Дорога домой

Герои и убийцы

Сентябрьское, еще по-летнему яркое солнце, поднимаясь над кромкой леса, как шаловливый ребенок, пускает зайчики с остекления фонарей кабин самолетов. Жухлая, вытоптанная и выезженная колесами трава взлетной полосы будто упирается в нетронутую зелень поля. Хлопает дверь штабного модуля, и на улицу веселой гурьбой вываливаются экипажи. Молодые, красивые парни в комбинезонах, пилотках, фуражках и шлемах, перебрасываясь шутками, идут к своим машинам. Красота – в силе.

Строй стальных исполинов застыл под маскировочными сетями, которые уже сворачивает аэродромная обслуга. Как огромные снаряды блестят серо-стальной краской с черным пауком свастики на килях. Это их покорные орудия, которым они несут культуру и красоту. Позади почти вся Европа, развалины Герники, Варшавы, пока еще не покоренного Лондона и этих «диких» русских городов. Культура? Красота? Да какие могут быть красоты у «недочеловеков», у этих полудиких славянских племен. Красоту несут они – сверхлюди, нация господ. Вот воплощение их гения втягивает в себя лебедками серые капли бомб. Они несут культуру высшей расы, остальное – пыль и тлен. Белые шелковые шарфы, красивые открытые лица, улыбки, вот они – солдаты высшей расы.

Что смогут эти русские мужики на своих «допотопных» бипланах? Смех. Вот они в оборванных, распоясанных гимнастерках, некоторые босиком специальными колодами утрамбовывают землю в засыпанных за ночь воронках. Да, несколько русских фанатиков вчера прорвались к их аэродрому и на своих самолетиках штурмовали аэродром. Вон на краю полосы обломки одного из них. Почему он не выпрыгнул? Почему не сел на их аэродром и не сдался на милость победителю? Этот фанатик врезался в самолетную стоянку. На краю полосы три креста, березовых креста – это погибшие камрады. А русский так и скалится обожженным лицом из смятой в лепешку кабины своего самолета. Жутко. Но пленные его уберут. По прилету с задания они его уже не увидят.

Культура? Какая может быть культура, если их великий поэт, как говорит гауптман, был мулатом. Что они могут написать? Его именем назван город, куда они сейчас понесут свою арийскую, европейскую культуру и вывалят из недр бомболюка. Четверо молодых хозяев жизни весело с шутками занимали места в своей машине смерти, взревев моторами, блестя на солнце аквариумным остеклением кабины, самолет выруливал на взлет. И только пленные советские солдаты, изредка бросая исподлобья взгляды, шепотом считали взлетающие вражеские машины. Потом с радостной улыбкой на лицах они также будут считать прилетевшие и не досчитываться. И это будет для них самым большим счастьем и осознанием того, что страна и армия живут.

Серая пыль на траве, пыль на форме, пыль на машинах и на излатанных плоскостях самолетов, пыль на серых от усталости лицах людей с красными от недосыпа глазами. Пыльный и грязный, как половая тряпка, повисший полосатый аэродромный «носок». Они молча без шуток и разговоров расходились по своим машинам. Раз за разом они поднимались в бывшее когда-то голубым, а теперь пыльное и дымное небо. Даже голубые петлицы на воротнике уже были какими-то серыми, и только рубиновая эмаль «кубарей», «шпал» и «треугольников» горела каплями крови. Взлет. Обернувшись, он осмотрел на свое невеликое войско из трех стареньких латанных «Чаек». Их меньше и меньше, а враг все рвется к городу, вываливая тонны бомб на стариков, женщин и детей. Их любимый город, самый красивый город на земле, их Ленинград – в кольце. Сверху они видят, как серой плесенью, разъедая все на пути, оставляя за собой черные, выжженные проплешины, враг ползет к городу. И они каждый день по несколько раз бросали свои машины и свои тела туда, вперед, навстречу врагу, и многие оставались черным пятном на земле, но хоть на секунду задерживали серую плесень. Они встретились в небе позже, в 16:35 7 сентября 1941 года.

Они – четверо веселых парней из люфтваффе и двое советских летчиков. Чуть довернув смешной курносый нос своей чайки, лейтенант Геннадий Иосифович Беликов, поймав в прицел серо-стальную махину Юнкерса, выпустил в него НУРсы. Он вложил в нажатие гашетки всю свою любовь, да, именно любовь, любовь к своей стране, к своему городу, к своей семье, и эта любовь, породив ненависть к тем, кто пришел разрушать и порабощать, оставила в небе лишь темное облако взрыва, а на земле – горящие обломки, среди которых скалились обгорелыми черепами очередные хозяева жизни. Через несколько часов на аэродроме в г. Дно советские солдаты с улыбкой, шевеля черными искусанными губами, считали приземляющиеся немецкие бомбардировщики и с тихой радостью недосчитались.

Дальше была блокада, были голод и смерть, были на грани сил и человеческих возможностей боевые вылеты, и темные пятна на земле от своих и чужих самолетов. Для старшего лейтенанта Геннадия Беликова эти вылеты слились в один бой, бой за своих: за своих друзей, свою семью. Ведь там внизу, в замерзающем умирающем городе маленьким комочком тепла, света и жизни жила его маленькая дочь, его Иришка. Небо, пули, снаряды, рев моторов на форсаже, рокот зениток и свист осколков, смерть; и вдруг – теплый блиндаж, дымный прокуренный в несколько десятков «стволов» воздух. Он в гимнастерке без ремня и петлиц, и словно сквозь тягучий и вязкий дым долетающие слова: «Проявившего трусость на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками приговорить к высшей мере социальной защиты: расстрелу!». Кто это? Про кого? Он не трусил! Не мог он трусить, ведь он защищает свою маленькую, теплую, нежную Иринку, свою доченьку. И хочется прокричать: «Неправда!». Но слова застряли пробкой, свинцовым ядром в горле, и лишь невнятное шипение их порванного репродуктора на стене в столовой, и вдруг – «Неправда!», но это не он, не смог. Но откуда он это слышит? Сквозь застлавшую глаза пелену он видит – товарищи! Его друзья, с которыми он защищает город, не дали навеки погубить его имя и его самого. И еще с большим остервенением в небо, туда, где в стальных тушах бомбовозов летят уже не очень веселые хозяева мира. И вниз их с уже не серого, а стального нашего Балтийского неба, в землю! На Невском пятачке, и в Синявино, над Волховской ГРЭС, и над Погостьем. Вниз, в землю, навсегда! Ему нельзя дрогнуть и отвернуть, ведь ему поверили его друзья, своей верой спасли от лжи и навета. Поверили те, многие из которых уже доказали свою честность своими жизнями. И он не отвернул, не покинул машину, до последнего борясь за ее жизнь и свою честь, он никогда не трусил, ни в бою, ни в жизни. И остался за штурвалом погибшей машины на долгие 75 лет. Их нашли с разницей в год, четверых летчиков немецкого Юнкерса и его, старшего лейтенанта Геннадия Иосифовича Беликова, геройски погибшего 19 июля 1942 года при учебном полете, до конца пытавшегося спасти свою машину. Нашли русские мужики из отряда спецпоиска «Крылья Родины». Нашли своего героя и его врагов. В Питере отца до сих пор ждала его доченька, теперь уже Ирина Геннадьевна Беликова, которая уже много старше своего отца. А кто ждал и ждет четверых «хозяев мира»? Никто и нигде. Нельзя гордиться убийцами, маньяками и бандитами, какой бы идеей они не прикрывались, нельзя быть счастливым за счет горя других. Так учит история. Учат из века в век наши солдаты, такие как летчик Геннадий Беликов и его товарищи – защитники Ленинградского неба.

И ровно через 75 лет после его гибели над ямой, в которой он все еще сидел за штурвалом своей машины, мужики зажгли свечи, а на воронке заалели гвоздики. Герои всегда герои, а убийцы всегда убийцы. Время и люди всегда все расставляют по своим местам.

Герои

Поисковые экспедиции, как дни недели, каждый по-своему разный и в чем-то они одинаковые. Одинаковые тем, что каждый раз ты едешь к новой истории и старым товарищам, к новым открытиям. Каждый раз ты вылетаешь пулей из раскаленного, ставшего давно чужим города, каждый раз настроение веселое и приподнятое. Каждый раз время, отведенное на экспедицию, какой бы долгой она поначалу не казалась, пролетает как один миг. Ты с тоской понимаешь, что уже пора возвращаться в тяжелый каменный муравейник, где люди проходят мимо любой беды, где все давно чужие друг другу и надеяться можно только на себя. А разные экспедиции потому, что все время ты идешь к неизвестному, все время тебя впереди ждет новая судьба, новая история и новый неизвестный подвиг. Так было и в этот раз. Долгая, но пролетевшая в один миг дорога, радостная встреча с товарищами и новая работа, новая история и новая судьба, которая даже для меня показалась неординарной, но как все трагической и великой.

А начиналось все с куска авиационного дюраля, который местный житель приспособил для облицовки печной трубы. Узнав, что ребята из Новгородской «Находки» занимаются поиском погибших в годы войны самолетов и летчиков, он принес кусок этого дюраля и сказал, что знает место «где такого много», и часть метала он вытащил, сдав в металлолом…. Можно ли осуждать людей, которые фрагменты овеянных трагедией и славой машин запросто отправляют в утиль? Сидя в офисе в Москве, наверное, да! Но посетив их дома и умирающие деревни, где уже давно единственным заработком стал сбор металла, оставшегося на полях сражений, и даже не с целью купить спиртного, а просто накормить детей, судить становиться трудно. Разве виноваты эти простые, работящие русские мужики, что распалась страна, что оказавшиеся вовремя у власти «прихваты» себе в угоду и на радость нашим врагам развалили и обанкротили колхозы и совхозы, распродали под коттеджи и дачи землю, приватизировали себе «на карман» технику, по-современному, по-капиталистически обосновывая свои действия нерентабельностью. Вот была столетия земля рентабельна, трудились на ней, жили и умирали за нее, а вдруг стала не рентабельна! Жалко, очень жалко мне этих людей! А еще больше жалко эту землю, за века на метр политую кровью.

Наш проводник вызвался показать, где лежат обломки погибшего самолета! И вот опять рев дизеля и лязг гусениц тягача, ветер в лицо и ветки елей как будто пытаются погладить нас и машут встревоженно вслед, желая удачи. Солнце с весеннего неба пробивается сквозь мохнатые еловые лапы и, на секунду коснувшись лучом лица, уже греет. Не передать, как приятно пробираться по апрельскому лесу, вдыхая запах только открывшейся от снега, но уже теплой земли, смотреть, как оживает после зимы лес, как резвятся птицы. Сидя на броне тягача, представляешь, что ты летишь над этой землей. Много мыслей в это время роится в голове, когда проезжаешь те места, где, быть может, человек был последний раз в ту войну, где кругом воронки, обвалившиеся блиндажи и траншеи. Мы знаем, к чьей машине мы едем, на том куске дюраля, оказавшимся капотом двигателя самолета ЛаГГ-3, нашли номер, номер самолета Григория Мандура, летчика-истребителя, старшего политрука, пропавшего без вести в 1942 году. На сайте «Подвиг Народа» есть представление к присвоению ему звания Героя Советского Союза и приказ о награждении орденом Ленина! Эта машина, точнее то, что от нее осталось, уже легенда. Из найденных документов стало известно, что летчик Мандур Г. А. войну начал одним из первых, в 2.30 утра 22 июня 1941 года, взлетев на перехват вражеских самолетов с аэродрома в районе г. Брест, в этом же бою он открыл счет сбитым фашистским стервятникам! Но вот сесть на свой аэродром он уже не смог, аэродром захватили немцы.

Я ехал по весеннему лесу и думал: ведь там внизу, на аэродроме у летчика, наверное, осталась семья, друзья, дом наконец. Взлетал он в еще мирное небо, а сесть домой уже не смог. А если бы и смог, аэродром наверняка бомбили, и остались ли живы те, кого он любил? Что стало с ними? Знал ли он? Что чувствовал, когда поднимал машину в небо, о чем думал? Наверняка до последнего надеялся, что тревога учебная, что это очередная провокация, а когда понял, что нет, что это война, что мир, такой привычный и родной, рухнул… Что чувствовали они, первые открывшие огонь в этой войне, первые лишившиеся всего? Как нашли в себе силы дальше жить, воевать, не спалить душу до серого пепла? Как смоли ненависть направить на уничтожение врага и жить, жить и мстить, не опустив руки? Нет, не из стали были те люди, они имели душу и сердце еще более чуткие, чем у многих либералов, кричащих сейчас о любви и человечности. Просто поняли они тогда, что фашисты не люди, а чтобы была возможность жить и любить, нужно уничтожить фашизм, пусть хоть ценой собственной жизни, но уничтожить!

Вы только на секунду представьте, взлететь в мирное небо, а вернуться уже с войны, вернуться и знать, что дом твой, семья твоя уже под врагом, а вокруг все горит и нет возврата к пошлому и что случилось с твоими родными и близкими ты, может быть, не узнаешь никогда. А надо сесть в самолет снова и снова взлетать, бить врага. Смогли бы? Я не знаю. Я много думал и как просто человек, и как офицер, а смог бы я так, как они, идти на пулеметы, подниматься из траншеи на встречу шквальному огню лететь в лобовую атаку на горящем истребителе, падать в смертельном пике на ощетинившуюся огнем зениток землю. Честно, не знаю. Хочу себе сказать, что смог бы, но говорю – не знаю. Потому что четко представляю, как это страшно, какими силами надо обладать, чтобы это сделать. Я многое повидал в жизни, так по-разному складывалась моя военная судьба, и именно поэтому говорю – не знаю! Надо очень верить в страну, в государство, во власть, в то что не забудут, не бросят, не предадут, они знали и вставали!

Мы на месте. Окраина небольшой деревеньки, ровные как стол поле и лес в конце него. В последнем донесении о судьбе летчика Мандура указано, что он посадил подбитую машину на этом поле, вылез, облил машину бензином, поджег и вошел в лес. Эту информацию сообщил его ведомый, который кружил над полем, до последнего сопровождая своего командира. Это последнее, что известно о пилоте… Мы нашли место, где сгорела машина Григория Мандура, мелкие ее фрагменты до сих пор хранит земля. Но самое страшное открытие ждало нас в тихом березовом лесу, куда вошел летчик… Да здесь тихо, тихо и торжественно, и тот лес видел многое – страшное и героическое! Весь лес изрыт блиндажами, капонирами и укрытиями, здесь был немецкий тыловой район. И именно сюда вошел старший политрук, военный летчик, кавалер ордена Ленина Григорий Мандур зимой 1942 года! Что стало с ним, знают только эти тихо шумящие березы, а мы можем только гадать. По учету военнопленных, побывавших в немецком плену, он не значился, значит, в плен он не попал. Да и думаю такой человек и не сдался бы, не из того теста был летчик Мандур, одним из первых ответивший фашистам огнем и уже в 1941 году получивший высшую награду государства с формулировкой: «За доблесть и мужество, проявленные на фронте борьбы с германским фашизмом». Я уверен, что не смогли захватить его немцы живым, и еще тут на земле забрал он с собой не одного захватчика. Может, кто-нибудь когда-нибудь найдет и его останки, хотя вряд ли смогут опознать тело. Скорее всего, в бессильной злобе фашисты не оставили ничего на теле героя, обобрали и разорвали на сувениры его обмундирование и снаряжение, и бросили на растерзание диким зверям.

Только не удалось их черное дело, не удалось им память убить. Мы здесь! Мы к нему и за ним пришли, и я пишу это, чтобы все помнили подвиг Григория Мандура. Я не забуду, и Вы помните! И когда придется Вам лежать на траве и смотреть, как качаются, тихо переговариваясь между собой, березы и плывут в небе белые барашки облаков, вспоминайте, что, может быть, вот также лежал, прижимая к виску холодный ствол пистолета, старший политрук Григорий Мандур, лежал, слыша лающие команды окружающих врагов, и думал о том, что не зря все, что будет жизнь после него! Увидят внуки и правнуки этот лес и вспомнят о нем, о его павших товарищах… И выстрел, и темнота, и тишина… А, может, нет? Может, видят и слышат они нас? Может, встретят там в небесной дали и спросят с нас и за память, и за дела наши?

Не предайте! Помните о них! Помните не только словами и мыслями! Делами помните! Для страны своей делами!

Тишина в лесу… Во всем мире тишина, это минута молчания по всем павшим. И мы постоим, помолчим!

Дорога домой. Александр Большаков

Это продолжение, казалось бы, законченной истории, истории о летчике Александре Большакове и его брате Петре. Каждый раз, спеша описать свои эмоции и чувства об экспедициях, найденных героях, я думаю, что нельзя спешить, что еще будет продолжение, но эмоции рвутся наружу, и остановить их нельзя! Рассказав о том, как был найден летчик Александр Кузьмич Большаков, я знал, что эта история будет продолжена, я чувствовал это. УАЗик, весело подпрыгивая на дорожных неровностях, своими подрессоренными мостами несет нас в город Вольск. За рулем – Лешка Буравлев, я – за штурмана и он – Саша Большаков – в пассажирском салоне, он едет домой!!! Поиски всем миром родственников Героя увенчались успехом! Через базу данных ОБД «МЕМОРИАЛ» были обнаружены учетные документы его родного брата Петра Кузьмича Большакова, геройски погибшего в нацистском концлагере «Маутхаузен». Да, я не ошибся, именно геройски погибшего, а не умершего, как написали нацисты в его учетной карточке. Он геройски погиб в бою, защищая свою Родину! Потому что не предал, не продался за сытную пайку и снисходительность новых хозяев, не купился на посулы врага, не дал врагу увериться в том, что русского солдата можно купить за жратву и теплый половичек у ног нового хозяина, и погиб, пал смертью храбрых. Два брата – два героя! У Петра была семья – две дочери, и мы нашли их. Они живут там же, откуда уходили на фронт отец и дядя. И вот один из них едет домой, а второй навсегда остался в чужой земле пеплом из печи крематория, памятью в сердцах двух русских старушек, ставших вдвое старше своего отца. В стекло моросит осенний дождик, за окном проплывают осенние пейзажи. Почему осень у многих вызывает тоску, я не знаю. Мне кажется, осень, после буйства весны и веселья лета, просто более задумчивое, что ли, время года, которое дает повод задуматься, осознать, что все в этой жизни бренно, что рано или поздно придется подводить итоги делам и жизни. Я ехал, смотрел в окно и думал, думал о жизни, о Саше Большакове, о той войне. Я практически физически ощущал его присутствие, может, это не нормально, может, это профессиональная деформация, а, может, просто я очень хотел это чувствовать. Я видел, что в пассажирском отделении уазика сидит и смотрит в окно молодой парень в гимнастерке с голубыми петлицами и двумя орденами на груди, в начищенных до блеска хромовых сапогах. Он ехал домой спустя 74 года. Ехал и курил папиросы «Казбек», смотрел в окно. Смотрел на ту страну, которую он нам подарил. По салону сизым туманом плыл дым, а мы молчали. Я был его проводником в этом мире и смотрел в окно вместе с ним. Я видел, как он улыбался, проезжая мимо огромных красивых супермаркетов, одобрительно кивал, глядя на возделанные поля и комбайны, чертыхался, подпрыгивая на колдобинах разбитой дороги, как бы говоря: «Так и не построили за 75 лет». Он хмурился и с укором смотрел на меня, проезжая брошенные, умирающие деревни, и мне нечего было сказать в свое оправдание. Я не мог понять, чего больше в его глазах: одобрения или осуждения? Мы ехали и смотрели в окно на то, что получилось, в том числе нашими с Вами трудами. Ехал и как бы отчитывался о сделанном перед главным судьей, молодым парнем, подарившим мне право жить. И знаете, я понял, что как-то не очень все, не так все, как виделось ему, да и нам, наверное. И вдруг я увидел, как он побледнел, его крупные красивые черты лица заострились, он приник к окну, провожая побелевшими от ненависти глазами придорожный забор, исписанный готическими буквами, рунами и свастикой… Он отвел взгляд от окна и посмотрел на меня, и столько было боли в его глубоких карих глазах, что я ощутил ее всей своей душой. Что я мог сказать ему? Как оправдаться? Как объяснить ему, отдавшему жизнь за то, чтобы уничтожить нацизм, тому, чей брат стал пеплом в печах нацистских палачей, почему их правнуки, родившиеся на выжженой нацизмом земле, кричат «хайль Гитлер» и убивают под эти лозунги своих братьев? Мне нечего было сказать. Я отвел глаза и молча смотрел вперед на дорогу, еще долго чувствуя на себе осуждающий взгляд усталого человека, солдата, возвращающегося с войны туда, где, как оказалось, война не закончилась. «Чушь, – скажете Вы, – и бред ненормального, разговаривающего с мертвыми»? Может быть. Но мне так проще. В своем кабинете я поставил фотографии всех тех, кого мы нашли и чьи имена восстановили. Они смотрят на меня с черно-белых фотографий каждый день, и мне стыдно сделать что-то плохо! Мне нельзя поступать подло и нечестно. Потому что они смотрят на меня. Нет, не подумайте, я не стал разом «ангелом», я абсолютно такой же как Вы, просто я очень стараюсь быть лучше, делать лучше свое дело, не думать о всяком барахле, возводя его в культ, мне стало проще, потому что у меня теперь есть цель! Цель – сделать эту страну лучше, красивее и честнее, такой, о которой мечтали они. Город Вольск – красивый купеческий город, где живут добрые отзывчивые люди. Это город воспитал 39 Героев Советского Союза. Школа, где учился Саша Большаков, воспитала ДЕВЯТЬ ГЕРОЕВ. В этой школе учился Виктор Талалихин, они одного года рождения, наверняка, знали друг друга, может, учились в одном классе, дружили. Легендарная школа, легендарные люди, легендарное поколение. Знаете, всегда, когда везешь воина на Родину, переживаешь. Как встретят? Не нас – их. Нужны ли они там по-настоящему, ждали ли их, будут ли помнить, не просто ли это очередная акция для отчета. Нет, здесь не так. Здесь живут две прекрасные русские женщины – племянницы Александра, дочери его геройски погибшего брата Петра. Они рассказали мне, что каждый год приходят к обелиску Погибшим Героям и вспоминают отца и его брата, поминают всех, не пришедших с войны, а теперь благодаря Всем неравнодушным людям у них есть свое место, где лежит их Герой, плоть от плоти.

Я стоял вечером на балконе гостиницы, смотрел на широкую Волгу вдали и думал: «Мы везли его два дня, полторы тысячи километров из города Ржева с берега Волги, где он погиб, на берег Волги, откуда он уходил защищать свою Родину. Круг замкнулся, что-то во вселенной встало на свое место. И тишина, и мир над тихим красивым русским городом на берегу Великой русской реки тому подтверждение». А утром в светлом, недавно восстановленном православном храме его отпевали. Я боялся, что мы будем с Лехой и родственниками одни, но храм едва вместил всех желающих. Были ветераны, солдаты той войны, молодежь и большая семья Александра, хотя мы все теперь его семья. Все, кто из ямы вынимал его тело, кто в архивах устанавливал его судьбу, кто вычислял по номеру на деталях его имя, кто искал его родственников, мы все, кто соприкоснулся с его нелегкой, но яркой и героическом жизнью, теперь его семья, кто-то по праву крови, а кто-то по воле души. Он стоял у алтаря, высокий, статный, в отутюженной гимнастерке с двумя горящими золотом и рубиновой эмалью орденами, смотрел на всех нас и улыбался. Я знаю, он был счастлив. Он счастлив, что он дома, что его ждали и помнили, он уверен, что все не зря! Я держал в руках свечу и говорил ему, что мы будем стараться жить лучше и честнее, мы будем правильно растить своих детей, мы будем делать эту землю богаче и краше, я говорил, а он стоял и улыбался. Потом он тихо повернулся и медленно пошел туда, за алтарь, поднялся по ступенькам, обернулся, подмигнул мне, как бы ободряя и говоря: «Я вам верю!», и ушел. Я понял, что все что было дальше: речи, митинг, салют это уже для нас, для живых, а он уже дома! Но они нам верят, слышите, верят, они нам доверили страну и память о них, ведь если не станет этой страны, сотрется и память о них. Ведь, если нас купят, то вместе со своей душой, мы продадим и память о них. Придумал? Сумасшедший фантазер? Может быть. Но я видел слезы в глазах простых пацанов из города Вольска, и мы с моими друзьями рассказали, за что боролся и как погиб парень Саша Большаков из их красивого города.

Жаворонки

Небо на востоке провело над линией горизонта полосу, отделяющую границу земли и неба, и, размазав ночную темноту, стало светлее. Все, наверное, помнят момент наступления утра, когда вдруг невидимые в ночной темноте предметы начинают появляться как бы из неоткуда. И свет еще невидимого светила разбавляет черную тушь ночи сначала в фиолетово-серый, а потом в серо-белый прозрачный свет. Разгоняя темень по самым дальним углам, где она, скрутившись в комок, ждет восхода Солнца, среди недвижимой, застывшей в низком тумане травы, в маленьком уютном гнездышке упрятав головку под теплое крылышко, тихо спит Жаворонок.

Вдруг большая капля утренней росы, скатившись по зеленому стеблю, падает, устроив заспавшемуся певцу утренний душ. Испуганно вздрогнув, пичуга хлопает черными бусинками глаз и, отчетливо увидев в молоке утреннего полевого тумана стебли травы, понимает, что наступил новый день. Взъерошив перышки и встряхнувшись, утренний птах взмывает в розовеющее небо и, собравшись заверещать во все свое птичье горло, замирает. Там, внизу, на поле, которое было всегда его и еще мужиков-пахарей, поселились огромные птицы. По краям полосы, разрывая туман тонкими жерлами то ли клювов, то ли носов, вращая ими в разные стороны, будто отряхиваясь от утренней росы, они ощупывают розовеющий горизонт. Жаворонок помнил, как недавно, перед тем как он запел свою утреннюю первую песню, из красной полосы восхода появились черные птицы.