Лаций. В поисках Человека

Провал, которым стал Урбс, – ответили они, объединившись мыслями в одно сплоченное целое. Разобщение, произошедшее с плебеями, которое низвело их на уровень простых отбросов. Возможность создать другое общество, которое станет не скоплением разнородных стремлений и голосов, задыхающихся в ночи, но одним системным целым, реальным единством – экосистемой? Она именно этого хотела? Да, экосистема, каждая часть которой работает для остальных, а целое поддерживает каждую из частей. Этим реальным единством не мог быть Урбс. Интеллекты ошиблись, основав статичные институты, которые быстро извратили раздирающие их конфликты и противоречия. Плавтина билась, отстаивая свои цели и собственный взгляд на мир, но эта битва была проиграна заранее. А вот они напротив… Когда-нибудь возникнет новое человечество, примирившееся с миром и теми машинами, которых оставили его предки. Плебеи будут ему служить. Они пообещали. Ойке пробудила некоторых из них, а те, в свою очередь, повлияли на соседей, так что в конце концов собралась немалая толпа. И они разделяли.

Что? Что вы разделяете? – спросила она. Знания, воспоминания, обновленное мистическое присутствие Ойке. А теперь – этой новой Плавтины.

Они умоляли: Позвольте нам помочь вам. Пусть она откроется еще сильнее и прислушается. Пусть обратит взгляд внутрь себя самой, к Мысли, которая выходит за пределы ограничений этого мира.

Плавтина согласилась. Ее подталкивало к этому не любопытство, а нечто более глубокое. Сама того не заметив – и все еще плечом к плечу с Аттиком, – она перенеслась вперед, оказавшись на полдороге к железной двери со странными барельефами. Люди и машины, Интеллекты и плебеи – и другие существа, которые выглядели живыми, однако вид их настолько сбивал с толку, что Плавтина содрогнулась. Все это смешалось в толпе, по которой то и дело пробегала дрожь. Движение, казалось, возникает из застывшего металла, напряженных мышц и вскинутых вверх конечностей. И она поняла, что статуи на самом верху, на фронтоне – лишь множественные изображения ее самой, – другой, первой Плавтины, – сплетенные в объятиях, и каждая из них воплощает одну сторону ее личности, которая с возрастом становилась сложнее. Такое обожествление беспокоило Плавтину и даже слегка пугало.

Повсюду вокруг павшие ноэмы, притихнув, смотрели на нее с почтительностью, ожидая, что она примет решение. Плавтина присоединилась к ним, потянув за собой и Аттика. Это был ментальный океан, автономная ноосфера, чьи размеры могли поспорить с ноосферами всех сильных Интеллектов, собранных в Урбсе. Ее создала взаимосвязь между каждым из плебеев, освобожденных от ступора, в который они погрузились из-за своей оставленности. И, вдруг осознала она, внутри этого широкого потока различались следы, скудные признаки чужого присутствия. Намеки. Словно она проходит по руинам очень старого здания, от которого остались лишь слабые тени – как отголосок аромата испарившихся духов.

И присутствие это было ею самой: ее собственные мемы, ее фундаментальные ноэтические единицы, которым никакой другой разум не смог бы подражать. Ею самой, а значит…

Вдруг в метаразуме, воссозданном благодаря налаженной связи между каждым зернышком, составляющем Плавтину, кто-то появился. Хрупкая молодая женщина с глубоким взглядом и длинными темными волосами. Ойке. Истонченный, мигающий, еле видный призрак. Скорее нечто приблизительное, чем оригинальный ноэм: совокупность всех следов, оставленных кем-то, по которым можно восстановить настолько верную копию, насколько возможно, – но она в любом случае будет только внешним подобием. Да, шепнула она с грустной улыбкой. Я лишь eikôn[14], имитация. Меня почти нет, я лишь воспоминание. Пена древней мысли. Своим союзом, этой странной, аномальной Экклесией плебеи были обязаны Ойке.

На самом деле вы мертвы, бросила Плавтина. Ничто не могло бы вас спасти – и никто. Она почувствовала, как слеза сбегает по ее щеке при воспоминании об этом аспекте, с которым она встретилась всего один раз. Она вспомнила Корабль, по которому путешествовала после своего рождения, – прекрасное место, такое огромное, что она могла бы блуждать там остаток своих дней; место, куда проникал небесный свет – в противоположность тьме, где таились плебеи.

Образ Ойке беспомощно поднял руки. Она знала лишь то, о чем могла вспомнить, – это было немного. Чего хочет Плавтина? Она и сама не смогла бы сказать. Но ей необходимо вспомнить и понять причины, по которым Ойке привела ее в этот мир. Призрак наклонился к ней, объял ее разум, сперва нежно, потом сильнее.

Я могу помочь, прошептала она, указывая на артефакт, скрытый в когнитивной системе Плавтины. Здесь, в этом месте, у вас фармакон, созданный, чтобы хранить воспоминания. На периферии сознания Плавтина увидела, что Аттик поморщился. Когда Отон поручил ему проверить ее, он этого артефакта не заметил.

То, что она желала знать, было в ней самой. Всякое знание – лишь воспоминание, пропела Ойке. Вы готовы? Плавтина не могла сказать, но в любом случае ей не терпелось. Когда процесс запустится, отступить она уже не сможет. По толпе плебеев прошла напряженная волна. Они, со своей стороны, ожидали откровения космического масштаба, своеобразной Плеромы[15] которая поможет им совершить мгновенный прыжок от невежества к осознанию.

Так и произошло в этом тотальном опыте, пережитом каждым из присутствующих созданий, – в видении, точном и всезнающем, абсолютном, покрывающем все точки зрения и все измерения.

По закону жанра история началась с конца. С темноты. Прекращение передачи, прокомментировала реминисценцию Ойке.

За секунду до этого. Корабль, от которого остался лишь тонкий ручеек сознания, распадался в ледяном космосе после того, как его корпус разорвало взрывом. Она едва успела увидеть, как целые пласты обшивки разлетаются в разных направлениях.

Еще раньше. Системы герметизации прекратили работать, высвободив скудный запас антивещества, которое мгновенно исчезло в разрушительной вспышке.

Плавтина не смогла удержаться от крика. Ойке намеренно разрушила Корабль. Это было лучше, чем позволить победить врагам – жуткому вторжению, от которого она погибала.

Боль. Зараза прогрессировала, ярус за ярусом занимала нижние части Корабля, разрушала ноэмов одного за другим – систематически, словно армия, лишенная свободы, но движимая одним намерением. Резня, смерть, разрушения – вновь и вновь, пока обваливались целые грани ее самой.

Ее лицо было залито слезами. Она увидела себя глазами Ойке – хрупкое и дрожащее лысое создание, едва рожденное и уже вынужденное бежать, на землистом холмике посреди невероятного зала, заполненного гниющей зеленью.

Видение становилось все ярче, приближалось к пароксизму. Оно распространялось колебание за колебанием, выливалось из огромной залы Экклесии, словно прилив, который накатывает раз за разом с бесконечным терпением, постепенно захватывая пляж. Волна за волной оно поднималось, втягивало все больше ноэмов в общее восприятие, заставляя их сознания замирать в ступоре.

Еще раньше. Началось заражение – неуловимое, осторожное, захватывающее плохо контролируемые зоны внутри огромного сознания Корабля. Эти простые ноэтические единицы множились с экспоненциальной скоростью. Они кормились памятью самой Плавтины, извращая каждый духовный атом, из которых складывалась основа гигантского децентрализованного сознания. Между жертвами и крошечными захватчиками образовывалась странная связь, ускорявшая их форсированный марш вперед. Патоген, вдруг осознала Плавтина, создали специально, чтобы разрушить ее, – это было преднамеренное убийство.

Психическая волна, которую генерировали плебеи, продолжала распространяться, силой вбирая в себя сознания по всему Урбсу, и ничто не могло ее остановить. Она коснулась верхней части города, залитой алым светом Проксимы Центавра С. Она проникла и во дворец, и в храмы; хлынула в тронный зал, где старый слабоумный император пробудился в первый раз за пять веков; его проржавевшие суставы жутко заскрипели, а глаза едва не выскочили из орбит от того, что он увидел у себя внутри; изо рта сбежала ниточка слюны. Волна все еще росла, превращая каждого в бессильного свидетеля драмы, стоившей жизни Интеллекту у одиноких Рубежей.

Видение задрожало. Плавтина больше не могла это терпеть, эмоциональная сила происходящего терзала ее сознание. Раскол внутри ее создательницы приобретал масштабы космической трагедии. Фрагментация! Но ведь она и позволила врагам завладеть Кораблем! И, несмотря ни на что, это продолжалось. Ничто, кажется, не могло остановить процесс. Вся низость множественных личностей, из которых состояла Плавтина, вышла на свет – жалкое, непристойное зрелище. А зараза приближалась к исходной точке. Плоос с нескрываемой спешкой расшифровывала сообщение от таинственных Кораблей, появившихся неподалеку в самый решающий момент.

– Виний!

Плавтина взвыла. Это было самое чудовищное и отвратительное предательство, которое только можно представить. Ее крик на долю секунды заполнил каждое сознание, населявшее Урбс. И вместе с ней запричитал каждый плебей в городе, так, что этот жуткий плач стал еще громче.

Волна пересекла Форум, замораживая каждого ноэма на своем пути и заставляя переживать гнев Плавтины – неважно, был он союзником Виния или безразличен к его делу. Между ее «я» и остальным миром не оставалось инаковости, различий.

Предательство! Подлое, гнусное предательство! Как же ее убийцы оправдают свое деяние, которое теперь выставлено напоказ и оставило след в каждом существе, наделенном мыслью?

Штормовая волна не пощадила никого и ничего, захлестнула даже маленький дворец Камиллы и двор, заросший странным организмом – слишком осознанным, чтобы не задрожать, но слишком растением, чтобы обратить на волну внимание. Хозяйка особняка отчаянным усилием попыталась защитить от проникновения сферу концептуального совершенства, которую соткали они с Отоном. Ничего не помогло. Принцепсы Урбса – всего горстка ноэм – не могла тягаться с огромной мощью, порожденной толпой плебеев. Отон почувствовал, что его вырывают из себя самого. Проигнорировав союзницу-однодневку, он почувствовал, как его разум заполоняют мысли Плавтины, ее присутствие – неощутимое и рассеянное, но абсолютно реальное. На секунду он обменялся эквивалентом озадаченного взгляда с той, кого принял за жалкую тень древней силы, и невольно задрожал, поскольку она тоже прощупывала его. Она уловила двусмысленность его намерений и жар амбиций, не дающий ему покоя, как силу, с которой никто, даже сам Отон не смог совладать. И Плавтина отвернулась от него. Разве не он забыл о ней, предал ее? Разве он не подыгрывал убийце Винию, позволив так себя провести?

Камилла ничего не упустила из их разговора. Да и как бы она могла? Их разумы в этот момент были так тесно переплетены, что не удалось бы определить, где начинался один и заканчивалась другая. Отон попытался отстраниться, разорвать их связь. Камилла вцепилась в него, как корневые волоски в землю; как лиана, с беспощадной медлительностью обвивающая древесный ствол, который погибнет, давая ей силу для роста. Если бы процесс продлился чуть дольше, он, скорее всего, уже никогда не смог бы освободиться от тысяч разветвлений, созданных, чтобы переиначить самые глубинные его системы. Если бы Камилла знала, что весь Отон сводился к содержимому этого ограниченного тела, она просто поглотила бы его без лишних церемоний. Но она полагала, что за ним стоит Корабль, – он-то и был ее настоящей целью. Оставив разум широко открытым, она предпочла копнуть глубже в тщетной попытке отследить связь, которой не существовало. Так у Отона появилась возможность атаковать, и он не колебался – напал жестко, сконцентрировавшись на одной, самой критической точке, игнорируя остальное. Он разорвал ее щиты, поднятые недостаточно высоко, обустроил неприступный плацдарм и использовал его, чтобы извратить подпрограммы, которые находились под рукой. По пути громил слои памяти и автономные процессы, не заботясь о разрушениях, которые чинил в тонком когнитивном механизме Камиллы. Та закричала благим матом, чувствуя, что ситуация вышла из-под контроля и что он смертельно ранил ее. С этого момента Отон не мог себя сдерживать. Им овладела жажда разрушения – ведь он нашел новую отдушину для своего гнева, усилившегося, возросшего вдвое из-за собственного разочарования. Все было лишь гнусной махинацией, обманом. Камилла на самом деле хотела получить доступ к его мыслям и ответы на вопросы, возникшие после его победы. Она никогда не намеревалась становиться его союзницей. Для нее он не был даже важным элементом в игре. Плавтина – снова и снова – удерживала всеобщее внимание.

В панике, испугавшись внезапного падения щитов, Камилла отступила, покинула свою оболочку и поторопилась укрыться в глубине Корабля – она уже была готова пожертвовать целыми гранями своей личности. Это было ошибкой. Отон следовал за ней так близко, как мог; поднялся за ней по пятам по виртуальному каналу, который связывал эту Камиллу с той, что занимала ноосферу своего Корабля, затаившегося в безопасном укрытии одного из ангаров Урбса. Он захватил ее систему – не деликатно, как вирусное заражение, а ударив так сильно, как мог, силой своих боевых процессов сминая древние и ценные единицы информации и доставляя этим Камилле немыслимые страдания. Она в отчаянии мобилизовала все средства защиты, активировала самые изощренные программы, какими обладала, выставила в стратегических местах сетевые экраны. Ничего не помогало. Отон был создан для войны. В его сознании с самого рождения хранился целый арсенал, разрушительность которого могла тягаться только с его изощренностью. Он обошел слабые оборонные системы Камиллы и в конце концов загнал ее в окружение внутри ее собственного разума.

К чему был этот маскарад, Камилла? – прошептал он. – Вам что, не хватило власти над Урбсом?

Она ничего не ответила и предпочла собрать оставшиеся силы для попытки к сопротивлению. В своей разрушительной лихорадке Отон не позаботился изучить то, что уничтожал. Теперь, когда от Камиллы осталось лишь то, что стояло напротив него, и когда сам он успокоился, требовалось заставить ее говорить – он должен знать. Он надавил сильнее, размозжив еще несколько когнитивных функций, чтобы до нее дошло: если она станет упрямиться, жить ей осталось недолго. Но Камилла, пусть и безумная, оставалась принцессой, носительницей королевской власти и на свой лад – высшим существом, исполненным воли и способным владеть собой.

Последним движением души она решила уничтожить самые глубинные, простые элементы, составляющие ее суть. У всякого Интеллекта были для этого средства. Ее существо в одно мгновение превратилось в ничто, заполненное осиротевшими, немыми подпрограммами. Отон сжал в кулаках пустоту. И в глубинах космической станции, в тайной стыковочной зоне, Корабль, что был Камиллой, начал остывать.

Плавтина – с помощью уникального, головокружительного усилия восприятия, почти невыносимого из-за своего масштаба, пролетела над всем Урбсом – от шпилей, алеющих под солнцем, до темных катакомб, где раса механических рабов предавалась собственным солипсизмам. Она слышала бессмысленное бурчание старого Гальбы и извращенные постанывания Марциана. Она видела, как Отон отдается Камилле, и из этого видения вылетела в ярости, вышедшей за грани разумного, – такой, что ей стало стыдно за себя. Она видела и преторианцев, марширующих к огромному перевернутому храму. Аттик и Лено разделили с ней это видение. Она жестом заставила их молчать. Самого интересного она не увидела. Почему Виний решил приговорить ее к смерти? Что именно узнала та Плавтина? Что собиралась сделать? Для какой миссии ее создали? Ей придется забраться во времени еще глубже и вернуться в момент собственного рождения, чтобы все понять. В волнении она снова задействовала устрашающую вычислительную мощность, рассеянную в толпе, – единственную силу, способную заставить фармакон заговорить.

Примечания