- -
- 100%
- +
– А описать Тобольцеву можете?
Котов задумался на мгновение.
– Невысокого роста, стройная, пышные черные волосы, красивая вообщем, такая жгучая брюнетка.
Эрик мечтательно закатил глаза. Я усмехнулся, реакция Котова была забавна. Поинтересовался, хоронят ли здесь теперь, но Котов меня заверил, что уже больше десяти лет новых захоронений нет. Иногда приходят родственники, если у кого они еще остались, а за погостом полностью присматривает «Чёрная лилия». Я попрощался с директором бюро и направился к выходу, но когда поравнялся с воротами, спрятался за колонной, на которой держалась арка, мне стало интересно, куда работник в таком количестве возит песок. Ждать пришлось недолго: рабочий в серой робе вскоре появился на центральной аллее. Прячась в тени деревьев я, в некотором отдалении, последовал за ним, рабочий свернул в конце погоста налево и там по узкой тропинке, вдоль ограды достиг угла кладбища, где была довольно внушительная воронкообразная яма. Я дождался, когда рабочий высыпал песок и ушел, затем осторожно подошел к яме и заглянул внутрь. Яма была похожа на провал в земле, образовавшийся на месте обрушения склепа. Были видны остатки каменно кладки, сводов и истлевшего гроба, который уже на половину был засыпан песком. Почему обвалился склеп, сказать сложно, но я заметил какие-то странные подтеки по краям ямы, но изучить причину таких подтеков мне не удалось, я услышал далекий звук тарахтения тележки с песком и решил уйти вдоль ограды к выходу с кладбища, чтобы не попадаться на глаза работнику бюро.
Я благополучно добрался до автобусной остановки и застал здесь единственного человека, как и я ожидающего автобуса. Усевшись на скамейку под навес, не сразу обратил внимание на этого человека, но потом мое внимание привлек запах табака от сигареты, которую он закурил. Такое ощущение, что к обычному табаку была примешена какая-то трава, что-то вроде пижмы, запах мне ее был знаком по детству, когда мы с товарищами сжигали целые охапки этого растения, которое считалось в нашей церкви травой стопоканов, существ, которые образуются в околомогильной слизи. Я присмотрелся к человеку: лет пятидесяти, лицо сильно заросло бородой, даже глаз не видно – волосы густо покрывали щеки, спускались на шею и даже торчали из ушей, при этом он был плешивый, а лысина в обрамлении пепельно-серых волос, которые свисали с черепа какими-то клочьями. Он был одет в коричневый, поношенный костюм, какого-то допотопного кроя. Такие носили годах в 1950-х. Мужик действительно курил какую-то вонючую самокрутку, заметив мое внимание к нему сказал:
– Хороший табак.
И продолжил курить. Тут подошел автобус, мы зашли внутрь и поехали в город. Я не обратил внимания, на какой остановке вышел странный человек, так как спешил на работу в епархиальное управление. Но образ этого мужичка запомнил.
Здание епархиального управления располагалось в самом центре города Мефодиев. На берегу небольшой речушки Пурсовка. По традиции нашей церкви современное трехэтажное здание управления было обнесено высокой крепостной стеной с башенками и галерейными переходами. На проходной высилось два флагштока с флагами: архиепископское голубое полотнище с лежащим на левом боку латинским крестом и флагом города два золотых чибиса на зеленом полотнище. Над входом в епархиальное управление золотыми буквами на латыни надпись: «Ecclesia orthodoxa Angusto Modo» или в переводе «Православная церковь узкого пути» или просто как нас в народе называли «модо», Церковь модо. Официальный богослужебный язык наш латынь.
Да, пора о нас уже сказать немного подробнее. Модо вера наших предков, которые поселились на берегах Пурсовки и основали город Мефодиев. Нас считают еретиками, но это, конечно не так. Просто мы строго придерживаемся апофатического богословия и поэтому мы верим в то, что Бога нет, мы признаем Иисуса Христа нерожденным Несыном. Что Богородица неродила Несына, что Она Мать нерожденного Несына. Мы верим в духов плоти и что плоть подвластна синтагме. Мы признаем все виды скорби, так как они ведут к спасению.
На вахте дежурил сегодня Степаныч. Из-за бронированного стекла его суровое лицо с длинными как у казака усами, выглядело излишне унылым, применительно к этому прекрасному солнечному утру. Странно, но после посещения кладбища изгоев и бюро «Чёрная лилия» настроение у меня было приподнятое.
Охранник вышел из своей стеклянной перегородки, увидев меня, как будто еще раз хотел продемонстрировать свою новую фиолетовую форму с красивыми голубыми шевронами с упавшими черными крестами на обоих рукавах и надписью на спине «EOAM». Но это, конечно, было не так, он всего лишь проверил металлодетектором мою одежду. Я не сопротивлялся, расставив руки и как всегда виновато улыбнулся, когда детектор отчаянно запищал.
– Степаныч, ну что ты как маленький, чего-то иного ждал?
Выходя из дома, под куртку я всегда надевал плотную кольчугу, а в чехле под мышкой был подвешен массивный нож-косарь. Степаныч еще больше помрачнел и махнул рукой, мол, иди своей дорогой. Обширный двор управления всегда был наполнен людьми. С правой стороны от входа между голубыми елями по травке прохаживали важные куры, которым комендантша насыпала зерна, и они его выклевывали. Слева около крепостной стены отроки из владычнего полка в широких шароварах и с обнаженными торсами упражнялись в метании короткого копья. Прямо у входа сидели на лавочках посетители, ожидающие приема у архиепископа. Я мельком поглядел на них, отметив красивую девушку со скорбным лицом и в черном ажурном платке.
Холл управления был обширный, пол и стены обложены плиткой из натурального камня, повсюду стояли горшки с фикусами разного вида. Из холла лестница вела на второй этаж, где располагались приемная архиепископа, актовый зал, кабинеты референтов, делопроизводителя и личного секретаря владыки, а также каминная для приема гостей. Кабинеты сотрудников управления располагались в правом крыле здания. Глубокая и обширная подвальная часть здания занята под склад, помещения технических служб, оружейную и молитвенную комнату. Я знал, что владыка меня уже ждет, но прямо около лестницы на второй этаж меня перехватил отец Климент и попросил ему помочь совершить молитву плоти. В этом случае нельзя было отказывать. Мы спустились в молитвенную комнату, где посреди квадратной комнаты были устроены стасидии, специальные кресла без сидушек только с подлокотниками. Климент расстегнул верхнюю часть своего розового подрясника, обнажив спину, и устроился на коленях в стасидии, опираясь локтями на подлокотники. Я посмотрел на худые плечи отца Климента, на шрамы, оставшиеся от прежних молитв плоти. Спросил:
– На мое усмотрение?
Отец Климент молча кивнул головой и закрыл глаза. Я подошел к столу, стоявшем у стены. На нем были разложены несколько видов плетей, палки, прутья, в кадке были замочены березовые розги, немного подумав, взял розги. От первых ударов по спине появились красные разводы. Монах с каждым ударом сжав зубы только слегка постанывал. Когда появилась кровь, я закончил молитву, промазал раны гексохлором и заклеил пластырем. Отец Климент поблагодарил меня за помощь, объяснил, что сегодня испытывал какое-то особое духовное смятение и решил прибегнуть к молитве плоти. Мне показалось, что он оправдывается, это было немного странно, но я ничего не спросил у монаха по этому поводу. Каждый разошелся по своим делам. Я поднялся на второй этаж и оказался в темном коридоре. Кабинет владыки прикрывали большие темно-коричневые дубовые двери. Постучавшись и, не дожидаясь ответа, вошел в приемную. Из двух окон, расположенных прямо напротив входных дверей лился яркий дневной свет, посреди приемный стоял огромный дубовый стол обитый зеленым сукном, в кресле за моноблоком сидела секретарша владыки Ляля. Она плакала, всхлипывая и утирая глаза платком, размазывая туш по лицу. Я поприветствовал Лялю и спросил у себя ли владыка, она ответила:
– Да, он ждет тебя.
Я показал пальцам на растекшуюся по лицу секретаря тушь, она замотала головой и опять заплакала. Мне стало понятна причина слез Ляли – епископ не любил когда женский персонал использовал косметику. Видимо на этот раз он Лялю жестко отчитал, а она очень ранимая, может заплакать просто на пустом месте, тем более, что перед владыкой трепещет.
Епископ Мефодиевский Тиберий имел статус викария Лакинской епархии, хотя на самом деле был совершенно самостоятелен, и вся его духовная связь с Патриархом и Лакинским митрополитом заключалась только в том, что он поминал их за богослужением. Я вошел в кабинет. Это была просторная комната в которой с левой стороны располагался ряд больших окон и небольшой балкончик, с которого владыка обращался к пастве, когда читал послания, с правой стороны во всю стену стоял застекленный книжный шкаф, в самом конце комнаты большой стол такого же типа, как и в помещении секретарши под зеленым сукном и моноблоком.
Епископ Тиберий стоял у окна и смотрел, сложив руки за спиной, на красивый вид, открывающийся из окна второго этажа: долина извивающейся речушки Пурсовки, поросшей кустарником уходящей далеко за горизонт, заливные луга, поросшие душистой травой. Услышав звук открывающейся двери, епископ обернулся. Радостно улыбнулся, благословил и предложил присесть за стол заседаний, сам занял свое место в кресле. Епископ был одет сегодня в зеленый подрясник. Его красивые рыжеватые волосы были тщательно зачесаны назад и заплетены в косичку. Острая бородка торчала клинышком, карие глаза из-под густых бровей внимательно смотрели на меня.
– Мне сказали, что ты выпустил синтагму?
Это неприятно было услышать, я спросил:
– Отец Климент уже доложил?
Владыка тяжело вздохнул, достал из стола тонкую сигаретку, закурил – приятно запахло мятой. Он затянулся, выпустил тонкую струйку дыма, явно наслаждаясь сигаретой после долгого воздержания.
– Видишь ли, Буревой, не так важно, кто мне об этом рассказал, важно то, понимаешь ли ты всю ответственность сделанного тобой.
Я еще раз прокрутил в голове все события прошлой экспедиции в монастырь Св. Пафнутия, обстоятельства встречи с девушкой и проанализировал свои мотивы, почему я ее отпустил, уж точно не из страха, но почему? Как будто слыша мои мысли, епископ рассуждал вслух.
– Твои мотивы, наверное, можно понять, но в любом случае синтагма на свободе и с этим надо что-то делать. С материей, как тебе известно, шутки плохи. Я вот частенько спрашиваю себя: почему именно мы оказались в этих местах, почему на нас возложена эта миссия. Ведь без благодати так сложно жить. Почему Бог закрылся именно от нашего кусочка земли, а?
Я пожал плечами, промолчал на это, в вопросы богословия я старался не вникать. Владыка между тем, не докурив сигаретку, затушил ее в пепельнице и достал из стола деревянную трубку и кисет. Видимо решил закурить что-то покрепче – это всегда свидетельствовало о том, что епископ нервничает. Закурив трубку, епископ Тиберий посмотрел на меня строго и жестко потребовал.
– Найди ее, Буривой, в короткий срок. Иначе этим займется Захар, а ты знаешь, чем это чревато.
Я понял, что разговор окончен и вышел из кабинета. Ляля уже не плакала, а что-то деловито набирала на компьютере. Выйдя из приемной, спустился на первый этаж, и некоторое время стоял в холе, раздумывая над словами владыки и о синтагме и о Захаре. Упоминание последнего говорило о том, что в митрополии уже знают о происшествии в Пафнутьевском монастыре. Захар Зацепин занимал в митрополии должность ведущего миссионера, и в его ведении находилась и работа с нами «еретиками». Он периодически навещал нашу епархию, читал лекции, беседовал с прихожанами и отдельными священниками. Препятствовать мы ему не могли, а человек он был довольно неприятный и в общении и в целом. У меня в разное время было с ним несколько столкновений. И я знал, что он поставил перед собой цель уничтожить Церковь модо. Для него это стало, что называется навязчивой идеей – столько столетий модо не удавалось уничтожить, даже великий святой Пафнутий принял, в конце концов, ее существование, как данность, а он Захар Зацепин сможет победить, как ему казалось. Это очень тешило его самолюбие.
Все эти мысли о Захаре пролетели в моей голове мгновенно и тут же отошли на второй план. Важнее было разобраться с синтагмой. Я не очень верил, что та девушка, которую я выпустил, стала чудовищем, но доказать ничего не мог. И версий на этот счет у меня никаких не было. Но по прежнему был убежден, что надо выяснить, что же это за девушка Таня, которая помогала моему брату в последние недели его жизни. Может, она как-то связана с синтагмой?
Прежде чем идти проверять клиники, в которых могла работать Таня, я зашел к нам в кабинет. Нужно было попить чай с какими-нибудь печенюшками, все же из дома я вышел давно, успел перехватить только пару глотков кофе. Рабочий кабинет я делил вместе с отцом Климентом, собственно мы с ним и были миссионерским отделом Мефодиевской епархии. Когда я зашел, монах сидел за своим столом, углубившись в чтение катенов. Даже мое появление не заставило его выйти из молитвенного ступора. Не стал его отвлекать, а налил из бутылки в электрический чайник очищенную воду и нажал кнопку на крышке. Отец Климент вышел имз молитвенного состояния и обратил внимание на меня в тот момент, когда я наливал кипяток себе в кружку. Заварив чай, я сел на свое место, за стол, который был расположен напротив стола монаха, и погрузился в церемонию вкушения чая с шоколадным печеньем, с вызовом поглядывая на монаха. Тот сидел, устремив свой взгляд в монитор, делая вид, что ничего особенного не происходит.
– Заложил меня? – Наконец не выдержал я.
Отец Климент поднял на меня свои голубые невинные глаза.
– Я только выполнил свой долг. Ты сам должен был все доложить владыке.
– Но ведь это только все твои предположения! – Взвился я.
– Возможно. Но порядок есть порядок.
Отец Климент опять углубился в чтение какого-то текста на мониторе компьютера.
– На старом кладбище сегодня был. Я и не знал, что там изгоев хоронили. – Вдруг сообщил я.
– И что тебя туда понесло?
Кратко описал отцу Клименту мое утреннее путешествие, упомянул и о «Чёрной лилии» и о яме со странными разводами, которую засыпал песком работник. Последняя информация крайне заинтересовала монаха. Он даже отвлекся от чтения и в беспокойстве встал со своего места, стал ходить взад вперед по кабинету.
– Это может быть всё признаками стопоканов и косвенно свидетельствовать о деятельности синтагмы. – Заявил он.
– Да ну. Никогда синтагма не имела никакого отношения к стопоканам.
Климент остановился около окна, тяжело вздохнул.
– Эх, нет сейчас святых. Не рождает наша церковь их.
К чему это сказал отец Климент, я не понял, но его вечные сетования на то, что сейчас не как раньше иногда меня выводили из себя. Я допил чай и, сказав монаху, что мне надо проверить пару медицинских клиник вышел из епархии. Покидая двор, обратил внимание на то, что кошки, которые бродили по двору, находились в чрезвычайно возбужденном состоянии: они истошно мяукали и бегали друг за другом. Несколько растерявшись, я остановился посреди двора. И было неожиданным, когда кто-то подошел ко мне сзади и легко коснулся плеча, а потом зазвучал нежный ласковый голос:
– Что-то их беспокоит, связанное с пробуждением.
Я обернулся и увидел, что это была та самая красивая девушка, которую я видел, когда входил в управление. Скорбный черный наряд никак не вязался с каким-то радостным выражением ее продолговатого румяного лица.
– Пробуждение? – Не понял я.
– Они чувствуют нямий. Их для этого тут и держат в таком количестве.
Я усмехнулся, потому что не особо верил в эти бабские сказки про нямий. Якобы после смерти кошек остаются их призраки, они могут напасть на человека, покарябать своими материализовавшимися коготками. Живые кошки чувствовали своих сородичей и реагировали на них необычным возбуждением, будто валерьянки напились. Я продолжил свой путь к выходу, а девушка пошла за мной, на мое недоумение по поводу того, чего она за мной идет, пояснила:
– Я закончила свои дела в епархии.
– Что-то срочное?
– Брат у меня умер, написала прошение на заочное отпевание.
Мы уже вышли за ворота епархии и шли по пыльной улице Мефодиева.
– Он самоубийца? – Уточнил я, но она не сразу ответила, будто обдумывала или вспоминала.
– Нет, я так не считаю, поэтому и пришла в епархию. Брат находился в глубочайшей депрессии, жил в монастыре в Рязанской епархии. Приехал домой на побывку и случилось с ним такое несчастье, я думаю, это приступ был помешательства и его нельзя назвать самоубийцей.
Мы остановились у здания клиники «Надежда», мне надо было туда зайти, а я никак не мог избавиться от этой девушки, которая почему-то шла за мной от самой епархии и тут, я понял, что она от меня хотела – чтобы я походатайствовал перед владыкой о ее брате.
– Вас как зовут?
– Герта.
– Вот что, Герта, я поговорю о вашем брате с владыкой, а сейчас мне надо идти.
Она была счастлива и от всего сердца улыбалась, пожимая мне руку. Я обратил внимание на то, как холодны ее руки. Но это было мимолетное ощущение, как и само прикосновение, мало ли почему у людей руки холодные.
Клиника «Надежда» располагалась на цокольном этаже недавно построенной многоэтажки. Я вошел в коридор, здесь строгая гардеробщица дала мне бахилы, и велела одеть их, после этого пропустила внутрь. В регистратуре толпился народ. Медсестры-регистраторши внимательно выслушивали посетителей, что-то смотрели в мониторе компьютеров. Я был в некотором раздумии: с чего начать и кого спросить, если я просто знал только имя. Присев на мягкий диван, стоявший у стены, я стал думать над дальнейшими своими действиями. К стойке регистратуры подошел молодой человек лет тридцати. Одет он был в бежевого цвета ветровку и в тон ей брюки. Его черные короткие волосы были тщательно зачесаны назад и, кажется, покрыты каким-то веществом наподобие бриолина. Он обратился к медсестре, показал ей красное удостоверение и я даже слышал обрывки фразы, что-то типа «лейтенант полиции», он показывал медсестре фото, и прозвучало имя Таня. Меня это крайне заинтересовало. Когда он закончил разговор с медсестрой я вышел из клиники следом за ним и какое-то время шел следом, пока он меня не заметил. Он подождал пока я подойду к нему.
– Вы что-то хотели спросить? – Его лицо выражало само внимание.
– Я слышал, вы девушку ищете по имени Таня?
– И что? Почему вас это так интересует?
– Она делала уколы моему двоюродному брату, незадолго перед его смертью. Хотел расспросить ее о последних днях жизни моего брата.
Рядом был сквер, незнакомец предложил мне пройти туда и поговорить. Мы присели в тени вяза на лавочке. Я представился, незнакомец тоже назвал себя – старший лейтенант полиции Позвизд Покатов. Выяснилось, что он расследует дело о смерти нескольких молодых людей, которые за последние две недели внезапно заболели, потом у них начинался сепсис и все заканчивалось смертью. И вот незадолго до кончины всем им, так или иначе, помогала медсестра по имени Таня.
– Я видел, что вы показывали медсестре в клинике фото.
– Да ладно, Буривой, давай уж на ты, я, кстати, наслышан о тебе.
Я был удивлен таким заявлением, так как совершенно не ожидал, что в городе обо мне какая-то широкая слава.
– Да?
– Ну как же, миссионерский отдел сродни Следственному комитету. Ваши с монахами «рейды» по старым монастырям и тамошние подвиги известны, что называется широкой общественности.
– Не знал. Так что фото?
– А, фото. Она сфотографировалась с одним из парней, которому помогала перед его кончиной.
Он вынул из кармана куртки фото и показал мне. Я сразу узнал девушку, запечатленную на нем.
– Я ее знаю. Она сегодня приходила в епархиальное управление, ее имя Герта. Просила разрешить заочное отпевание ее брата.
– Что с ним не так?
– Самоубийца.
Позвизд покачал головой, как бы сочувствуя Герте.
– Дело доказанное?
– Разбираться надо.
Покатов задумался на мгновение, что-то прикидывая в уме или просто думая о чем-то своем.
– А где она живет?
– Могу узнать в канцелярии.
– Сделай одолжение. Конечно, все это ни о чем нам не говорит: ухаживала она за юношами, однако это же еще не доказательство ее вины. И не преступление. Кстати, а помимо, того что ты хочешь поговорить с этой Таней о последних днях жизни твоего брата, может есть и еще что-то?
Вопрос меня немного смутил, и мне кажется, это как-то отразилось на выражении моего лица, проницательный Покатов это заметил, ели заметно усмехнулся.
– Мне доктор из реанимации сказал, что брат был наркоманом и причиной сепсиса скорее всего стала грязная игла, которую он ввел себе в вену. И потом, я осматривал его руки, действительно есть пятнышки от уколов. Но этого не может быть, брат не был наркоманом. – Сказал я.
– Ты, наверное, мало с ним общался, мог и не знать.
– Это так, но я все же уверен в том, что брат не был наркоманом.
Снова последовала пауза, Позвизд обдумывал полученную от меня информацию или решал, стоит ли меня во что-то посвящать.
– Представь себе, те юноши, по которым я веду проверку тоже, по утверждению врачей были наркоманами. – Наконец сказал он.
Про чёрную лилию я ему не стал рассказывать, так как пока ничего толком сказать и не мог, а просто мои домыслы и догадки вываливать не хотел. На этом мы расстались, я пообещал в епархии узнать адрес Герты и завтра мы вместе к ней наведаемся.
По дороге в управление размышлял о том, что услышал от Позвизда насчёт нашего миссионерского отдела. Да, он прав: владыка порой нам поручал разные экзотические задания, типа того, которое мы выполняли в монастыре св. Пафнутия. Иногда мы проводили расследования по деятельности какого-нибудь батюшки, если на него поступали жалобы, но чтобы об этом так широко знали в городе, я не ожидал.
Вернувшись в епархиальное управление часа к трем, я застал там какой-то чрезвычайный переполох в среде обслуживающего персонала, все как-то озабочено ходили туда сюда и полушепотом переговаривались. Поймав за руку пробегавшую мимо уборщицу я спросил у нее, что случилось и она, испуганно посмотрев на меня сообщила: «Отца Климента нямия подрала». В нашем кабинете я застал отца Климента, который сидел на своем кресле, задрав голову и приложив платок к щеке. Он опустил его, увидев меня. На щеке, чуть выше того места откуда начинала расти его борода, от правого глаза, алели три царапины, похожие на такие, которые остаются от кошачьих когтей.
– Кто тебя так, отец?
– А, ерунда. Пошел в подсобку, на втором этаже, за новым картриджем. А ты же знаешь, там света нет и полная темнота, вот и напоролся на какие-то провода.
– А уборщицы твердят это нямия тебя поцарапала.
Отец Климент сердито посмотрел на меня и порывисто встал.
– Не говори глупости!
В этот момент я услышал ясно, как мяукнула кошка, где-то у нас под столом. Монах вздрогнул от неожиданности и глянул под стол, ничего там не обнаружил, уставился на меня, ожидая, что я скажу. Ситуация была глупейшая.
– Схожу к отцу Игорю. – Сказал я и вышел из кабинета.
Протоиерей Игорь Гудин занимал должность заведующего отделом по связям с приходами и всегда был в курсе всего, что творилось в епархии. Он, что называется, убежденный модист, верил искренне в отсутствие Бога и к нашему отделу относился довольно настороженно, как к модернистам, которые допуская некоторые знания о Нем. Когда я зашел к нему в кабинет, он сидел за столом и что-то писал. Его лысина блестела в лучах солнца, проникавшего из окна, расположенного позади него. Отец Игорь приверженец нестандартных священнических одежд, вот и в этот раз на нем был подрясник лилового цвета с какими-то муаровыми разводами. Он поднял голову, на груди его красовался наградной наперсный крест за Отечественную войну 1812 г. «Откуда он берет этот атиквариат» – подумал я, а вслух сказал:
– Батюшка, уповаю на вашу помощь.
Отец Игорь не сразу отложил сою писанину, делая вид, что я у него не в приоритете, есть дела поважнее. Наконец, он положил авторучку на стол и поднял на меня свои чудные, невинные глаза, полные запредельной скорби и сочувствия ко мне.
– Я весь во внимании, Буревой и готов помочь, если, – он развел руки в стороны – это в моих силах.
– Недавно приходила к вам девушка, ходатайствовать о своем самосгубившемся брате, ее зовут Герта.
– Да, да, что-то припоминаю. – Согласился он.
– Не могли бы вы подсказать мне ее адрес? Я обещал помочь девушке.
Отец Игорь откинулся на спинку кресла, наверняка собирался сказать какую-нибудь умную благоглупость, но неожиданно согласился тотчас помочь и начал рыться в бумагах, сложенных у него стопкой в лотке для бумаг.
– Если Христос не сын, как же осуществляется наше спасение? – Между делом спросил он, это его была извечная привычка экзаменовать меня в догматике.