал замечательный ответ: нет не всё, одно из приведённых автором имён начинается не с V а c W!

Луиджи Лунари

Безмерно почитаемому мною Маэстро Джорджо Стрелеру, без которого этот роман никогда не был бы написан.

ЛЛ

Участвуют:

Маэстро

И другие1:

Паоло Нуволари, Сильвия, Тина Нинки, Джованни Солерци, Мария Д’Априле, Адольфо, Эрнесто Паницца, Дольяни, Карло Валли, Сюзанна Понкья, Грегорио Италиа, Джузеппина Карулли, Франкино, Карло Баттистоцци, Энрико Дамико, Ламберто Пуджотти, Андреина ди Джиона, Джулия Де Ладзари, Реджина Димидо, Анни Сойя, Долорес Равелли, Милена, Терезита, Ахиле Пирано, Лучиано Черонни, Прела, Ренато Дель Кардине, Луиджи Лунари, Хеннинг Дуден, Мариза Минетти, Луиза Спаньятелли, Омелия, Анджеда, Виничио Кьети, Пьервиллани.

А также ещё другие2:

Михаил Горбачёв, Раиса Горбачёва, Паоло Поли, Джакомо Леопарди, Сандра Мило, Эудженио Монтале, Кирк Дуглас, Кармело Бени, Тони Куртис, Уолли Тосканини, Джованни Рабони, Фёдор Достоевский, Бертольт Брехт, Иоганн Вольфганг Гёте, Паоло Грасси, Агата Кристи, Жак Ланг, Джованни Спадолини, Исаак Ньютон, Миттеран, Массимо Раньери, Умберто Эко, Норберто Боббио, Вильджельмо, Пьетро Читати, Галилей, Раффаэлла Кара, Мао Дзедун, Мисс Италия 1990, Мария из Магдалы (Магдалина), Рихард Вагнер, Джорджо Фантони, Дуглас МакАртур, Бернардт Дорт, Умберто Босси, Альберто Арбазино, Алессандро Маньо, Маурицио Порро, Джанни Версаче, Франсуа Тальма, Ахиле Оккетто, Альфред Хичкок, Чарльз Линдберг, Паоло Пиллиттери (по прозвищу Кузен), Марко Дзанузо, Алессандро Манцони, Гуидо Алминази, Марио Мерола, Франческо Петрарка, Лука Ронкони. Джованни Баттиста, Назареец (Исуус Христос), Питер Брук, Патрик Шеро, Александер Моисси, Гюнтер Роджерс, Одоардо Бертани, Константин Станиславский, Уго Ронфани, Карло Рипа ди Меана, Сократ, Кризия (Дучия Манделли), Гастон Джерон, Мария Грация Грегори, Франко Куадри, Джованни Гуарески, Паоло, Паганини, Генри Киссинджер, Луизон Бобе, Виргилий, Иво Кьеза, Лучио Арденци, Джорджио Альбертацци, Тино Карраро, Морис Шевалье, Хулио Иглесиас, Фред Астер, Валентина Кортезе, Орнелла Фаллачи, Мемо Бенасси, Андреина Паньяни, Элеонора Брильядори, Архимед, Сильвио Берлускони, Дио Падре, Моцарт, Петер Шаффер, Антонио Сальери, Джотто, Витторио Гассман, Паола Борбони, Мольер, Джанни Аньелли, Марсель Пруст, Чезаре Ромити.

Глава первая

Это был один из тех редких случаев, когда Маэстро явился в Театр в свободный от репетиций день. В такие моменты он, как обычно, сидя за девственно чистым письменным столом, с нарастающим раздражением выслушивал доклады обо всем, что произошло в Театре за время его отсутствия. Сотрудники, выстроившиеся перед столом полукругом, с преданностью и затаённым страхом в глазах вываливали на него свои проблемы. Много же их накопилось, пока он в находился в Марокко, где в супер-продвинутой арабско-американской клинике проходил курс лечения по специальной технологии, возвращающей натуральный блеск волосам.

Времени у него было в обрез: уже вечером его ждал рейс в Рим, где предстояло важное голосование в Сенате, а следующим утром ещё один перелёт – в Париж. Нуволари, в прошлом знаменитый чемпион Формулы-I, а нынче – шофёр Театра, который в полдень забирал его в Малпенса3, уже был на пути во Францию, везя в багажнике машины два чемодана с книгами и одеждой (главным образом свитера с высоким воротом). В Париже он прямиком из аэропорта доставит Маэстро в министерство культуры, где у него назначена встреча с министром, а оттуда – сразу же в Киберон, в знаменитую клинику Луизона Бобе, где, накануне нового театрального сезона он собирался пройти курс очистки организма с помощью каких-то чудодейственных водорослей.

Иными словами, была дорога каждая минута. С самого утра Маэстро находился в том лихорадочном возбуждении, которое охватывало его всякий раз, когда предстояло сделать кучу дел в кратчайшее время. Он примчался в Театр ровно в час дня, что, естественно, означало для всех отмену обеденного перерыва. Распахнув дверь решительным движением вечно спешащего человека и бросив: «Привет, ребята!», – чем вогнал в ступор привратника и курьеров, он понёсся по коридору под звуки открывающихся дверей, из которых выглядывали встревоженные физиономии сотрудников с приготовленными для шефа служебными записками в руках. Всего на мгновение он притормозил перед Сильвией, у которой три дня назад умерла мать, чтобы пожать ей руку и сказать участливо: «Ты только подумай, а я своего отца даже в глаза не видел», – и дальше, в свой кабинет, где исполнил обычный ритуал: бросил тренч на диван, аккуратно выровнял складки оконной шторы, выстроил по размеру шариковые руки и карандаши на письменном столе и, усевшись, наконец, в любимое кресло из стали и кожи и заранее обессилев от того, что ему предстояло, откинулся на спинку. После чего, обведя глазами сотрудников, которые тем временем уже заполнили кабинет, принялся сообщать им новости о своём пребывании в Марокко: врачи – хамы, еда – дерьмо, спать совершенно невозможно.

Тем не менее, было очевидно, что он пребывает в хорошем настроении, которое не испортила даже бестактная оговорка Тины Нинки, почтительно именуемой сотрудниками Старой Синьорой, многолетней, бессменной и неувядаемой руководительницы его секретариата, которая, запутавшись в пройдённых им курсах лечения, принялась расхваливать… блеск его кожи.

В целом совещание проходило спокойно. Руководители отделов дирекции и служб Театра по очереди докладывали Маэстро о положении дел и формулировали свои срочные потребности. Он выдавал моментальную реакцию, изрекая сентенции, приглушая страсти, поторапливая, ставя в тупик, делая пометки в блокноте. Все это производило впечатление максимальной эффективности процесса: «Да!», «Нет!», «Завтра!», «Этим займусь я лично!», «Я ему позвоню!», «С этим ничего не поделать», «Пусть идёт в задницу!», «Вот увидишь, согласится, никуда он не денется!». Подумать только, в одно мгновение решалось то, что так долго, напрягаясь, не мог решить каждый из них сам по себе! Ну и кто они после этого, если не кучка ни на что не годных бестолочей? Или так им наглядно демонстрировали пропасть между Божественным Юпитером и простыми смертными – между Маэстро и его сотрудниками?

Для полноты картины не хватало пусть маленькой, но тупиковой проблемы, которая выглядела бы как неразрешимая. Маэстро – а иначе и быть не могло, учитывая его редкие появления – был слабо осведомлён о повседневной жизни Театра, но чувствовал себя обязанным делать вид, что знает всё, и это порой ставило собеседников в нелепое положение. Когда, например, руководитель пресс-бюро Солерци попытался в подробностях изложить проблему, возникшую в связи с рекламой одного из спонсоров Театра, крупного банка, Маэстро с раздражением в голосе прервал его: «Да-да-да, я полностью в курсе, закругляйся!». Солерци замер с открытым ртом, размышляя, продолжать говорить, как бы не заметив вранья Маэстро, или же, притворившись, что поверил ему, действительно, закруглиться? Но закруглиться означало бы остаться без ясного указания, что делать. А как может последовать такое указание, если очевидно, что Маэстро вовсе ни в каком не в курсе.

Но, как обычно, смутить чем-либо Маэстро было невозможно. Покончив подобным образом ещё с парой щекотливых вопросов, он поднялся и, разведя руки жестом Христа на кресте, воскликнул:

– Друзья мои! Я только что прилетел из Рабата, сегодня вечером я должен быть в Риме, завтра – в Париже, послезавтра, если не умру от усталости, в Кибероне! Любой другой из живущих на этой земле после столь тяжёлого перелёта и ужасной ночи остался бы дома и спал, а я здесь, с вами! К тому же, сейчас уже половина второго, в это время все нормальные люди обедают, расслабившись, вытянув ноги под столом, я же сижу в своём кабинете, где вы морочите мне голову софитами, которые кто-то не привёз, деньгами, которых не хватает, пожарными, которые неизвестно, чего хотят! Если вы желаете моей смерти, так мне прямо и скажите, я хотя бы подумаю, как мне вести себя в этой ситуации! И побойтесь бога, не можете же вы претендовать на то, чтобы я всё за вас делал, иначе это действительно означало бы, что вы хотите моей смерти!

И, поселив тем самым в душах присутствующих достаточный комплекс вины, он взмахом руки заставил умолкнуть хор протестующих голосов и продолжил:

– Братцы мои, вы большие молодцы, только вам осталось научиться самой малости – решать все проблемы самостоятельно! Трения со спонсорами, перенос сроков строительства – это всё материя, в которой вы прекрасно разбираетесь, не хочу сказать, лучше меня, но по меньшей мере, не хуже. И посему, поимейте совесть, делайте всё са-ми! Собирайтесь, обсуждайте и предлагайте мне решения. Так мы с вами должны работать! А сейчас, простите, мне надо к портному, затем к парикмахеру, а ровно в восемь у меня самолёт. Согласитесь, разве это жизнь!

И т. д. и т. п.

Но на этом всё не кончилось. Голос подала Старая Синьора, которой в этот день выпала участь служить источником мелких неприятностей. Как это было демократично заведено Маэстро, вместе с другими сотрудниками она стояла перед его письменным столом, невзирая на свои восемьдесят лет (точнее, Маэстро не принимал во внимание её её восемьдесят лет), и трясущейся от старости рукой протягивала ему свёрнутый вчетверо лист бумаги:

– Это письмо от профкома технических сотрудников, они требуют встречи с тобой…

Маэстро с изумлением уставился на неё: профком технических сотрудников?! У него что, мало дел, чтобы ещё встречаться и с его членами?! С этими болванами, которые только и умеют, что требовать прибавки жалования и просить пристроить на работу их родственников! Для чего тогда существуют Служба персонала и Генеральная дирекция? Почему они не встречаются с ними? Какого хрена они собираются свалить на его плечи ещё и свои проблемы!

– Я попыталась сказать им это, – проблеяла Нинки, – но они требуют встречи именно с тобой.

– Но почему именно со мной! – начал заводиться Маэстро.

– Потому что ты директор, Джорджо, – приторным тоном напомнила ему Нинки.

Это уточнение примирило Маэстро с обстоятельствами.

– Да-да, конечно… я директор… понятное дело, – буркнул он, с довольным видом поправляя ворот свитера. – Но все-таки надо иметь хоть чуточку уважения к несчастному старику. Хотя бы один из вас, кто доставал меня своими проблемами, подумал, что я сегодня, вероятно, даже не успею поесть?

С удовлетворением отметив выражение сочувствия, проявившееся на физиономиях присутствующих, Маэстро смилостивился: как никак, профком технических сотрудников представлял рабочий класс, и пусть его руководители были теми ещё засранцами, как, впрочем, и те, кого они представляли, встретиться с ними было политически целесообразно.

– Ладно, – сказал Маэстро, снова широко разводя руками. – Скажите им, что как только я вернусь… во время одной из репетиций… или как только выпустим спектакль… в общем, скажите, что хотите… я их приму.

Но вместо привычного гула одобрения сошедшей благодати, в кабинете стояла удивившая Маэстро тишина. Он посмотрел на Нинки.

– Это срочно… – проговорила дребезжащим голосом Старая Синьора. – И к тому же, это предусмотрено соответствующим пунктом внутреннего регламента Театра…

– А не пошли бы вы все в жопу вместе с вашим внутренним регламентом! – взорвался Маэстро, красный от вспышки внезапного гнева.

И скрылся в туалете.

Глава вторая

Профком, представлявший различные технические службы Театра, состоял из четырёх человек: троих мужчин и одной женщины. О том, что Маэстро согласился принять их, они узнали в ту минуту, когда, сидя в баре под сценой, смотрели по телевизору повтор давнишнего теннисного матча, сопровождаемого комментарием последней Мисс Италии.

– Он сильно разозлился? – спросила Мария Д’Априле (отдел связей с предприятиями), как всегда в широченной цыганской юбке и просторных жилетках, скрывающих её избыточные формы.

– Не больше, чем обычно, – ответил принёсший это известие. – Он сказал, что примет вас у Адольфо.

– Как это у Адольфо?! – изумился посыльный Этторе Паницца, худой коротышка в синем выходном костюме в белую полоску и белой рубашке, из воротника которой, больше на пару размеров, торчала тонкая шея. – Почему не в театре? Почему не в его кабинете?

– Потому что у него нет времени: в восемь у него самолёт…

– А если в семь придёт почта?! – взорвался Паницца, настроенный воинственнее и непримиримее других: – Нет, я туда не пойду! Это демонстрация неуважения к нам! Директор – это директор, и наши законные требования он должен выслушивать в своём кабинете, где принимает своих подруг в шикарных шубах и своих грёбаных друзей-политиков!..

Однако верх взяло мнение, что необходимо смирить гордыню.

– Хотя, конечно, – признал вахтер Дольяни, тощий дылда с хриплым прокуренным голосом, – это не дело – принимать представителей профкома в парикмахерской, когда тебе делают маникюр, а Адольфо торгуется о цене. Но Мария права: главное – это поговорить с ним, а где – у парикмахера или в сортире, не имеет особого значения.

Договорились, что Мария представит директору членов профкома; телефонист Карлетто Валли как наиболее толковый и, к тому же, чаще других контачащий с дирекцией, сформулирует их требование; Дольяни вступит, когда потребуется поддержка; Паницца откроет рот, только если его о чем-нибудь спросят.

Решительно поднявшись, они двинулись по узкой лестнице, ведущей из бара наверх, и перешли через улицу. Витрину парикмахерской Адольфо целиком занимала гигантская фотография Маэстро, снятого во время репетиции: правая рука вытянута вперёд, рот разинут в крике, львиная грива слегка растрёпана.

Четвёрка цепочкой прошествовала мимо портрета, Дольяни, Валли и Мария, не сговариваясь, уважительно склонили перед ним головы.

– Хорошенькое начало! – презрительно буркнул Паницца.

В специальном зальчике для самых уважаемых клиентов Маэстро чувствовал себя как дома. Облачённый в элегантную накидку из натурального льна, которой юное создание неопределённого пола обернуло его в преддверии священнодействия, Маэстро сидел в массивном кресле, словно на троне. Огромные зеркала на стенах возвращали ему многократно его образ во всех ракурсах, что доставляло ему явное удовольствие, которое нисколько не умаляла стерильная опрятность врачебного кабинет, сочетавшаяся со слащавым запахом парфюмерии. Сидящая на скамеечке у его ног ангелоподобная блондинка-маникюрша держала его руку, своим смиренным видом напоминая Магдалену, отдающую всю себя Христу. В этой замкнутой Вселенной Маэстро преображался, наконец-то обретя космический покой, являясь единственным объектом всеобщего внимания и забот. На ближайшие пару часов никаких внешних раздражителей: никакого Театра, никаких критиков, актёров, политиков… всё забыто, всё вне его, всё далеко-далеко отсюда….

Стоя за спиной Маэстро, Адольфо демонстрировал ему в зеркало какие-то пузырьки и баночки, поясняя то, что собирается с ними делать. Маэстро было приятно наблюдать, как Адольфо с ненавязчивым достоинством подаёт себя в качестве царствующей здесь особы, как режиссирует собственное физическое пребывание в предлагаемых обстоятельствах. Не то, что в Театре, где всеми постановочными деталями приходится заниматься ему, только ему одному, потому что никто ни хера не понимает, и если ему требуется добиться нужного светового эффекта, то он должен бежать наверх, в будку осветителя и собственноручно выставлять прожекторы, как надо! А здесь, он в конце концов обретал всё понимающую, почти равновеликую ему фигуру, Адольфо, которому достаточно лишь объяснить «идею голубого сюда, на виски», чтобы он нашёл этому адекватное решение, всегда с большим вкусом, новое, необычное и очень дорогое…

Хотя, если быть до конца честным, и Адольфо не без греха. Разве забудешь, например, тот день, когда он ошибся флаконом с краской, и тот ужас, с каким Маэстро, сидя под феном, сушившим его волосы, бессильно наблюдал, как его шевелюра все сильнее наливается отвратительным коричневым цветом, как у героя-любовника из третьеразрядной оперетки. Он даже закричал, судорожно вцепившись в подлокотники кресла, как в тот раз, когда океанская волна оранжевого света по ошибке осветителя смела серо-голубое буйство одной из сцен его «Швейка». Едва не теряя сознание, Адольфо, призвав на помощь своих лучших мастеров, попытался исправить ситуацию срочной промывкой волос, но это ничего не дало: волосы стали каштановыми! Каштановыми! Как на банальных удостоверениях личности! Будто назло, в тот день в Театре в присутствии мэра должны были запускать подаренный Голливудом компьютерный сервер, и на торжественной церемонии ожидалось присутствие большого количества фоторепортёров. А это значило, что в журналах всего мира, включая голливудские, появятся его фотографии в таком виде! Нет! Нет! Никогда! Обернув голову газетой, Маэстро вылетел от Адольфо, вскочил в такси, которое отвезло его домой, и в течение трёх дней его никто не видел. За исключением Адольфо, который в тот же вечер, во фраке и с коробкой шампанского в руках явился к нему вымаливать прощение.

Воспоминание об этом кошмаре ещё умирало в памяти Маэстро, когда на пороге парикмахерской нарисовались представители профсоюза.

– Проходите, дорогие, проходите, – подбодрил их Маэстро. – Проходите, располагайтесь, чувствуйте себя здесь, как дома. Что, некуда сесть? Ладно, неважно, тогда постойте, тем более, что мы сейчас быстренько решим все ваши проблемы.

– Добрый день, маэстро, как поживаете? – вступила Мария.

– Сама не видишь? – ответил печально Маэстро. – Я вынужден работать, даже когда мне моют голову. Вот такая моя жизнь…

Он обвёл глазами вошедших и понял, кого они ему напоминают: комический квартет из шекспировского «Сна в летнюю ночь». Господи, и на таких людей он должен тратить своё драгоценное время!

И, верный своей тактике в подобных случаях, ринулся в атаку:

– Нинки сказала, что вы хотели видеть меня. Вот он я, вы меня видите. Не знаю, с чем вы пришли, давайте послушаем. Вдруг ваше дело не такое срочное, а? Вдруг оно может подождать, пока этот несчастный старик, воспользовавшись, как и все, законной неделей отпуска, вернётся из Киберона. У вас есть отпуск? А вот у меня его нет. Но это неважно. Главное – другое: до тех пор, пока я жив, пока вы все меня не угробили, я с вами и, как всегда, в вашем полном распоряжении. Только не подумайте, что я жалуюсь. Я сам так захотел! Театр – это дом для всех, кто в нем работает, и самый последний из засранцев должен иметь возможность пообщаться со своим директором. И директор примет последнего из засранцев. У вас есть, что мне сказать? Говорите, я слушаю.

– В общем, так, маэстро… – откашлявшись, начал Валли.

– Джорджо! Пожалуйста, зови меня Джорджо! Мы среди товарищей, это ведь профсоюзное собрание… В театре, понятно, при посторонних мы ещё можем поиграть в субординацию, раз уж так необходимо. Там вы можете обращаться ко мне «маэстро» или «сенатор», это будет как раз то, что надо. Но здесь, среди соратников, товарищей по работе, вы можете обращаться ко мне на «ты» и звать по имени. Итак?..

– Итак… Джорджо… Мы позволили себе побеспокоить тебя…

Повисла долгая пауза, потому что в этот момент Адольфо попросил Маэстро наклонить голову над раковиной для первого ополаскивания волос. Лившаяся вода явно помешала бы Маэстро слышать, и Валли посчитал правильным прерваться.

– Ну так все-таки можно узнать, что вы хотите? – спросил Маэстро, выпрямляясь.

Но прежде, чем Валли вновь открыл рот, голова Маэстро исчезла под огромным пушистым полотенцем, которым Адольфо принялся энергично вытирать его шевелюру.

Спустя некоторое время голова появилась вновь.

– А, вы ещё здесь? – воскликнул приветливо Маэстро. – Так что дальше?.. Я слушаю! Говори, говори!

– Итак, маэстро… Мы позволили себе потревожить вас… поскольку… по просьбе нескольких технических работников театра…

– Понял, только… извини, что перебиваю тебя, давай ближе к делу, ладно? Я согласился принять и выслушать вас, но и вы будьте милосердны! Если вам наплевать на человека, который через три часа должен быть в Риме, а завтра уже в Париже, то, по крайней мере, проявите хоть немного уважения к вашему директору!..

– Хорошо, маэстро… Короче, группа рабочих театра хотела бы создать…

Глава третья

Челюсть у Маэстро отвалилась, и какое-то время он, не веря собственным ушам, с изумлением глядел на Валли.

– Не понял, – произнёс он, наконец, спокойным тоном.

Слишком спокойным.

Валли снова откашлялся и, стараясь сдержать сердцебиение, вынуждавшее дрожать голос, повторил:

– Группа рабочих театра хотела бы создать… любительскую труппу…

– Любительскую труппу?!..

– Да, любительскую труппу, – с твёрдостью в голосе подал реплику Дольяни.

– Любительскую, – чуть слышно подтвердила Мария.

– Любительскую!! Я слышу! Я что, по-вашему, глухой? – начал заводиться Маэстро – Но… но… на хрена она нужна, эта ваша любительская труппа?!..