Двое в палате, не считая Будды. Введение в сублингвистику

«Don’t play what’s there, play what’s not there».

Miles Davis

– Пауки – говорит Мартин Лютый Сублингвист, – знают толк в джазе, шесть синкопированных шагов, ♫ ♫ ♫, акцент! __________ пауза (которую они могут вытягивать в минуты… считаю: 7_________ 29___________ 38______________ 62); жду его соло —

П

А

С

С

А

Ж

и глаза приподняты на теплый угол.

– А ты не думал, пока ты высматривал паучьи линии, и давал счет его сотрясающему точечному джазу, наверное, 16—ые стаккато, не так ли? – уточняет Лоренцо.

– Стой, стой, Дэвис или Гиллеспи?

– Как—то громко он бьет для такого маленького арахнида, в 33 м² или вернее в 33 метра надломленной перспективы пикассовым воображением, но мы ведь слышим?

– Безусловно.

Оглядывая комнату: деревянный пол, типичный терракотовый окрас, одна огромная совковсковских времен пружинистая кровать, деревянное окно с видом на яблони и пурпурную синь, двое путешественников над которыми одинокой грушей висит лампочка. Они пристально глядят в белые стены, что слегка блеют фиолетовым оттенком, напоминающий дальний горизонт на пару миль от Килиманджаро. Если в них долго всматриваться, вы узнаете о мире больше, нежели у царя Соломона, но мало спросить, нужно еще съесть свое сознание, а тогда…

– Товарищ капитан, мы отплываем к порту Печень, цель экспедиции – исследование фундаментальных теорий квантовой физики, а дальше по уровням химия, биология недоумевающих сознанием видов и т. д. Конечный итог – распад вещества.

– А вот слушай Лоренцо, яблоко совершено?

– Совершенство есть совершенство совершенства совершенство.

– Диагноз?

– Нет! поэзия!

Пафосная палуба, – то есть пустая комната с кроватью, боцманом и его Джеймсом Куком, накрывается очередной волной, и превращается в сцену полу-венецианский кабинет с викторианской мебелью и античными декорациями.

– Баста! – завопил Мартин, в момент вся бутафорность исчезла, они вернулись обратно в свою палату.

– Послушай, яблоко как символ из бородатой сказки про этих самых… как их?

– Гусениц?

– Нет, вроде бабочек или гусениц, не знаю, а может драконов – ища в потемках памяти, более древние, чем пыль на бороде Моисея, воспоминания – Мартин бросает резкий взгляд в потолочный справочник, – точно, вспомнил! Лоренцо хлопает в ладоши, и переключает свое внимание с импровизации восьмилапого Гиллеспи на грибного проповедника.

– Давным—давно, когда еще не существовало иллюзий, Великое Сознание Пустоты решило изменить реальность. – Мартин принял позу великодушного, но скромного мессии. Из окна падал слабый свет на образ сказателя, придавая ему священности, будто нимб! засиял над Мартином, упоротым и преподобным! Над 13-ым апостолом, которого стерли из сознания людей, но он то знает.

Откровения 13-ого апостола (из книги Упоротья)

– Привет Грибоедка!

– Привет Нектаринка!

– Пойдем на псилоцибиновый завтрак?

– Ты же знаешь, я не создана для этого, я могу питаться только нектарами.

– Эх, жаль, мне бы тоже хотелось попробовать твой королевский завтрак из коки и морфина.

– Второго не дано.

– Не дано.

Они разлетаются по своим рассадам, и к обеду сходятся на Холме Бездумья, где они, на протяжении четырех часов машут в такт крыльями Пустоте – Пустота же дышит тишиной и безмолвием, беспристрастием к своим созданиям, а если вы находите в мире случаи проведения чего—то выше, помните слово детерминизм и силу вашей веры. И может уже завтра снизойдет на вас счастье со вкусом удачи, всего немножко, просто поверьте.

Бабочки же были свободны, от всякого рода вер и поверий, они просто были, зачем им еще какой—то, в чем—то смысл: с утра морфин, в обед кокаин. И жили они так тысячу лет, и еще один год, перед тем как Великое Сознание Пустоты не построило в саду публичную библиотеку, прикрепив над входной дверью табличку:

☝НЕ ЛЕЗЬ ОСОЗНАЕШЬ!

И сказало оно им: «Не ходить туда! Не думать, оставить все сомнения (но ведь, говоря слово «сомнение», вы уже его сеете). Так, как вы и ожидаете, да, читатель, их занесло попутными ветрами сомнения, в библиотеку, где их встретил, роковой библиотекарь с предложением почитать: Камю, Ницше, Сартра, Кьеркегор, и прочую рассаду черных мыслей. И познали они истину, которая свела их с ума. О горе! Жгучий яд экзистенциализма отравил их, они осознали себя, отчего им стало скучно их наркотическое существование.

Бытие – к чему ты, если мы твои узники?

Сознание Пустоты быстро просекло что-то не ладное, и вмиг выгнало их на пару с человеками в настоящее, удалив при этом свойство бессмертие, заменив, его на цикличность, также при экспорте в эту реальность где-то еще потерялся файл справедливость. Поэтому все нынче так – умирает, да еще не справедливо, но Цой жив.

Бабочек, как главных виновников, Великое Сознание обрекло быть червями, проходить мучительные циклы перерождений, и существовать имаго всего лишь сущие мгновения. На этом файл «Земля» был закончен.

– И поэтому я теперь должен ненавидеть бабочек? – иронично заметил Лоренцо, потеряв последнюю веру, даже в 13-ого апостола.

– Почему должен, это же всего лишь история, вырванная из былин, кто знает, может они были не бабочками, а осьминогами, – двое пациентов повернулись в сторону читателя и шепотом к другу:

– Зачем он нас читает, у него, что дел нет поважнее? Приготовить борща, или завести жену для онного, заняться чем—то полезным, посидеть в соц. сети, посадить дерево, или украсть хорошее настроение на кладбище оптимизма идей, включить телевизор, в конце-то концов, молотком по экрану, а не играться в литературный кубик-рубик.

– Это, товарищ скептик-антисептик, как раз, делаем мы.

– А-а-а-а-а??? как мы вообще???? мо-о-ожем????? что-то делать???? если мы лишь буквы?

////////////////////////////////////////////////////////////

– Жестоко – тихо уронил, в другой комнате, Накатило, как бы вне сюжетной линии, после чего, взялся за стакан, да накатил.

////////////////////////////////////////////////////////////

Мартин попытался достать рукой книгу из-под кровати, но книги – больным не положено, после чего заговорил громче, на 2 размера.

– Все это —

методы,

спекуляции,

приемы.

– А я думал, что все – это рок-н-ролл. – разочаровано всхлипнул Лоренцо.

– Нет, что ты, наивный крестьянский мальчик, из города старых обычаев, рок-н-ролл – это уже классика, настоящее, и та реальность, которую оно отражает, с нашей тенью, все это – фон.

– М-ммм? – чуть-ли не плача, замычал Лоренцо.

– Ф, – О, – Н, фон. – прочеканил Сублингвист.

– С рок-н-роллом понятно, с реальностью и тенями – тоже, а фон, куда и каким местом? – ответил второй, после чего добавил про себя; «Рок-н-рол жив и будет жить!»

– А – Ф – О – Н, получается Афон. Гора такая: монастыри, монахи, – идиллия смирения.

– Не—а, не пойду туда, хоть она святая, вот лучше запатентовать бы свою гору, с прожорливыми до страсти нимфоманками.

– И блэк—джеком? – вяло похлопал его по плечу, сочувствующий друг. Наклонился к нему, посмотрел по сторонам, никто ли их не подслушивает, кроме паука, убедился, что параноиться не к чему, после чего, продолжил шепотом:

– Успокойтесь, больной, у нас еще куча страниц, и наша задача как букв, давать точные акценты, держать в сохранности слог, предложения, мысль всей повести, наконец! Быть поводырями читателя до последней буквы, «и», символа точка.

– А за ней пу—у—у—у—усто—о—о—о—оо—–о—та.

– Хватит, угомони свою стилистику.

– А может это всемирный блеф? Якобы, я вас читаю, а сам прячусь в своем воображении, но принюхайся к автору просвещенный читатель, прохавай, пост—постмодерную табуретку, на который сидит задница Достоевского.

– Не то! – прервал его сосед

– Зачем ты заговорил громко?

– Не то ты чешешь, я вот вспомнил про Якобсона.

– Дай справку, чтоб я не думал что он дедушка Кобзона.

– Якобсон Роман Осипович, крупнейший лингвист.

– Как Годзилла?

– В отношении прочих лингвистов, да.

– И к чему это все?

– Даже в абсурде, может быть еще больший логичный абсурд.

Лоренцо от последних слов, совсем почувствовал себя, белой вороной в черном холодильнике смысла.

– Дай объясню, возьмем какое—нибудь, волшебное слово.

– Абракадабра? – заискрился маленький мальчик Лоренцо, в ожидании фокусов.

– Нет, кроликов из шляпы не будет, разве что, твое сознание могу запихнуть в карман, но это не то, вернемся обратно.

Он смочил губы, после чего встал на ноги, и отчетливо сказал:

О б р у ш и т ь – произнес Мартин, как будто, на миг превратился в образ песочной горы, которая рушиться.

– Обрууууууушшшшшить, – повторил за ним в интервал понимания Лоренцо, а дальше, найдя источник понимания, в унисон две песочные горы:

– ОБ —

Р

У

Шились.

Лоренцо улавливает эту вашу, красную нить, хватает ручку и начинает писать, вне пространства и времени, при этом чувствуя себя, в дополнение, вне Пушкина и Хемингуэя. Найдя определенную трансцендентную волну, не своей интонацией, он завопил как сумасшедший:

– Бейте в бубен, сейчас будем проводить лингвистический обряд. – после чего, закрываются глаза и берется горловая нота, Мартин начинает бегать вокруг кровати и хлопать в ладоши, создавая вдохами и выдохами ритм (двойка тому, кто подумал про «гейя—гейя»).

В аккомпанемент шаманов добавляется мелодия «Чижик—Пыжик, где ты был?» они начинают напевать:

Мелодия иссякает и получается резкий обрыв.

– Вие не сте доволни?

(вы не довольны? болгар.).

Мартин по – прежнему камень.

– Че ти, приятелю?

(что с тобой, друг?)

– постучал по камню Лоренцо. Мартин, по—прежнему, недвижим, камень, даже болгарский язык эго не трогает.

– Ум царува, ум робува, ум патки пасе.

(ум царит, ум рабствует, ум пасет утят).

– с надеждой проговорил Лоренцо.

– Что не оживляют тебя мои болгарские заклинания? – Мартин по—прежнему камень.

– Есть идея, а давай тебя поставим на пьедестал, у входа к больнице, и выбьем такую надпись «Последний коммунист, узревший безработного капиталиста, перед тем как тот превратился в гриб», подумай только, сколько бабушек и дедушек тебе будут сочувственно класть красные тюльпаны. – Лоренцо опять постучал по камню – Мартин по—прежнему истукан, недвижим и не подающий признаков жизни, хотя Лоренцо тоже не подавал признаков,

признаков адекватности,

и вся повесть,

литература,

мир,

вселенная,

от альфы до омеги,

все как один—

УПОРОТЫЕ!

но автор, на самом деле, шутит.

– Предавам се. За съжаление, аз не знам езика на камъните

(Я сдаюсь, к сожалению, я не знаю языка камней).

– Mi sono reso conto della gamma fonetica!

(Я осознал фонетическую гамму! итал.).

– внезапно протараторил оживший камень, придавая словам эмоциональную «эврику».

– Qu’a—tu dit?

(Что ты сказал? франц.)

– Brain almost crashed on the awareness’s top gear.

(Мозг чуть—ли не разбился, на вышей передачи осознания. англ.)

Стоп. Баста. Хватит и Assez!

Поставим на паузу, сей фонетический паровозик рельсами упоротости, который катиться, и катиться, все дальше, и дальше, ведь в иррациональности весь сок философии, как говорит нам добрый дорогуша, Доктор «Туда—катиться—этот—мир»: «Не спггашивайте, деггзайте, и катитесь прямо к Будде».

High way to Buddha

(Песни у костра, в палате, с друзьями или для одного, подборы аккордов для сознания http://50—37—3.eat/).

Сублингвистика. Введение (маленькая подглава)

За окном стали пробиваться первые лучики солнца, расплёскивая багряным по черному, холсту ночи, знамение грядущего дня. Соловьи полиритмично вытягивали о наболевшем, о розах и торчках (то есть о стеблях с упавшими бутонами). Деревья взмахивали нечесаными кудрями о волнующем море: стройными тополями делили такты, яблонями роняли четкие доли, пока их плоды притворялись шестнадцатыми и восьмыми (♫), гармоничности этого прекрасного утра, мира, вселенной. Куда же дальше? В маленькой палате на 33 м², кто—то сыпался на части, то ли в гармоничность безумия, то ли в хаос осознанной неизвестности.

– Вас еще не совсем расщепило на атомы, сударь? – интересуется Лоренцо.

– М-я-а-ау? – выразил Мартин. Лоренцо внимательно осмотрел кошечку, как истинный продолжатель дела Айболита (едва ли ветеринары дают клятву Гиппократа, а свои предположения, девчонки и мальчишки, отправляйте на почтовый ящик всемирной ветеринарной организации). Лоренцо подпер подбородок рукой, и значаще задумался: «Если другу плохо – нужно ловить момент».

– А скажи-ка? Миленький Мартик, felis catus, сколько будет 2+2=?

– М-я-а-ау? – опять выражает Мартин.

– Хм… – значаще захмыкал Лоренцо, придавая себе солидности, как единственного, контролирующего ситуацию, – Будем делать это, как истый врач.