Сказания Меекханского пограничья: Север – Юг

– Хорошо, господин лейтенант. То, что они готовятся к смерти, я понял, только когда увидел, как артиллеристы принимаются рубить свои машины, обливать их остатками зажигательной смеси и поджигать. А потом – берут щиты и мечи у мертвых и встают в строй. Всего, считая с остатками роты арбалетчиков, осталось их человек триста. И, пожалуй, ни один из них не вышел из схватки без ран. Я видел их вблизи: прорванные кольчуги, гнутые шлемы, кое-как затянутая перевязь, пропитанные красным повязки, кровь, сочащаяся из ран. Они не обращали на это внимания. Щиты их были так утыканы наконечниками стрел, что наверняка весили вдвое больше обычного. Но и это им совершенно не мешало. Когда становились напротив прогорающей баррикады, в глазах их вспыхивали пламя и гордость. Можете смеяться, но именно так подсказывает мне память. Пламя и гордость. Гора мертвых по ту сторону догорающих повозок достигала в вышину роста высокого мужчины, предполье же так густо усевали тела людей и лошадей, что можно было бы пройти по трупам ярдов двести, прежде чем человек ступил бы на землю. В углублениях и канавах вдоль дороги кровь стояла по щиколотку. Земля уже не желала ее пить. И все это – была их работа. Они защитили вход в долину, выстояв против атак целой армии, – и дали всем время. Никто на их месте не сумел бы сделать большего.

Он замолчал, словно не зная, что еще сказать.

– Нам бы это наверняка не удалось, – тихо произнес он наконец. – Даже будь там целый полк в полном составе, тысяча людей, – он не удержал бы позиции почти целый день. Не такому нас учили. А если вы думаете, что солдаты показали уже все, что могли, то ошибаетесь.

У подножия горы находилось еще около двух тысяч гражданских. Остатки той армии беженцев, что стояла в долине еще вчера. Лейтенант Аннавер Гирвен, командующий третьей ротой, сделал все что мог. Вот уже некоторое время он не позволял брать с собой наверх ничего, кроме небольшого узелка и малого запаса воды и пищи. Не церемонясь, приказывал бросать на землю тюки, если считал, что тяжесть их замедлит движение. Выжимал из людей все силы, любыми способами, разве что не колол отстающих мечом.

Командира он приветствовал коротким кивком.

– Через два часа взойдут последние беженцы. Нужно ли нам готовиться к обороне прохода?

– У тебя час, чтобы их туда загнать. – Черный Капитан огляделся вокруг. – Потом втащите на дорогу столько пустых повозок, сколько сумеете, и на каждом повороте выстроите из них баррикаду. Начиная с третьего сверху. Остальные повозки мы подтянем сюда и подожжем. Где чародей?

Барен-кла-Вердонелл вышел из толпы. Одежды его по пояс были пропитаны подсыхающей кровью, лицо напоминало маску. Он даже не моргнул при их появлении.

– Остальные к нам не присоединятся, верно?

– Откуда…

– Слышу. Они напевают «Светлую дорогу», это старая песня, с юга империи, солдаты поют ее, когда идут на смерть. Будут сражаться до конца.

– То есть довольно недолго, – безразлично пробормотал капитан, а Вархенн почти возненавидел его в тот миг. – Они обещали мне два часа, и было бы лучше, сдержи этот сукин сын свое слово. Вы ведь до сих пор не использовали свою силу, мастер, я прав?

Это «мастер» прозвучало почти оскорбительно.

– Правы.

– Мы бы хотели создать запорный вал из огня, чтобы конница не наседала нам на пятки, но разгореться он должен быстро.

Чародей кивнул:

– Я помогу.

Обе роты принялись стягивать поближе брошенные повозки. Те, на которых лежали легковоспламеняющиеся вещи вроде мебели или одежды, притаскивали вместе с грузом. Остальные опорожняли, при случае уничтожая все, что могло представлять для всадников хоть какую-то ценность. В пыль били бесценные зеркала, стекло, фарфор, выливали бочки вина, разбивали любую мелочь, которую владельцы не решались уничтожить. Согласно приказу, се-кохландийцы должны были получить долину, наполненную трупами и золой. Менее чем за полчаса у подножия громоздилось около сотни повозок.

– Баррикада догорает, – сказал чародей. – Сейчас начнется последняя атака.

– Кто идет?

– Бряцанье кольчуг, много железа. Конские копыта. Молнии. Хотят прорваться одним ударом.

Капитан прищурился, пытаясь хоть что-то различить. Дым догорающей баррикады и пылающих машин заслонял вид.

– Вархенн! Наверх! Может, оттуда лучше получится разглядеть. Дашь мне знать, когда они проломят оборону. Сразу же.

Вестовой стремглав ринулся взбираться на скалу. Здесь было не слишком отвесно, потому он довольно быстро достиг уровня третьего поворота. Повернулся. Легкий ветерок, союзник всех наблюдателей, как раз повеял к выходу из долины, разгоняя дым, а потому Вархенн отчетливо увидел первое столкновение. Около тысячи тяжеловооруженных всадников, сформировав мощный клин, перелились через остатки первой баррикады, почти перелетели пепелище, оставшееся на месте баррикады второй, и – склонив копья – ударили в узкий строй пехоты.

Шеренга выгнулась, центр ее оказался прорван, такая масса всадников – это было чересчур для солдат, которые сражались день напролет. Еще мгновение, доля секунды – и обороняющиеся распадутся на малые группы и будут вырезаны до последнего человека. И тогда – Велергорф запомнил эту картину до конца дней – клин остановился. Навершие его завязло, словно клинок, воткнутый в смоляную голову. Задние ряды напирали, но это создавало лишь толчею и замешательство. Меекханская пехота стояла под напором невообразимой массы, ее кололи и рубили, но она не отступала ни на шаг. Пролом в центре строя затянуло, шеренга сомкнулась, напряглась. А потом… Раздавшийся рык было слышно даже на перевале. И оба крыла узкой линии пехоты вдруг двинулись вперед, сцепились с остановившимся клином, и началась резня. Они контратаковали, охваченные неожиданной яростью, убивая как людей, так и лошадей, а кочевники, которые надеялись уже на легкую победу, начали нести потери.

Внутри клина было так тесно, что наездники не могли использовать свои любимые копья, им остались только сабли и топоры. А в сражении на короткой дистанции с меекханской пехотой никто не мог сравниться. Несколько минут заблокированный отряд толокся на месте, сражаясь и умирая в борьбе с врагом, который смерти не боялся, и вдруг… задние ряды задрожали, по ним прошла странная волна, и они бросились наутек. Бежали, отрываясь целыми группами, бросив раненых и погибающих товарищей, неспособные сопротивляться безумцам. Только последний отряд, тонкая шеренга коней и наездников, не имела и шанса: его строй внезапно перемешался с атакующей пехотой, животные и люди валились на окровавленную землю, нескольких последних всадников стянули с седел и убили.

И установилась тишина.

Вархенн протер глаза, не в силах поверить, сколь немного солдат все еще остается на ногах. Сто, может – сто двадцать. Потом еще несколько их поднялось, шатаясь, с земли и присоединилось к истончившейся шеренге. Они выровнялись и сомкнули щиты. Перед ними разгромленный отряд Наездников Бури гнал скакунов в сторону своих главных сил. Остатки Семнадцатого заняли позицию у входа в долину и закрыли ее стеной ростовых щитов. Стеной толщиной в одного человека. Ни малейшего шанса выстоять в следующей атаке у них не было.

А следующая атака уже начиналась. Большая часть Наездников Бури поворотила коней и ехала теперь назад. В конце концов, это ведь была гвардия Отца Войны, и у нее тоже имелась своя гордость. Несколько сотен конных обрушились на остатки меекханской пехоты.

И внезапно, подчиняясь негласному приказу, защитный строй свернулся на флангах, и прежде, чем конница приблизилась на расстояние нескольких десятков ярдов, на входе стоял защитный круг. Около шести десятков тяжеловооруженных – снаружи, остальные – внутри. Бронированный круг. Конница, воя, бросилась на меек-ханцев и сомкнулась вокруг их построения. Копья ударяли в поисках щели в стене щитов, сабли и топоры били в шлемы, кони брыкались, пытаясь вторгнуться внутрь. Через минуту пепел и сажа, вознесшиеся с земли, заслонили всю картину. Вархенн не стал ждать очередного порыва ветра и стремглав сбежал к капитану.

– Сколько еще? – спросил Черный, но ему хватило просто увидеть лицо вестового. – Конец! Они пробились! Все наверх!

Последние из беженцев побежали на дорогу, и вся их колонна ускорилась – что еще миг назад казалось невозможным. Стражники готовили оружие.

А звон стали о сталь, рычание людей, визг лошадей не затихали ни на миг.

Солдаты замерли, напряженно вглядываясь в тучу пыли, что скрыла вход в долину. В любой миг ожидали увидеть вырывающийся из нее лес се-кохландийских копий. У подножия уже выстроили огромный завал из повозок, мебели, одежд – всего, что беженцы не могли забрать с собой наверх. Несколько солдат ожидали там с факелами в руках. Подожженный, завал должен был дать им еще немного времени, отгородив от погони.

А звон стали о сталь не стихал, и от входа в долину вместо радостных криков победителей неслись стоны, неясные вопли, терзающее уши ржание коней.

Вархенн оглянулся. Конец колонны уже добрался до поворота. За беженцами шагали несколько солдат, чьим заданием было поддерживать необходимую скорость беглецов.

А звон стали о сталь, казалось, усилился, становился все яростней, пока не слился в протяжный звук, заглушивший все: крики людей, визг животных, топот копыт.

И внезапно его перекрыл крик страха, смешанный с яростью и гневом. А потом звон железа стих, заглушенный сотнями бьющих в землю копыт.

Но из тучи пыли не выехали шеренги всадников.

Прошло некоторое время, пока кто-то не произнес:

– Отбросили их. – В голосе чародея было слышно нечто большее, чем удивление. – Милостивая Госпожа, Защитница Страждущих, Молнии бегут. Кто такие эти солдаты?

– Проклятущие дурни, – прохрипел Черный Капитан и сплюнул. – Никто более.

Солдаты зашевелились, будто с них сняли заклятие. Несколько глянули на своего командира, скривившись. Стояла тишина.

– Заткнулись бы вы, господин капитан, – оборвал ее Вархенн, удивляясь собственному спокойствию, удивляясь отваге и тому, что руки на рукояти топора уже не дрожат. – Они остались там, а мы – стоим здесь, они мертвы, а мы – живы, и тут больше нечего говорить. И когда падет последний из них, мы подожжем завал и поднимемся наверх.

—В это не поверю.

– Во что, господин лейтенант?

Кеннет чуть улыбнулся, осматриваясь. Они приближались к Белендену, через несколько минут должны были миновать спуск с Лысицы и несколько гигантских курганов, насыпанных у ее подножия. Хавен Рицв уже некоторое время подбрасывал в ладони найденный в ручье камень. Шпион выглядел смирившимся с судьбой, шел быстро, с головой, опущенной так, чтобы волосы заслоняли ему лицо. Молчал.

– Ну ладно, я поверю, что они выстояли большую часть дня, поверю, что восемьсот человек задержали тридцати-, а то и сорокатысячную армию, поверю, что вы загнали на гору шестьдесят тысяч беженцев, и поверю даже в то, что солдаты сумели отразить две атаки Молний, просто стоя за стеной щитов, понимаешь?

Велергорф смерил его взглядом.

– Потому что все это истинная правда.

– Разумеется. Но в то, что ты приказал заткнуться Черному Капитану и выжил, я не поверю ни при каких обстоятельствах.

Ближайшие стражники закивали.

– Ха, я был в ту пору молод, – десятник иронично ухмыльнулся, – и не научился еще врать офицерам.

– Хе-хе, хорошо сказано. И что было дальше?

– Дальше не было ничего, господин лейтенант. – Усмешка его внезапно исчезла. – Их расстреляли. Несколько сотен конных лучников окружили наконец пехоту и начали лупить из луков, пока не пал последний солдат. А потом двинулись к подножию. Но конец колонны уже прошел второй поворот, а мы заканчивали ставить баррикаду на первом. Когда кочевники приблизились к дороге, мы подожгли собранные там повозки. Чародей справился, призвал ветер, и тот в несколько минут раздул пожар так, что пламя встало футов на тридцать. Всадники даже не думали атаковать. И это был конец битвы при долине Варес. Как я уже и говорил, се-кохландийцы не попытались взойти на гору, хоть мы и молились, чтобы боги отобрали у них разум. Они не получили там ничего: ни единого пленника, ни единого животного, ничего из богатств, которые намеревались награбить. А у входа в долину оставили три тысячи мертвых и в два раза больше раненых. До времен битвы за Великие Врата они не несли на севере такого поражения.

– А при Великих Вратах ты тоже был?

– Да, господин лейтенант. Но это совсем другая история.

Велергорф отвернулся к молодому стражнику, который как раз укладывал свой окатыш в ближайший курган.

– Хавен, поспеши с этим, мы не станем ждать всю ночь. Вы спрашивали, отчего Волк считает себя меекхан-цем? Мы все считаем себя ими, в меньшей или большей степени. Не мягкими, разнеженными южанами, – улыбнулся он с ласковой насмешкой, – но гражданами империи. Когда восстанавливали Семнадцатый пехотный полк, в него вступили почти одни вессирцы. Мы знаем, как платить долги. Еще вы спрашивали, откуда эта традиция. Полагаю, эта идея принадлежала лейтенанту Кавацру, тому самому, что получил приказ подсчитать беженцев. У него не было времени заниматься этим наверху, дорога выплевывала на перевал все новых и новых людей, а потому он приказал, чтобы каждый взял с собой камень и оставил его по ту сторону хребта, когда сойдет с горы. Потом собирались подсчитать их количество. Это старый, проверенный способ. И, говорят, один селянин, из Маавах или Ка-лесса, был с женой на сносях, а потому опустил на курган три камня, за себя, жену и нерожденное дитя, громко поклявшись, что и за каждого следующего ребенка положит по одному ради памяти о солдатах Семнадцатого. И людям это пришлось по нраву. Многие из тех, кто перешел тогда через Лысицу, уже не вернулись на юг. Было некуда. Остались здесь, создали семьи, воспитали детей, а теперь и внуков. И все так же приходят и добавляют камень во имя тех, кто родился, поскольку восемь сотен солдат, вместо того чтобы взойти на гору, остались защищать долину. Впрочем, как я слыхал, и те, кто вернулся за Малый хребет, также приходят сюда с камнями, на которых пишут имя новорожденного ребенка. А коли не могут сами – платят какой-то грошик едущим сюда купцам, чтобы такой камень те оставили здесь. Вот и вся наша традиция – куча камней вместо памятника.

Кеннет покивал:

– И память, Вархенн. И память.

– Верно, господин лейтенант. И память.

Перед ними в вечерних тенях проступили стены города.

Шпиона отправили в подвалы сразу после рапорта командира Шестой роты. Закрыли его в одиночке с узкими нарами, единственным трехногим табуретом и ведром с нечистотами. Узники могли рассчитывать на подобную роскошь до допроса. Мужчина, войдя в камеру, сел на табурет, склонил голову, сделался недвижим. Он ждал.

Заскрежетал засов. Пришел высокий, худой, иссушенный мужчина. Кожа его белела, словно хорошо выделанное полотно.

– Ну и дела, – начал он с порога. – Гончая в клетке. Пойманная там, где ее не должно быть, из-за глупости и невнимательности.

– И из-за нервного мула, добавь. – Пленник поднял голову и послал пришедшему издевательскую ухмылку. – Хотя я должен признать, Гельргорф, что эти солдаты сумели меня удивить. Девять из десяти помогли бы собрать карты и с благословением послали бы меня в дальнейшую дорогу.

– А тебе повезло напороться на соображающего офицера?

– Но благодаря этому я узнал, какие в Вессире царят настроения, что, хе-хе, несколько подняло настроение мне.

– Что ты делал в границах империи?

Мужчина пожал плечами:

– Шпионил, что же еще?

– Вы, Гончие, должны разнюхивать вне дома. Тут бдим мы.

– Разумеется. И в этом наша всегдашняя проблема, Крыса. Вы бдите дом, мы – его округу, но никто не стережет самих границ… Мне удалось пробраться к слугам его святейшества Ксагенна Лавеннера и получить информацию о нескольких его агентах в империи. Я должен был установить с ними контакт и, – он повысил голос, – полагаю, что еще ничего не потеряно.

– Лавеннер? Хенверийцы? О том, что у них есть здесь шпионы, мы знаем, но…

– Нет.

– Что «нет»?

– Я не отдам тебе их имен. Три года понадобилось, чтобы он доверился мне настолько, чтобы поручить эту простенькую миссию. Если ты получишь их имена, они раньше или позже попадут в камеры, а это будет мой конец как шпиона. Я должен сам добраться до них и передать соответствующий пароль. А потом смогу вернуться к Лавеннеру.

Худощавый склонил голову к плечу.

– И как ты себе это представляешь? Твое лицо видело множество людей.

– Только эти солдаты. Я специально шел так медленно, как только мог, чтобы они добрались до города в сумерках. Со склоненной головой, согбенный и жалкий. Если этот отряд на некоторое время исчезнет из провинции, то не будет никого, кто узнает во мне шпиона, схваченного в трактире. Используй свои связи, чтобы отослать их куда-то, где они не сумеют со мной повстречаться. Этого должно хватить.

– А зачем, собственно, – улыбка допрашивающего была острой, словно бритва, – я должен буду оказывать тебе эту услугу?

– Потому что мы оба служим империи, Крыса. К тому же я тогда скажу тебе, что за весточку должен был передать хенверийским шпионам.

– А она наверняка будет сногсшибательной?

Пленник взглянул на него так, что усмешка человека испарилась.

– Разведка Лавеннера ищет молодую девушку. Пятнадцать-шестнадцать лет, черные волосы, голубые глаза. Вокруг нее должны происходить странные вещи. Воистину странные. – Шпион взглянул серьезно. – Ты побледнел, Крыса. Значит, правда, что и вы ее ищете. А потому развяжи меня и позволь действовать. Будем ругаться – ее найдет кто-то другой.

Бывший узник поднялся с табурета.

– Рад был с тобой встретиться, Гельргорф.