Рождённый из пустоты. Хроники Чёрных небес от Габриэля. Книга первая

Трактир «Хромой гоблин» был одним из тех мест, что врастают в землю, становясь частью города. Низкие потолки из потемневшего от времени дуба, скрипучие половицы, густой, сытный воздух, пропитанный запахом жареного мяса, эля и дыма из огромного очага. Здесь, за длинными, изрезанными ножами столами, пытались забыться уцелевшие.

Солдаты пили. Пили грязно, громко, отчаянно. Их смех был похож на лай, их шутки – на предсмертные хрипы. Они рассказывали о битве, и с каждой кружкой эля их роль в ней становилась всё героичнее, а павшие товарищи – всё более далёкими тенями. Это был пир на костях, способ не сойти с ума.

В стороне от этого шумного отчаяния, за соседним столом от Шина, сидели волшебники. Они тоже пили, практически молча, глядя в свои кружки так, словно пытались разглядеть на дне ответы. На их лицах, в отличие от солдатских, не было бравады. На них была лишь серая, бесконечная усталость.

Он чувствовал себя чужим и среди пьяных солдат, и среди этих молчаливых, погружённых в себя людей. Он был никем. Призраком, застрявшим между мирами.

– Сержант, а ты что один? – обратился к нему один из волшебников, невысокий мужчина с густой седой бородой и глазами, в которых, казалось, отражались все звёзды.

Шин лишь пожал плечами и слабо улыбнулся, сославшись на усталость.

– Всё это было бесполезно, – вдруг сказала волшебница, молодая женщина с усталым лицом и тёмными кругами под глазами. Её голос был тихим, но полным яда. – Вся наша сила. Все наши заклинания. Мы швыряли в них огненные шары, а они просто шли по трупам своих товарищей. Наша магия была лишь красивым фейерверком на фоне бойни.

– Сила без мудрости – просто яркая вспышка перед смертью, – пробормотал бородач. – Нас не учили убивать. Но нас учили созидать!

– Да, в Академии Сольтриса убивать не учат, – вздохнула женщина. В её голосе проскользнула нотка тоски.

При упоминании Академии даже самые пьяные солдаты за соседним столом притихли. Кучерявая трактирщица, протиравшая кружку, замерла. Академия была не просто школой. Это была легенда.

– Там учат не просто магии, – продолжила волшебница, глядя куда-то сквозь стену. – Там учат понимать мир. Его законы. Магию, что сочится сквозь него. Они учат видеть не только то, что есть, но и то, что может быть. В Академии каждый может раскрыть свой потенциал. Неважно, кто ты. Важно лишь твоё стремление.

Шин слушал, и в его внутренней пустоте что-то шевельнулось. Слабый, едва заметный огонёк любопытства. Он вспомнил то чувство, когда его тело само знало, как держать меч, как натягивать тетиву. Вспомнил, как его разум, очищенный от всего, вдруг начал видеть поле боя как тактическую карту. Это было знание без понимания. Сила без мудрости.

– Разве… разве я бы мог там учиться? – вопрос вырвался сам собой, тихий, почти неслышный в лёгком гуле таверны.

Волшебники переглянулись. Бородач посмотрел на него долгим, изучающим взглядом.

– Любой может попытаться. Академия всегда ищет тех, в ком есть искра. Не обязательно магии. Иногда это искра тактика, иногда – целителя. Иногда – просто несокрушимая воля. Но путь туда долог, а испытания – жестоки. Два года строжайшей дисциплины, трудных экзаменов и открытий, которые могут сломать тебя или сделать сильнее.

Они рассказывали о Сольтрисе, городе в самом сердце Центральных земель, окружённом лесами и холмами. Городе, построенном вокруг Академии, которая была государством в государстве. О факультетах, где обучали магов, стратегов, целителей и дипломатов.

Шин слушал, и в его голове картины кровавой бойни начали сменяться другими. Высокие башни из белого камня. Тихие библиотеки, пахнущие старыми книгами. Мудрые мастера, способные ответить на любой вопрос.

Он вспомнил волшебника, который своим тихим зелёным светом отгонял смерть от раненых. Это была не ярость огненного шара, а сила, созидающая жизнь. Идея овладеть таким искусством, понять его, пробудила в нём то, чего он не чувствовал никогда раньше. Амбицию. Желание. Он хотел не просто выжить. Он хотел понять. Понять, кто он. Понять этот мир. И, возможно, найти в нём своё место. И впервые за свою новую, короткую жизнь у него появился путь. Не путь бегства, а путь к цели. В Сольтрис. В Академию.

– Но обучение… оно, наверное, стоит огромных денег? – и снова вопрос сорвался с губ Шина прежде, чем он успел его обдумать. Это была мысль из его новой жизни, из мира, где всё имеет свою цену в серебре и крови.

На этот раз ответил третий маг, высокий и худой, как тростник, с лицом аскета.

– Академия предлагает стипендии тем, кто докажет свою ценность. Можно прийти с рекомендацией от властей или бывших учеников. Сдать вступительный экзамен. Если Совет Магистров сочтёт тебя достойным, обучение будет бесплатным. Если нет… готовь по золотому в месяц.

Шин мысленно прикинул. Всё его сержантское жалование, полученное за проданную жизнь для защиты города, хватило бы ровно на один месяц. Путь воина действительно вёл в тупик. Либо быстрая смерть, либо медленное прозябание в гарнизоне.

Волшебники видели его сомнения.

– Ты сделал свой выбор там, на стенах, – сказал бородач, его взгляд был пронзительным. – Ты не побежал. Значит, в тебе есть воля. Академия ценит это больше, чем врождённый дар. Мы можем дать тебе рекомендательное письмо. Если решишься.

– Но помни, – добавила женщина, и её голос стал строже, – это не увеселительная прогулка. Магия требует не только силы тела, но и силы духа. Она ломает слабых, превращает их в безумцев или выжигает дотла. В Сольтрисе нет места для тех, кто не готов поставить на кон всё.

Разговор продолжался. Шин, забыв про усталость и боль, задавал вопросы. Он узнавал о факультетах, где учили не только плести заклинания, но и читать звёзды, лечить раны, понимать философию, стратегию, дипломатию и даже торговлю. Это было не просто место. Это был целый мир, построенный на знании. Мир, где можно было не просто выжить, а стать кем-то. Для него, человека без прошлого, это было единственным путём вперёд.

Когда компания собралась расходиться, бородатый волшебник протянул Шину туго свёрнутый пергамент, скреплённый восковой печатью с изображением шипастой ветки.

– Подумай, сержант. Если решишься, это письмо откроет для тебя врата на вступительный экзамен. И да, – он усмехнулся, и в его глазах блеснули весёлые искорки, – если поступишь по моей рекомендации, Академия выплатит мне неплохое вознаграждение. Так что не подведи!

Волшебники ушли, растворившись в ночи, и трактир снова погрузился в свой обычный пьяный гул. Кто-то затянул похабную солдатскую песню, кто-то заспорил о ценах, кто-то просто спал, уткнувшись лицом в лужу пролитого эля.

Шин откинулся на спинку скамьи, чувствуя, как тепло очага и тяжёлый воздух трактира обволакивают его, как старый, знакомый плащ. Мир вокруг казался одновременно бесконечно далёким и уютно близким. Но где-то там, за этими стенами, лежали дороги, ведущие к новым землям, новым знаниям… и, возможно, к той самой Академии, где учились изменять себя и понимать мир. Он ещё долго смотрел в потолок, но абсолютно не видел ни старых закопчённых балок, ни паутины. Перед его взором был Сольтрис. Дивный град знаний, возвышающийся среди бескрайних равнин Центральных земель, – не просто скопление зданий, а живой, дышащий мир, окутанный тайной и величием. Стены Академии, сложенные из светлого камня, отливали золотом в лучах заката и серебром под холодным светом луны, а высокие башни, увенчанные остроконечными шпилями, будто пронзали само небо, устремляясь к звёздам, которые, как шептались, были первыми учителями магов.

Мощёные дорожки, по которым ступали ученики в простых, но благородных одеждах, вились меж зданий факультетов, словно нити судьбы, сплетаясь в единый узор. Вокруг царила тишина, но не мёртвая, а наполненная шёпотом страниц, звоном стеклянных колб, мерцающих таинственным светом, и отголосками заклинаний, которые чудились песней, льющейся из открытых окон. Даже воздух здесь был иным – пропитанный ароматом старых книг, свежесобранных трав с учебных грядок и тонким, едва уловимым запахом грозы, оставшимся после могущественной магии.

И хотя Шин никогда не видел этого места, в душе он знал: если когда-нибудь ступит под сень его врат, то ощутит, будто вернулся домой – в мир, где каждый камень, каждая тропа, каждый шёпот ветра говорил о том, что здесь возможно всё… стоит лишь захотеть, поверить и протянуть руку навстречу чуду.

Решение ещё не было принято окончательно. Но где-то в глубине души он уже знал. Он пойдёт туда. Он дойдёт. Или умрёт по дороге. Потому что теперь у него была цель, которая была важнее самой жизни.

Глава 1. «Пленник красной пустоши»

Первым ощущением была влажная прохлада высокой травы на щеке. Утренняя роса. Голова раскалывалась от боли – тупой, всеобъемлющей, словно череп наполнили жидким свинцом. Внутри царила пустота и холод. Хотя, наверное, холод был везде. Он проникал под кожу всё глубже, сковывая мышцы и вызывая ломоту в костях.

Он попытался приподняться на локтях, и всё потемнело в глазах. А потом…

Никакой травы. Никакой росы. Под ладонями были сухие, горячие камни, острые и неприятные. Вокруг, до самого горизонта, простиралась красно-коричневая каменистая пустыня. Мираж? Предсмертный морок? Память о поляне была такой явной, такой… настоящей. А жар пустыни – резкий, как пощёчина.

Он снова рухнул на спину, и камни впились в порванную ткань рубахи. Глаза отказывались фокусироваться, мир плыл в радужных разводах. Он попытался вспомнить. Кто он? Как здесь оказался? В ответ – лишь гулкое эхо в пустоте черепа. Ни имени, ни лица, ни одного прожитого дня.

Холод, тот самый, что пробирал до костей в его видении, начал отступать, сменяясь сухим жаром, идущим от земли. Но боль в мышцах никуда не делась. Это была странная боль – отстранённая, будто чужая. Он осознавал её как факт, но она не вызывала страдания. Просто сигнал.

«Если я не встану, я здесь умру», – мысль была ясной и логичной. Но она не вызвала страха. Он знал слово «страх», знал его определение, но не мог примерить это чувство на себя.

Собрав волю в кулак, он перевернулся и медленно, качаясь, встал на четвереньки. Комки сухой земли и острый гравий обдирали ладони и колени. Он посмотрел на руки. Кожа была неестественно бледной, а на свежих ссадинах почти не было крови – лишь тёмная, густая сукровица. Острые камни, казалось, не могли глубоко её проколоть. Странно.

Он пополз. Куда – не имело значения. Главное – движение.

Он не знал, сколько времени прошло. Час? Десять? Жаркое солнце поднялось в зенит, но его лучи не обжигали кожу, лишь вытягивали из тела остатки воображаемой влаги. Жажда. Он знал, что должен её чувствовать. Это была базовая потребность любого живого существа. Но её не было. Как и голода. Тело, этот послушный механизм, продолжало работать, не требуя топлива.

Он встал на ноги. Походка была шаткой, но он держался. Длинная светло-серая рубаха, его единственная одежда, превратилась в пыльную тряпку с рваной дырой на спине. Он пошёл, глядя под ноги. Ступни протестовали против каждого шага по каменной россыпи. Это было больно. Точнее, мозг получал сигналы, которые идентифицировал как боль. Он шёл, анализируя это ощущение с холодным любопытством.

Через некоторое время он остановился, чтобы осмотреть ноги. Ступни были покрыты сеткой порезов и ссадин. Он сел, оторвал рукава рубахи и принялся неумело, но туго обматывать ими стопы. Так стало лучше. Комфортнее. Продолжая путь, он поймал себя на мысли: откуда он знает про импровизированные портянки?

Мысли были похожи на мусор, выброшенный на берег после шторма. Обрывки знаний без контекста. Слова всплывали в сознании, чёткие и понятные, но лишённые личной истории. Он будто прочитал сотни книг, а потом их страницы перемешали в один бессвязный том.

«Я знаю, как выжить, – понял он, – но не знаю, зачем».

Каменистая пустыня, раскинувшаяся до самого горизонта, выжженная временем и стихиями, была окрашена в глубокий красно-коричневый цвет. Взгляд останавливался на безбрежном просторе, где земля потрескалась от жары, обнажая тёмные трещины, уходящие вглубь. В этом краю, кажущемся бесконечно далёким от жизни, не было буйной зелени или пышных лугов. Всё здесь было покорено бесплодной и суровой средой, где даже камни, разбросанные по земле, казались немыми свидетелями многовековых испытаний.

Эти камни были разнообразны по форме и размеру. Одни – мелкие, как разбросанные кем-то гигантские песчинки, другие – массивные валуны, возвышавшиеся над поверхностью и создававшие странные скульптурные формы. Их поверхность, грубая и шероховатая, была покрыта слоями времени – следами выветривания и эрозии, которые медленно, но верно разрушали их на протяжении сотен лет. Некоторые камни, несмотря на всё разрушительное воздействие природы, оставались целыми и монолитными, словно памятники прошлым эпохам. Их красноватые оттенки перекликались с землёй под ними, и всё это вместе создавало впечатление окаменевшего пейзажа.

Ветер – постоянный житель этих земель. Он дул практически беспрестанно, иногда сильный и порывистый, иногда лёгкий и едва ощутимый. Однако по ночам, когда температура резко падала, ветер становился прохладным, иногда даже холодным. Именно ветер создавал ощущение движения в этой кажущейся неподвижности. Он уносил с собой мелкие камни, перекатывал песчинки по земле, и порой казалось, что каменистая пустыня жива, но её движения настолько медленны и неприметны, что только ветер мог их уловить.

Его апатия была почти абсолютной. Он перестал вести внутренние диалоги, перестал терзать себя вопросами. Он просто шёл. Инстинкт? Или что-то иное заставляло двигаться вперёд, пока тело не откажет.

На исходе, кажется, второго дня пути он наткнулся на высохшие кусты. Сначала один, потом ещё несколько. Их скрюченные, почти чёрные ветви цеплялись за землю, доказывая, что даже здесь есть жизнь. А потом он услышал тихий шёпот воды.

Ручей. Узкая, едва заметная лента жизни, пробивающая себе дорогу между камней. Логика подсказывала: это спасение. Идти по течению – рано или поздно выйдешь к людям. Будет еда, вода, ответы.

Он опустился на колени и зачерпнул воду ладонями. Она была прохладной и чистой. Он поднёс её ко рту и сделал глоток. И ничего. Вода не имела вкуса. Она не утолила жажду, которой не было. Она ощущалась как… чужеродная материя. Как воздух, который он проглотил по ошибке. Он пил, потому что знал, что надо пить, но тело не отзывалось благодарностью.

Он сидел у ручья, глядя на своё отражение в тёмной воде. Лицо незнакомца. И в этот момент его пронзила мысль, куда более страшная, чем амнезия.

Вместе с воспоминаниями он потерял что-то ещё. Что-то фундаментальное. То, что заставляет людей бояться смерти, радоваться воде, чувствовать боль и любовь. Он знал все эти слова, но они были пустыми сосудами.

«Что-то сломалось не только в памяти, – понял он, и от этой мысли по спине пробежал холод, который был реальнее любого жара или ветра. – Сломалось в самой сути восприятия мира и себя…»

Он пытался ухватить слово, вертевшееся на языке. То самое, что определяло человека.

«Душа».

Слово рассыпалось пеплом, не успев оформиться. И в наступившей внутренней тишине он впервые по-настоящему осознал, что пленён не только красной пустошью. Он был пленником самого себя. Или того, что от него осталось.

Звёзды стали проявляться на небе, темнота медленно опускалась на красную пустыню, отчего та становилась ещё более мрачной и безжизненной. Ручей так и не становился шире, но ширина и углубление между холмами, где он тёк, говорили о том, что когда-то это была небольшая речушка. «На сегодня мой путь закончен», – подумал путник и решил сделать очередной привал.

Он опустил голову на сухой пучок травы. Звёзды расслабляли и убаюкивали, холодно мерцая. Путник медленно проваливался в сон, сверкающие огоньки звёзд переливались белым, голубым, жёлтым светом… Огоньки начали стремительно увеличиваться в размере…

Глава 2. «Ночные гости»

Грубое прикосновение металла к шее стало ключом, повернувшимся в заржавевшем замке его сознания. Пока его тащили вдоль ручья, разорванные части картины сами собой сложились в единое, удручающе ясное полотно. Он спал на открытой местности. Один. Беззащитный. Как глупое дитя, оставленное в логове волков.

«Безрассудство. Непростительная глупость!» – Мысль была холодной, как сталь, лишённой эмоций, но от этого не менее весомой. Это был не страх смерти, а чисто логический вывод: он совершил ошибку, которая в любом мире, подчиняющемся законам выживания, должна была стать последней. Почему не стала? Этот вопрос пока оставался без ответа.

Его конвоиры – десяток молчаливых гигантов – перевели его на другой берег и, как ему показалось, двинулись почти перпендикулярно ручью. Он не понимал, как они ориентируются в этой монотонной темноте, но они шли с уверенной, пружинящей походкой хищников, знающих каждый камень на своей территории. И тут же его пронзила вторая, связанная с первой, мысль: точно так же, как они, его мог найти кто-то ещё. Кто-то, кто не стал бы утруждать себя пленом.

Путь оказался короче, чем он ожидал. Едва серый рассвет начал отвоёвывать у ночи небо, они подошли к селению.

Оно выросло прямо из большого холма, у подножия которого вился ручей, похожий на тот, что подарил ему ложную надежду. Жилища, слепленные из глины и камня, казались естественным продолжением ландшафта. Крыши из сухой травы, густо обмазанной той же глиной, почти сливались с красно-коричневой землёй.

И над всем этим возвышались несколько строений повыше, похожих на гигантские термитники или уродливые пирамиды. Слово «башни» вспыхнуло в сознании, и логическая цепочка выстроилась мгновенно: «смотровые посты». Широкие у основания и сужающиеся кверху, они идеально маскировались под окружающие холмы. «Конечно, – подумал он, – я не мог их увидеть. А они меня – могли». Анализ был таким же непроизвольным и отстранённым, как и осознание собственной детской глупости.

Его размышления об архитектуре прервал рыкающий голос одного из конвоиров. Они остановились у неприметного домика, и гигант тихо постучал в дверь костяшками пальцев размером с речные камни. Изнутри донёсся ответный рык, и его жестом пригласили внутрь.

Внутри было сумрачно и пахло дымом, сухой кожей и чем-то ещё, незнакомым и звериным. Два чадящих факела в настенных креплениях выхватывали из темноты детали скудного убранства: потемневшие от времени черепа каких-то рогатых тварей, соломенную подстилку, накрытую серой шкурой, и грубо вылепленную печь.

Посреди комнаты на циновке сидел ещё один представитель этой расы. Он был стар, его лицо напоминало растрескавшуюся от зноя землю, но в его осанке и ширине плеч всё ещё угадывалась та же мощь, что и в его стражах. Тени от пламени плясали на его лице, скрывая и тут же обнажая глубокие морщины.

Он жестом велел пленнику подойти ближе.

Когда мужчина остановился в паре шагов от него, старец поднял голову. Массивная нижняя челюсть немного выдавалась вперёд, и была заметна пара небольших, обнажавшихся над губой клыков. Достаточно массивный нос был под стать брутальному, несколько выступающему лбу, как и другие части лица, хотя, возможно, так казалось из-за массивного носа и развитых надбровных дуг. Его глаза, глубоко посаженные под тяжёлыми надбровными дугами, оказались на удивление ясными. В них не было старческой мути – лишь острый, оценивающий ум, который, казалось, проникал под кожу, пытаясь нащупать то, чего у пленника не было.

Старец произнёс несколько гортанных, рычащих слов, а затем сделал паузу, вопросительно глядя прямо в глаза мужчине.

Вопрос повис в пропитанном дымом воздухе. И впервые за всё это время пленник ощутил нечто похожее на дискомфорт. Он не знал ответа. Он не знал даже языка, на котором был задан вопрос. Он не знал ничего. И этот старец, казалось, понимал это лучше, чем он сам.

Глава 3. «Орк-шаман. Вспомнить всё!»

– Здравствуй, достопочтенный. Я потерялся в пустыне, а ваши люди меня нашли и привели в ваше селение.

Мужчина попытался изобразить поклон, но его измученное тело ответило лишь жалким, судорожным движением. Он смотрел на старого орка, сидевшего посреди комнаты, и видел, как за маской невозмутимости промелькнуло и тут же скрылось удивление. Подняв руку, тот продолжил говорить, и мужчина вдруг осознал, что отчасти понимает смысл его речи.

– Твои слова похожи на язык древнего леса, но не все я могу понять. Ты сам не из лесного народа, что живёт за большой водой. Ты похож больше на людей, но ты тоже не из их народа. Кто ты?

– Достопочтенный, я не знаю, кто я и как очутился в пустыне. Несколько дней назад я очнулся среди камней, но что произошло до этого и как я там оказался, я не помню. Я пытался вспомнить, но не смог. Расскажи мне – где я и кто вы?

Старик молчал. Его глаза, глубоко посаженные под тяжёлыми надбровными дугами, были похожи на два тёмных колодца. Он не просто слушал – он взвешивал каждое слово, искал в нём ложь, как ищут яд в вине.

– Мы – свободный клан орков Пустоши. Я – шаман этого клана. Это всё, что тебе нужно знать, – наконец произнёс он, и от его голоса по коже побежали мурашки. – Я не знаю, кто ты. Возможно, ты говоришь правду. А возможно, ты – змея, приползшая в наше гнездо. Шпион враждебных кланов. Разведчик людей. Раненый волк, притворяющийся ягнёнком. В любом случае я не могу тебе доверять. А вот как пленник… как источник информации… ты можешь оказаться весьма ценным.

Орк замолчал. Мужчина никак не ожидал оказаться в такой ситуации, и мысли вихрем завертелись в голове. «Похоже, я был слишком наивен, предполагая, что встретил мирных созданий. Меня не атаковали потому, что я был без оружия и внешне не проявлял никакой агрессии. Может, они за мной давно следили, и моё поведение выглядело вполне безобидным. Поэтому меня решили взять во время сна и привести на допрос, чтобы выяснить, кто я и зачем брожу рядом с их селением». Пауза, которую сделал орк, была недолгой, и он прервал быстрые размышления пленника.

– Я понимаю, – продолжил шаман, и в его голосе появились вкрадчивые, почти ласковые нотки, от которых стало ещё страшнее. – Ты не захочешь говорить. Будешь всё отрицать. Но у нас есть способы. Способы, которые развяжут язык даже мертвецу. И если ты не захочешь добровольно обменять свою жалкую жизнь на правду… мы возьмём её силой.

Он пристально взглянул на пленника и, увидев в его глазах то, что хотел, удовлетворённо хмыкнул. Затем он что-то коротко рыкнул своим стражам.

Его выволокли наружу. Грубые верёвки впились в запястья. Ноги тоже связали, оставив ровно столько слабины, чтобы он мог семенить, как калека. Его впихнули в один из домов, похожих на гигантские термитники. Внутри было не так, как у шамана. Стены и даже куполообразный потолок были выложены камнем. Ни одного факела. Лишь клочок сухой травы на полу. Дверь за ним захлопнулась с глухим, финальным стуком, и он остался в абсолютной, непроглядной тьме.

«Конец, – подумал он без всякой жалости к себе. – Короткая, нелепая жизнь. Может, орк прав? Может, я и вправду какой-нибудь разведчик? Отсюда и боль в теле, и провалы в памяти…» Он вспомнил слова шамана о людях и народе из-за большой воды. «Кто же я? И какая теперь разница?»

Ситуация была безвыходной. Шаман хотел получить сведения, которых у него не было. Это было хуже, чем если бы он был шпионом. Шпион мог бы солгать, выдумать что-то. А что мог он? Предложить свою пустоту?

Мысли метались, как стая обезумевших птиц. Придумать историю! Торговец, монах, беглый каторжник… Он даже усмехнулся в темноте. В критический момент его чужое сознание подбрасывало ему десятки ролей, как актёру в бродячем театре.

Дверь распахнулась, вырвав его из этих лихорадочных размышлений. В проёме стоял шаман и двое его подручных.

Его руки развязали лишь для того, чтобы развести их в стороны и туго прикрутить к железным кольцам, вбитым в стену. С ногами проделали то же самое. Он висел распятый, беспомощный.

Шаман, не обращая на него внимания, деловито раскладывал на подносе, который держал один из орков, свои инструменты: пучки сушёных, дурно пахнущих трав, глиняные горшочки с вонючей жижей. – Думаю, мы готовы услышать твою историю, – сказал он, даже не взглянув на пленника.

Мужчина попытался что-то сказать, но один из орков с силой запрокинул ему голову и, зажав нос, разжал ему челюсть. Шаман плеснул ему в рот что-то тёплое, горькое и омерзительно-сладкое. Он рефлекторно сглотнул. – Не переживай, – промурлыкал шаман. – Ты всё успеешь рассказать.

В него влили вторую порцию. Помощники вышли. Шаман поджёг травы, и комната наполнилась густым, удушливым дымом. Он начал что-то бормотать на своём гортанном языке, и мир поплыл. Стены, дым, фигура шамана – всё смешалось в тошнотворный, дёргающийся круговорот. А потом наступила тьма.

И из этой тьмы хлынули они – видения. Замки, устремлённые в небо. Горящие города. Реки, красные от крови. Лица, искажённые болью. Бескрайние снежные поля. Горы, подпирающие небосвод. Картины сменяли друг друга с бешеной скоростью, вбиваясь в его мозг, как раскалённые гвозди. Он чувствовал холод снега, жар огня, боль чужих ран. Как долго длилась эта пытка, из круговерти событий было непонятно. В голове появилось много какой-то чуждой и непонятной информации, как будто из ниоткуда.