Моя правда. Откровения в кабинете психолога

– Да! Как в клетке. Точно. Мне иногда кажется, что, может, все это было кем-то придумано, для какого-нибудь психологического эксперимента, может кто-то наблюдал. Я чувствовала себя в ловушке и помню настойчивое мамино желание съехать из этой квартиры, ведь сам дом и район в девяностые годы стал небезопасным, хотя в более новых районах города постоянно была хотя бы холодная вода и мне было странно, почему мы не уезжаем, почему папа отказывается покидать эту квартиру.

В своем детстве я запомнила маму самой умной, а еще высокой и красивой. Ни у кого не было мамы красивее, чем у меня. Хотя она никогда так не считала. Ее улыбка была будто свет в темноте, но улыбалась она мало. Она была стройной, как модель. Ее высокие скулы и маленький аккуратный носик передались и мне. Но я запомнила ее либо злой, либо плачущей. И в очень редкие моменты – смеющейся. Но все воспоминания о ней – с налетом грусти, даже те, где она смеется… Ей нужно было вести хозяйство, кормить детей, выживать, в конце концов. Тут было не до смеха.

Как-то в школе к 8 марта учительница дала задание написать сочинение «За что я люблю маму». Свою работу я писала тщательно и долго, подбирая каждое слово, и старалась написать как можно больше, перечислив все хорошие качества мамы. Это сочинение я с гордостью и радостью прочла при всех на утреннике, где присутствовали и родители.

После праздника мы пришли домой и я ждала от мамы как минимум одобрения, но заметила холодность с ее стороны. Она сердито посмотрела на меня и сказала:

– Могла бы написать, что любишь меня просто потому, что я твоя мама.

В этот момент я возненавидела себя за тупость и глупость. Как же так: я не написала того, что хотела мама? Как же я могла ее расстроить и наверняка опозорила ее при всех детях и взрослых. Мне стало досадно и грустно, будто на меня вылили ушат холодной воды.

Когда у меня появился компьютер, я поставила пароль: «Мама». А дополнительный вопрос: «Кто моя первая учительница?» Я жила с ощущением, что я не ребенок своей матери, а ее ученица. Мне не хватало ласки, мягкости и любви. Она часто была мрачной, сварливой или грустной. От забот, которые навалились на нее, она стала черствой и жесткой. И моей главной задачей стало «учиться» только на отлично и быть послушной, чтобы мама была счастлива.

Мама на самом деле была педагогом. Прекрасным, компетентным педагогом. Этот дар передался и мне. Филолог не только по профессии, но и в душе, мама привила мне любовь к книгам. Я читала много, рано перешла во взрослую секцию в городской библиотеке, так как в детской было все прочитано.

Наши отношения с мамой строились на честности с моей стороны: я рассказывала все, что происходило со мной как в средней, так и в музыкальной школах. Делилась с ней каждым событием, даже если приходилось ссориться с кем-то из одноклассников.

Помню такой диалог, когда я рассказывала, как смогла отстоять свою точку зрения перед одноклассницей:

– И я ей сказала: «Интересная такая, ты что думала…» – не успела закончить мысль, как мама перебила меня:

– И что ты мямлила: «интересная такая»?! Пока так будешь говорить, тебя заклюют, надо быть жестче и резче! Поняла?!

Я тихо ответила «Да» и замолчала.

Я не понимала маму. И чем становилась старше, тем по большему количеству вопросов у нас с ней возникали разногласия. От жизненных ценностей до мнения о фильмах. У меня все чаще возникало ощущение, что она не понимает меня. Абсолютно на все у меня формировалось собственное мнение, которое нередко шло вразрез ее точке зрения. А еще мои вкусы быстро менялись, что вообще не соответствовало ожиданиям мамы. Она осуждала меня за это, убеждая, что невозможно изменить свое мнение вплоть до смерти.

Что же я делала не так? Что со мной не то? Почему я какая-то неправильная и плохая?

– На днях я посмотрела фильм «Леди Берд» и он меня тронул, особенно эпизод, где героиня, называющая себя леди Берд, украдкой от матери подала документы не в тот университет, куда хотела ее мама. Когда мать узнала об этом, то просто замолчала на несколько дней. Леди Берд оправдывалась и извинялась, кричала и просила снова с ней поговорить, но мать была непреклонна.

Я смотрела эту сцену и плакала, как будто этот момент сняли по моей жизни. Ведь маме было свойственно частенько устраивать мне бойкоты и даже делать вид, будто меня не существует. Это длилось по несколько дней, а то и неделями.

Это было больно. Такое гадкое ощущение, будто я – пустое место, словно я умерла и осталась абсолютно одна в темном густом мареве между жизнью и смертью, а самый дорогой человек не видит и не слышит меня и нет мне спасения.

Я не могу рассказать ни одной ситуации, когда подвергалась игнорированию со стороны мамы. Все они стерлись, осталось одно только ощущение ненужности, никчемности, тотального одиночества и боли.

Вдруг понимаю, что кричу, когда рассказываю это, как будто прямо сейчас пытаюсь достучаться до мамы: «Пожалуйста, поговори со мной!», а Янна говорит:

– Ты вытеснила эти воспоминания. Помнишь, я говорила про кусочки пазла, которые ты собираешь. Но важно еще и присвоить их, снова сделать своими, ведь это – часть тебя. Это непростая работа, она требует от тебя сил. Важно замечать, ЧТО ты чувствуешь.

Янна задает вопрос, который я совсем не ожидала услышать. Не тот, чтобы поставить все на свои места, но тот, который запускает во мне размышления, хочу ли я родить ребенка:

– Как тебя кормила мама? В смысле кормление было грудью или из бутылочки?

На моем лице – смесь удивления и даже страха. Почему Янна об этом спрашивает? Зачем? Как она узнала, что я знаю об этом?

– Забавно, что ты об этом спрашиваешь, ведь я слышала разные версии как от мамы, так и от ажеки о том, как меня кормили грудью.

Об этой части моей неосознанной жизни я знаю потому, что у меня есть крестная мама. При том что у казахов основная религия – ислам, крестные не предусмотрены системой. Однако у меня есть. И когда я окончательно запуталась в этом, спросила у взрослых, какую же роль она играет в моей жизни. Оказалось, что она кормила меня грудью, так как у мамы не было молока.

Мамина беременность протекала сложно, она несколько раз ложилась на сохранение, роды были долгими и тяжелыми, а когда я родилась, у нее пропало молоко, совсем. Мама родила чуть раньше назначенного срока, находясь в поселке, где жила аже. Несколькими днями ранее родила мамина подруга, у которой молока было в избытке. Так у меня появилась крестная.

Запутанность этого эпизода еще и в том, что я, становясь старше, не замечала близких, теплых отношений между моей крестной и мамой. В те дни, когда мы приезжали в гости к ажеке, я могла заходить в гости к крестной, но сейчас не помню даже ее лица, так как со временем общение между крестной и мамой прекратилось совсем.

Мои воспоминания порой напоминают запутанный клубок пряжи. Я вытягиваю одну нить, распутываю, но обнаруживаю следующий узелок, а то и несколько. Тогда стараюсь говорить из ощущений, а не фактов, которые помню, потому что вряд ли теперь это факты, скорее уже воспоминания.

И я спрашиваю Янну:

– А причем тут кормление грудью?

– Когда ребенок рождается, у него нет своей психики. Тогда психика мамы становится общей для двоих – ее и малыша. Кормление грудью – это естественный процесс, заложенный природой. Он несет в себе сакральный смысл, очень психологичный. Это не обязательно может быть грудь, потому что бывают разные случаи: как у твоей мамы, например, пропало молоко. Основной посыл заложен в самом процессе кормления – важно сохранять контакт глазами, словами, мурлыканьем мамы, когда она держит ребенка на руках и кормит, неважно, из бутылочки или грудью. Важное в этом – контакт, связь мамы и ребенка. В твоем случае, получается, тебя отдали чужой женщине, а ребенок это чувствует и устанавливает с ней связь, психологически привязывается. Тем не менее мы не знаем, насколько твоя крестная держала этот необходимый контакт с тобой во время кормления. Это инвестиция в ребенка. Но, если крестная жила в поселке, а вы в Кандагаче, то как же мама кормила тебя дома?

– Я не знаю. Наверное, из бутылочки. Мама никогда не рассказывала о том, как это происходило дома, во время отсутствия крестной, а я как-то даже не интересовалась. Знаю лишь, по рассказам мамы, что я была очень громким ребенком, что «соседи все жаловалось и постоянно приходили к нам домой выяснить, не убивают ли родители ребенка…»

– Выходит, что у тебя отсутствовал контакт с мамой, а то, что ты «все время кричала и плакала» – говорит о том, что мама скорее всего не умела определить твои потребности, это тоже про контакт матери и ребенка, инвестиция, что мама рядом, понимает и слышит своего ребенка и может достаточно удовлетворить потребности малыша. Этот период закладывает основу в психике ребенка, он записывает сценарий «меня слышат» или «меня не слышат» и, как ни удивительно, это влияет на взрослую жизнь.

Мама любила смотреть латиноамериканские сериалы, которые в изобилии показывали в те годы: «Воздушные замки», «Рабыня Изаура», «Тропиканка», «Просто Мария» и другие. Я часто составляла ей компанию. Мне было также любопытно их смотреть, как и маме, но позднее я поняла разницу наших взглядов.

Помню один из эпизодов, когда мама делилась впечатлениями после очередной серии:

– Как же они там все красиво живут, есть даже уборщица. А ты видела тот комод и обстановку в зале? Мне нравится любоваться этой красотой, которую показывают в сериалах.

– Но как же? Ведь можно на такой дом и обстановку заработать. Вот я вырасту и у меня обязательно будет своя уборщица. Не люблю убираться и буду поручать это ей!

– Это невозможно. Спустись на землю, доча, какая уборщица, о чем ты говоришь? Хорошо, если на еду будет хватать…

В ответ я промолчала, но подумала: «И почему это невозможно? Ну вот по каким таким законам жизни иметь уборщицу в своем доме невозможно?» Просто в голове не укладывалось, однако я оставила при себе эту мысль и закопала где-то глубоко внутри.

В другой раз, когда у нас уже был видеопроигрыватель (как сейчас помню, японской марки Funai, стоил каких-то бешеных денег), мы посмотрели фильм (кажется, «Терминатор»). Я выразила свое восхищение работой актеров:

– Вау, так классно на какое-то время стать другим человеком! Я тоже хочу быть актрисой!

Это было сказано с восторгом и ощущением, что я все могу. Но мама прервала меня:

– Актрисой? Чтобы целоваться со всеми подряд? – ее лицо выражало брезгливость и упрек, а мимика говорила: «Фи, какое противное и недостойное поведение для хороших девочек».

Я осеклась, что на эмоциях сболтнула лишнего, и замолкла. Мне стало стыдно.

А после просмотра фильма «Мумия» мне подумалось, что работа археолога – самое увлекательное и невероятно веселое занятие, на что мама выразила мнение:

– Археологом? Чтобы ковыряться в земле? Гадость какая, будто делать больше нечего.

И снова я ощутила стыд за то, что выбирала плохое, чумное и совершенно недостойное себе занятие и вообще вся какая-то странная и не такая.

С одной стороны, я испытываю ряд тяжелых чувств, но с другой – мне как будто открывается собственный мир, личная Вселенная, и кроме меня, в ней нет никого. Это мое пространство, мое все. Помимо терапии я обращаюсь к разной литературе и делюсь впечатлениями с Янной:

– Я начала читать книгу «Нелюбимая дочь» Стрип Пэг. Почему мы считаем, что все, что делала моя мать, считается своеобразным проявлением любви, почему не признать тот факт, что она не любила? Сейчас она говорит, что любила, но все ее действия говорили об обратном. По-настоящему любящая мать никогда не скажет ребенку: «Убить тебя мало».

Я сегодня говорю про доказательство. Доказать себе и матери, что все возможно, даже достать звезду с неба. На самом деле корень этого находится глубже. Мне хочется достичь чего-то в карьере, одеваться как с картинки и выглядеть классно не потому, что я хочу, а потому, что хочу доказать. Матери, в первую очередь. Пусть даже мы не общаемся и она не знает о моих успехах, но это глубинное желание все равно присутствует, хочу я этого или нет.

Я – выросший ребенок, который когда-то жил так, как хотела моя мама. Все, о чем я думала, говорила или делала, было исключительно ее. У меня не было меня. Я была стерта и забыта, заброшена в дальний угол подсознания, как старый диван. Мама забрала меня у меня. Звучит странно, пугающе, шокирующе. Никто и ничто не изменит того факта, что мама – это мама, какая бы она ни была. И она ею останется, даже если я буду это отрицать, злиться, обижаться.

Мама, безусловно, – главный человек в жизни любого. Иногда мне кажется, что ее роль переоценена. По сути, в создании живого существа играют роль два лица: мужчина и женщина. Один без другого не даст зародиться и развиться эмбриону… Разве нет?

– Быть мамой трудно. Никто нас этому не учит. И действительно, мама и папа не должны использовать жизнь своего ребенка для защиты от мира и людей или использовать детей, чтобы воплотить свои мечты. Мама – это мама. Ты – это ты. Вы – разные люди, несмотря на то, что ты – ее дочь. Подарить жизнь – поистине великий дар, но это вовсе не означает, что ребенок – собственность матери.

Это отдельная, самостоятельная личность, такой же человек, как она. От того, что он вышел из утробы своей матери, вовсе не значит, что она имеет право распоряжаться его жизнью. Это великое заблуждение. Подарить жизнь – значит наслаждаться тем, как она растет и крепнет, становится сильнее и учится жить самостоятельно. Для ребенка его родители – это главное в жизни, это боги, первые люди, которых он видит. И слово родителей приобретает силу – становится законом в мире ребенка. Как бы мы ни хотели, кто бы что ни говорил, все мы из детства. У кого-то оно – счастливое, у кого-то – грустное, у кого-то – отсутствующее. Для тебя родители были Вселенной, вокруг них кружилась твоя жизнь. И твои чувства злости, обиды имеют место быть.

Чтобы вырастить в себе взрослого, важно пройти сепарацию от родителей. Я слышу, что мама имела бОльшее влияние на тебя и сильнее, чем папа. И сепарация, то есть отделение, происходит через злость и даже ненависть, когда та значительная фигура, которую ты идеализировала (а дети всегда идеализируют родителей), перестает быть идеальной, то есть становится обычной. И мне все же интересно, какую роль занимал папа в твоей жизни?

– Папу я помню смутно. Он часто был в разъездах и у меня до сих пор осталось стойкое ощущение ожидания. Позже это превратилось в самое ненавистное чувство. Если хотя бы на минуту кто-то из парней или друзей мужского пола задерживались, я начинала паниковать. Как чуднО переплетаются детские переживания сейчас и во что они в итоге превращаются… В страхи, боль, убеждения.

Помню только образ. Возможно, он наивный, детский. Но это все, что осталось от папы. Он был самым красивым для меня мужчиной. Среднего роста, с бородой, бицепсами и кубиками на прессе. Его взгляд, сфокусированный и суровый, пугал незнакомых людей. Но они не знали, что это был добрейшей души человек. Наверное, сама Мать Тереза не сравнится по доброте с моим отцом. Он помогал абсолютно всем, даже если его об этом не просили. Как говорила мама, «последние трусы мог отдать».

Первое время после развала СССР папа работал где придется, а когда иссякли все варианты, решил взять в аренду КАМАЗ и стать дальнобойщиком. Но чтобы получить заказ, нужно было ехать за сто пятьдесят километров в областной город и как-то там жить.

«Пятак» – так называлось место, где собирались заказчики и исполнители. Никаких договоров, подписей и гарантий. Аванс – и в дорогу. В основном папа возил продукты, в сезонное время – овощи и фрукты.

Он мог находиться в командировках по сорок дней. Тогда не было даже городских телефонов ни у нас, ни у соседей, чтобы хоть как-то понимать, жив ли отец вообще. Мы не знали о нем ровным счетом ничего все то время, пока он находился в поездке.

Папа не понимал, что отнимает таким образом себя у меня. Мне всегда его не хватало. Я ни по ком так не скучала в своей жизни, как по отцу, отчего часто плакала. А когда он приезжал (ненадолго), то не отходила от него ни на шаг. Мне даже в школу не хотелось идти, лишь бы побыть еще немного с папой. Но даже в те моменты, когда отец приезжал, мы ходили на цыпочках, потому что папа уставал и отсыпался. И пил.

Он мог пойти выносить мусор и вернуться домой через сутки. Приходил пьяным и до того без сил, что засыпал прямо в прихожей. Физически не было сил перенести отца в комнату ни у матери, ни, тем более, у нас, детей. Мы перешагивали через него утром, собираясь в школу. Или устраивал «сцены». У меня язык не поворачивается назвать это скандалами, так как мама обычно запирала нас в спальне и не позволяла выходить, пока отец не успокоиться или не уснет, и я не видела точно, что именно делал папа, но вряд ли они с мамой так шумно играли в шахматы.

Помню отрывок одной из «сцен», как в театре. Я как будто вынесла это воспоминание за скобки своей жизни, хотела, чтобы это было неправдой, но чувства, словно иголки, напоминают о реальности произошедшего.

Моя кровать стояла изголовьем к входной двери спальни. У нас тогда уже был кот, которого я притащила без спроса домой, а родители вынужденно согласились с моей наглостью. Так вот, я лежала, укрывшись одеялом по самый нос, боясь пошевелиться, и почти не дышала. В комнате было темно, а дверь спальни никогда не закрывалась плотно, всегда оставалась небольшая щель, через которую просматривалось почти десять сантиметров происходящего в зале.

Я слышала шум, крики, возгласы папы наряду с мамиными причитаниями и рыданиями:

– Мейрбек, пожалуйста, перестань, давай спать ляжем…

Но папа был навеселе. Я выглянула из-под одеяла и посмотрела в сторону зала через ту щель. Увидела, как он пытается сесть на моего кота. Как же мне хотелось вскочить и забрать его у папы, который явно пытался его убить! Но тут мама схватила кота, забежала в спальню, сунула его мне и убежала снова в зал.

Наверное, я уснула, прижимая теплый комочек к себе.

Иногда мать пыталась говорить с отцом, мол, давай уедем в Актюбинск, будем жить там вместе, и тебе же будет проще: каждый вечер хоть спать будешь в кровати, а не в КАМАЗе; или предлагала съехать хотя бы из этой убогой квартирки, где жить было невозможно, а только выживать. Любая такая «беседа» (а точнее – монолог мамы) заканчивалась скандалом. Отец уезжал, хлопая дверью. Снова на сорок дней.

Я помню, что часто становилась свидетельницей последствий таких разговоров и ощущала кожей беспомощность матери перед обстоятельствами и упорством отца.

Мне так хотелось ей помочь! Я смотрела, как мама горько плакала, не скрывая своего отчаяния. Видела, как она стонала и рыдала в голос, раскачиваясь взад-вперед, будто убаюкивая себя. Мне казалось, что, если я не помогу ей сию минуту, она умрет. «Нет, я не позволю маме умереть». Робко подходила к ней, гладила по спине, пыталась обнять, но мама отталкивала, не позволяя утешить…

– А что ты чувствовала? – спрашивает Янна.

Я сижу будто в трансе, вспоминая эту картину, и не могу понять отчетливо, что же я тогда чувствовала, будучи маленькой девочкой…

– Может, страх? – говорю я осторожно, будто прямо сейчас передо мной сидит мама и, раскачиваясь, стонет, а я не знаю, что делать.

Смотрю на Янну. Она слегка кивает и внимательно смотрит на меня, пытаясь сама понять мои чувства.

– Да, тебе было страшно. Смерть родителя для ребенка – это самое страшное, что может с ним случиться. А ты испытывала в этот момент не просто страх, а даже ужас. От того, что не могла помочь, не понимала вообще, что происходит.

Эти чувства – страх и ужас – не были тебе знакомы, также как и беспомощность и отчаяние, которые ты видела у мамы. Их нам помогают распознать и идентифицировать родители, но, возможно, твои мама и папа и сами не до конца понимали эти чувства хотя бы для себя. И тебе, ребенку, пришлось столкнуться с незнакомыми чувствами самой – это и правда страшно.

Этот эпизод мог быть разовым, а мог повторяться. Уже неважно. Гораздо важнее интенсивность чувств, которые ты испытала в тот момент. Столкнувшись со страхом, ужасом, отчаянием, горечью в детском возрасте, ты научилась лишь прятать их, запрессовывать, но они никуда не делись. Это непрожитые чувства. Они остаются внутри нас, пока мы не проживем их снова. А почему твой папа не хотел уезжать?

– Мама хотела уехать в областной город, где папа работал, или куда-нибудь еще, лишь бы не оставаться там. Но отец почему-то не хотел. Или не мог. Теперь уже не знаю точно, да и папы нет в живых, чтобы спросить.

Есть такой фильм – «Жизнь прекрасна», где отец попал в концлагерь с ребенком и придумал некую игру. Он делал все, чтобы сын не воспринимал всерьез происходящее. Так вот, мои родители то время превратили для нас с братиком в игру. Когда отключали электричество, мы играли в лото при свете керосиновой лампы. Было очень весело и забавно, несмотря на то, что мы спали в одежде и учили уроки при свечах.

Папа сохранял оптимизм, когда носил воду в ведрах и бидонах с верхнего этажа, чтобы мы могли помыться. Шутил, когда мы топили снег, чтобы смывать унитаз.

Мы с братом играли, мама учила меня шить и вязать, в свободное время читали и рассказывали истории, которые произошли с нами в школе.

Какой бы трудной ни была наша жизнь, время шло своим чередом. Страна менялась, постепенно отходя от произошедшего переворота. Распад СССР, декабрьское восстание в Алмате, заявление о независимости Казахстана, назначение первого президента – все эти события проходили мимо нашей семьи. Мы продолжали жить в своем маленьком мире. В ожидании папы из рейсов – день за днем, год за годом.

Часто новый год мы встречали втроем: я, мама и братик. Папа был в поездках. Он брал несколько рейсов подряд, без сна и отдыха. Ну разве в КАМАЗе выспишься комфортно? Или умоешься по-человечески?

На самом деле такой способ заработка не улучшил наше финансовое положение. Если это был, так сказать, дальний рейс (чем дальше находилась точка А), то больше платили, а, совершая несколько таких поездок подряд, папе удавалось собрать значительную сумму. Но для этого ему приходилось ущемлять себя во всем: питаться изредка и перекусами, носить только рабочую одежду, годную для ремонта машины, не спать по несколько суток, чтобы приехать как можно скорее.

Обычно он старался заработать как можно больше перед началом учебного года, то есть за лето. Это был один из редких случаев радости, когда папа привозил значительную сумму денег и у нас был настоящий семейный праздник – мы выезжали на КАМАЗе в областной город Актюбинск, чтобы собрать нас с братом в школу: купить канцелярские товары, книги, необходимую одежду.

Как таковой школьной формы у нас не было, но обязывали одеваться официально: белый верх, черный низ. Обычно мы покупали на вырост блузку, костюм, спортивную форму, кроссовки и туфли.

Было такое ощущение, что родители крутились вокруг одного и того же, не давая себе даже шанса выйти из замкнутого круга. Когда папа привозил деньги, они садились и чертили столбцы, рассчитывая, на что их потратить. Естественно, средств не хватало на все потребности сразу. Поэтому в папино отсутствие мама занимала деньги под проценты. Для моего детского ума это была совершенно запутанная схема, но я понимала, что денег не хватает.

«Будь взрослой, ты же старше братика, не ной и не проси, видишь, денег и так нет», – мама повторяла это каждый раз, когда мне хотелось чего-то вкусненького или интересного. Я научилась не просить.

Будучи ребенком, я не до конца понимала, насколько те условия, в которых жил папа, были уничтожающими. Наверное, только сейчас, достигнув возраста отца в то время, я это осознала.

Живя в Актюбинске и там же работая, папа сильно подорвал здоровье. По рассказам, он мог не спать совсем, чтобы скорее добраться до точки А, оттуда в точку Б, а потом вернуться в Актюбинск. Но, чтобы получить заказ, ему нужно было постоянно находиться в Актюбинске, в то время как мы жили в Кандагаче, в ста километрах от него. Ездить каждый день туда-обратно было накладно.