Разрушь меня
- -
- 100%
- +
Я не могу дышать.
Сколько людей умерли ради существования этой роскоши! Сколько людей потеряли дома, детей, последние пять долларов в банке за обещания, обещания, обещания, море обещаний спасти их от них самих. Нам обещали – Оздоровление обещало – надежду на лучшее будущее. Они уверяли, что все поправят, заявляли, что вернут нам мир, который мы знали, – мир с программой фильмов, весенними свадьбами и демографическими взрывами. Они обещали вернуть нам наши дома, здоровье, уверенность в завтрашнем дне.
Они все украли.
Они забрали все. Мою жизнь. Мое будущее. Мое душевное здоровье. Мою свободу.
Они наводнили мир оружием, направленным в наши лбы, и с улыбкой выпустили шестнадцать зажигательных пуль в наше будущее. Они убили тех, кто был достаточно силен для сопротивления, и изолировали уродов, не умеющих жить с верой в утопические обещания. Таких, как я.
Передо мной наглядное доказательство коррумпированности Оздоровления.
Кожа покрылась холодным потом, пальцы дрожат от отвращения, ноги не могут выдержать груз расточительства, растрачивания, эгоистичных излишеств. Повсюду я вижу красное, кровь убитых, забрызгавшую окна, залившую ковры, капающую с люстр…
– Джульетта!
Не выдержав, падаю на колени, тело дрожит от давно сдерживаемой боли, сотрясается от рыданий, которые я уже не в силах подавить. Остатки достоинства растеклись слезами, напряжение последней недели, как шредер, режет меня в лапшу.
Я даже не могу вздохнуть.
Здесь нет кислорода, справляюсь с рвотными спазмами, затыкая рот подолом рубашки, слышу голоса, вижу незнакомые лица, струятся слова, уносимые всеобщим замешательством, мысли столько раз взболтаны, что не знаю, в сознании я или нет.
Неужели я действительно схожу с ума?
Я в воздухе. Я – мешок с пером в его руках, он проталкивается через солдат, сгрудившихся вокруг, выбираясь из образовавшейся сумятицы, и долгое мгновение мне безразлично, что я не должна этого хотеть. Я хочу забыть, что мне полагается его ненавидеть, что он меня предал, что он работает на людей, которые методично уничтожают остатки наследия человечества. Мое лицо спрятано в мягкой ткани рубашки, щека прижата к его груди, он пахнет силой и мужеством, а мир снаружи тонет под дождем. Хочу, чтобы он никогда-никогда-никогда меня не отпускал. Вот бы я могла его коснуться! Вот бы между нами не было барьеров!
Реальность дает мне хорошую оплеуху.
От стыда путаются мысли, от унижения я не могу мыслить четко, краска заливает лицо и кровью выступает из пор. Я вцепляюсь в его рубашку.
– Ты ведь можешь меня убить, – говорю я Адаму. – У тебя есть оружие. – Я извиваюсь, вырываясь из его хватки, но он только крепче прижимает меня к себе. На его лице не проступает эмоций, только ходят желваки и ощутимо напрягаются руки. – Ну убей же меня! – умоляюще кричу я.
– Джульетта. – Его голос тверд, но в нем слышится отчаяние. – Пожалуйста!
Я снова становлюсь вялой. Бессильной. Лед внутри тает, жизнь вновь просачивается в руки и ноги.
Останавливаемся перед дверью.
Адам вынимает ключ-карту и проводит ею по черному стеклу, вделанному рядом с дверной ручкой. Массивная дверь нержавеющей стали отходит с места. Перешагиваем порог.
Мы одни в комнате.
– Пожалуйста, не отпускай меня поставь меня, – прошу я.
Посреди комнаты двуспальная кровать, роскошный ковер устилает пол, у стены сверкает полированный гардероб, ослепительная люстра поражает великолепием. Красота настолько осквернена, что нет сил смотреть. Адам осторожно опускает меня на мягкий матрац и отступает на шаг.
– Побудь пока тут, – говорит он.
Я зажмуриваюсь, не желая думать о неизбежных предстоящих муках.
– Пожалуйста, – прошу я. – Я хочу побыть одна.
Глубокий вздох.
– Боюсь, это невозможно.
Резко оборачиваюсь.
– Как это понимать?
– Я обязан наблюдать за тобой, Джульетта. – Он произнес мое имя почти шепотом. О, мое сердце, сердце, сердце… – Уорнер решил показать, что он тебе предлагает, но пока тебя по-прежнему расценивают как… угрозу. У меня приказ. Я не могу уйти.
Не знаю, пугаться или радоваться. Я в ужасе.
– Ты будешь жить со мной в одной комнате?
– Я живу в казармах, в другом конце здания, как все солдаты. Но сейчас… – Он кашлянул, не глядя на меня. – Сейчас я переселяюсь сюда.
Под ложечкой возникла гложущая боль, тоскливо тянущая нервы. Я хочу ненавидеть его, упрекать, кричать не переставая, но не могу – ведь передо мной восьмилетний мальчишка, не помнящий, что он был добр ко мне, как никто в жизни.
Не хочу верить, что это происходит по-настоящему.
Закрыв глаза, утыкаюсь лбом в колени.
– Тебе надо одеться, – добавляет Адам через секунду.
Подняв голову, непонимающе моргаю.
– Я же одета!
Он снова кашляет, стараясь делать это негромко.
– Там ванная, – показывает он. При виде двери в стене я вдруг ощутила любопытство. Я слышала рассказы о людях, у которых в спальне ванна. Не в самой спальне, конечно, а рядом. Слезаю с кровати и иду, куда указывает его палец. Адам продолжает: – Можешь принять душ и переодеться. В ванной камер нет, – закончил он почти неслышно.
В моей комнате видеокамеры?!
Ну конечно.
– Одежду выбери здесь. – Отчего-то смутившись, он кивает на гардероб.
– Значит, ты не выйдешь? – уточняю я.
Потирая лоб, он со вздохом присаживается на кровать.
– Тебе нужно приготовиться. Уорнер ждет тебя к ужину.
– К ужину?! – Мои глаза становятся квадратными.
– Да, – мрачно подтверждает Адам.
– Так он не собирается меня пытать? – Мне стыдно от облегчения, прорвавшегося в голосе, от неожиданного ослабления напряжения, от страха, которого я все это время не замечала. – Он даст мне ужин? – Я же умираю с голоду, привычно терплю мучительные спазмы в желудке, я так голодна, так голодна… Я давно забыла вкус настоящей еды.
Лицо Адама снова стало непроницаемым.
– Поторопись. Я покажу, как тут все работает.
У меня нет времени протестовать – Адам проходит в ванную, я за ним, оставив дверь открытой. Он почему-то останавливается спиной ко мне.
– Я умею пользоваться ванной, – говорю я. – Я жила в нормальном доме. У меня даже семья была.
Он поворачивается очень-очень медленно, я даже пугаюсь. Потом смотрит на меня, прищуривается, морщит лоб. Правая рука сжата в кулак, левую он поднял и прижал палец к губам, призывая к молчанию.
Внутри у меня все обрывается.
Я чувствовала – что-то готовится, но не знала, что бояться надо Адама. Я не знала, что он будет моим палачом и заставит призывать смерть громче, чем раньше. Я не замечала, что плачу, пока не услышала всхлип и не ощутила слезы, заструившиеся по лицу. Мне стыдно, ужасно стыдно своей слабости, но в глубине души отчасти и безразлично. Мне хочется умолять, просить пощады или выхватить у него пистолет и успеть застрелиться. Ведь у меня осталась только честь…
Адам, кажется, понял причину моей неожиданной истерики, потому что вытаращил глаза и приоткрыл рот.
– Господи, Джульетта, нет, я не… – загорячился он, затем ударил кулаком себя по лбу и отвернулся. Тяжело вздохнув, он начал мерить шагами тесную ванную, затем чертыхнулся и вышел за дверь, не оглядываясь.
Глава 12
Пять минут под обжигающе-горячей водой, два куска мыла, пахнущих лавандой, флакон шампуня, предназначенного специально для волос, прикосновение мягких пушистых полотенец, в которые я осмелилась завернуться. И я начинаю понимать.
Они хотят, чтобы я забыла.
Они думают, что могут стереть мои воспоминания, привязанности, убеждения, несколько раз покормив горячим и дав комнату с видом. Они думают, меня можно купить.
Уорнер не понимает, что я выросла, ничего не имея, и не возненавидела жизнь. Я не хочу одежды, изящной обуви и дорогих вещей. Я не мечтаю носить только шелка. Все, чего я когда-либо хотела, – коснуться человека не только рукой, но и сердцем. Я успела узнать мир с его отсутствием сочувствия, безапелляционным жестоким осуждением, ловила на себе холодные, с затаенной злобой взгляды. Я постоянно видела это вокруг себя.
У меня было время слушать.
Смотреть.
Изучать людей, места и возможности. Все, что нужно сделать, – открыть глаза. Раскрыть книгу – и увидеть, как кровоточат рассказы со страницы на страницу. Увидеть, как воспоминания врезались в бумагу.
Я прожила свою жизнь сложенной между страницами книги.
В отсутствие человеческого общения у меня образовались связи с книжными героями. Я жила любовью и потерями сюжетов, нанизанных на нити истории; я узнавала юность по ассоциации. Мой мир перевит паутиной слов и стянут нога к ноге, кость к сухожилию, мысль к образу. Я существо, состоящее из букв, персонаж, созданный предложениями, плод воображения, вызревший на ниве беллетристики.
Они хотят вытравить последнюю запятую моей жизни, а я не могу позволить этому случиться.
Натянув свою прежнюю одежду, на цыпочках иду в комнату, оказавшуюся пустой. Адам вышел, хотя обещал остаться. Не понимаю. Не понимаю его поступков, не понимаю своего разочарования. Мне неловко испытывать наслаждение от свежести моей кожи, от ощущения чистоты впервые за долгое время; не понимаю, почему не посмотрелась в зеркало, почему боюсь того, что увижу, почему не уверена, что узнаю лицо на стеклянной поверхности.
Открываю гардероб.
Он ломится от платьев, туфель, рубашек, брюк и прочей одежды таких ярких цветов, что больно глазам, из тканей, о которых я только слышала, и таких фасонов, что я боялась до них дотронуться. Размеры подходят идеально. Слишком идеально.
Меня здесь ждали.
На меня будто посыпались с неба камни.
Мной пренебрегали, бросали, изгоняли из общества, насильно увезли из дома. Меня исследовали, зондировали, тестировали и бросали в камеру. Меня изучали. Морили голодом. Искушали дружбой, чтобы предать и ввергнуть в этот кошмар. От меня ждут благодарности. Мои родители. Учителя. Адам. Уорнер. Оздоровление. Я для них всего лишь расходный материал.
Они думают, я кукла, которую можно приодеть и сделать покорной.
Но они ошибаются.
– Тебя ждет Уорнер.
Дернувшись от неожиданности, теряю равновесие и падаю назад, спиной на дверцу шкафа, с грохотом закрыв ее. Выпрямившись и увидев в дверях Адама, справляюсь со страхом. Его губы шевелятся, но он ничего не произносит. В конце концов он делает шаг ко мне, и еще, и еще, оказавшись на расстоянии вытянутой руки.
Потянувшись мимо меня к шкафу, он снова открывает дверцу. За ней оказались вещи, в существовании которых я постеснялась бы признаться.
– Это для тебя, – говорит Адам, взявшись за подол фиолетового платья. Сочный сливовый оттенок, пробуждающий аппетит.
– Я одета. – Руки сами пригладили мятые, грязные лохмотья.
Взглянув на меня, он приподнимает брови, заморгав, округляет глаза, приоткрывает рот от удивления. Не иначе, я домыла себя до нового лица. Надеюсь, увиденное не вызвало у него отвращения. Не знаю, почему мне не все равно.
Опустив глаза, он говорит:
– Я подожду за дверью.
Смотрю на фиолетовое платье, хранящее прикосновение Адама. Секунду рассматриваю содержимое шкафа и отворачиваюсь. Провожу нервными пальцами по влажным волосам и беру себя в руки.
Я не являюсь ничьей собственностью.
И мне все равно, какой меня хочет видеть Уорнер.
Выхожу в коридор. На долю секунды Адам задерживает на мне взгляд, потирает шею сзади, но молчит. Покачав головой, идет вперед, не прикоснувшись ко мне. Отчего-то меня это задевает. Я не знаю, чего ожидать. Не могу представить, какой будет моя жизнь на новом месте, мне словно гвозди в живот вбивает каждое изысканное украшение, каждый роскошный аксессуар, каждая дорогая картина, лепнина, люстра, расточительно яркий цвет. Хоть бы оно сгорело, это здание.
Иду за Адамом по длинному коридору, устланному ковровой дорожкой, к лифту, сделанному полностью из стекла. Он проводит по прорези той же картой-ключом, какой открывал мою дверь, и мы входим. Вчера я даже не поняла, что мы поднялись на столько этажей. Я знаю, что ужасно выгляжу, и почти счастлива этим.
Надеюсь, я разочарую Уорнера во всех отношениях.
В такой огромной столовой можно накормить тысячи сирот. Семь длинных банкетных столов, накрытых голубым шелком, хрустальные вазы, из которых гроздьями свешиваются орхидеи и розовые лилии, в глубоких стеклянных мисках плавают гардении. Завораживающее зрелище. Интересно, откуда они берут цветы? Видимо, искусственные. Не представляю, как они могут оказаться настоящими. Я лет десять не видела живых цветов.
Уорнер сидит во главе центрального стола. При виде меня Адама он поднимается. Присутствующие тоже встают, отстав на долю секунды.
Я почти сразу замечаю с двух сторон от Уорнера свободные места. Не хочу останавливаться, но ноги будто прирастают к полу. Незаметно оглядев стоявших, не вижу ни одной женщины.
Адам тремя пальцами касается моей поясницы, и я, вздрогнув, почти дернувшись, сразу спешу вперед. Уорнер, просияв, отодвигает кресло слева от себя и жестом приглашает меня садиться. Присаживаюсь, стараясь не смотреть на Адама, занявшего место напротив.
– Знаешь, дорогая моя, ведь в гардеробе есть одежда. – Уорнер опускается на соседний стул. По залу пронесся шорох – гости сели, и тут же негромко и ровно загудели разговоры. Уорнер развернулся ко мне всем корпусом, но я отчего-то замечаю присутствие только одного человека – сидящего напротив. Я не отрываю взгляда от пустой тарелки в двух дюймах от моих пальцев. Спохватившись, кладу руки на колени. – И тебе незачем больше носить эти грязные тенниски, – продолжает Уорнер, оглядев меня еще раз и наливая что-то в мой бокал. Кажется, воду.
Я умираю от жажды. Кажется, могла бы выпить водопад.
Ненавижу его улыбку.
Ненависть похожа на другие чувства, пока человек не улыбнется. Пока не покрутится и не уляжется, натянув на оскал личину настолько пассивную, что противно врезать кулаком.
– Джульетта?
Я слишком быстро вдохнула, и теперь сдерживаемый кашель распирает мне горло.
Стеклянные зеленые глаза, устремленные на меня, странно блестят.
– Разве ты не голодна? – Слова облиты сахарным сиропом. Пальцы в перчатке коснулись моего запястья, и я едва не потянула мышцу, поспешно отдернув руку.
Я готова сожрать всех присутствующих.
– Нет, спасибо.
Лизнув нижнюю губу, Уорнер расплывается в улыбке.
– Не путай глупость с храбростью, милая. Я же знаю, ты много дней ничего не ела.
Мое терпение вдруг лопнуло.
– Я лучше умру, чем стану есть твою еду и слушать, как ты зовешь меня милой!
Вилка выпадает у Адама из рук.
Уорнер коротко смотрит на него и переводит взгляд, сразу ставший жестким, на меня. Он смотрит мне в глаза несколько бесконечно долгих секунд, затем выхватывает из кармана пиджака пистолет и стреляет.
Все в зале вскрикивают и замирают.
Мое сердце колотится в горле.
Я очень, очень медленно поворачиваю голову в направлении выстрела Уорнера и вижу, что он прострелил какую-то жареную ногу прямо через кость – на другом конце зала слегка дымится блюдо с едой, поставленное менее чем в футе от гостей. Уорнер выстрелил, не глядя. Он же мог кого-нибудь убить!
Из последних сил держусь очень спокойно.
Уорнер небрежно роняет пистолет на мою тарелку. Мертвая тишина уступает место всеобщей трескотне.
– Думай, что говоришь, Джульетта. Одно мое слово, и твоя жизнь перестанет быть легкой.
Я моргаю.
Адам пододвигает мне тарелку еды. Сила его взгляда напоминает раскаленную добела кочергу, прижатую к коже. Я смотрю на него, он на миллиметр наклоняет голову в сторону и умоляет глазами – пожалуйста.
Я беру вилку.
Уорнер ничего не пропускает. Он чересчур громко кашляет, прочищая горло, смеется, хотя ему не смешно, и начинает резать мясо на своей тарелке.
– Придется заставить Кента делать за меня всю работу.
– Простите?
– Похоже, ты только его слушаешься. – Тон Уорнера деланно небрежен, но на щеках играют желваки. Он поворачивается к Адаму. – Я удивлен, что ты не предложил ей переодеться, как я просил тебя.
Адам выпрямился.
– Я предлагал, сэр.
– Мне нравится моя одежда! – резко говорю я Уорнеру. Еще больше мне понравилось бы дать ему в глаз, но этого я не сказала.
Губы Уорнера снова разъезжаются в привычную улыбку.
– Никто не спрашивает, что тебе нравится, милая. Ешь, мне нужно, чтобы ты выглядела по-человечески, пока находишься рядом со мной.
Глава 13
Уорнер настоял на том, что проводит меня в мою комнату. После обеда Адам куда-то ушел с несколькими солдатами, не сказав ни слова и даже не взглянув на меня, и я не знала, чего ожидать. Впрочем, терять мне нечего, кроме собственной жизни.
– Не надо меня ненавидеть, – говорил Уорнер, когда мы шли к лифту. – Я буду твоим врагом, только если ты сама этого захочешь.
– Мы всегда будем врагами. – В моем голосе хрустят осколки льда, которые тают на языке, превращаясь в слова. – Я никогда не стану такой, как ты хочешь.
Уорнер со вздохом нажимает кнопку вызова лифта.
– Я все же верю, что ты передумаешь. – Он смотрит на меня, чуть улыбаясь. Досадно, что такие выразительные взгляды тратятся на столь жалкое создание, как я. – Ты и я, Джульетта, вместе, представляешь? Да нас будет не остановить!
Чувствую, как его взгляд скользит по моему телу.
– Благодарю, не стоит.
Мы в лифте. Мир уносится вниз, стеклянные стены позволяют рассмотреть людей на каждом этаже. В этом здании нет секретов.
Уорнер трогает меня за локоть. Отодвигаюсь.
– Мне кажется, ты передумаешь, – негромко говорит он.
– Почему ты так уверен? – С тихим звоночком дверцы лифта разъезжаются, но я не двигаюсь с места, повернувшись к Уорнеру. Я не в силах сдержать любопытства. Кисти рук надежно спрятаны в лайку, пиджак с иголочки с плотными длинными рукавами, даже воротник высокий, царский. Он одет именно с головы до ног – одежда прикрывает все, кроме лица. Даже пожелай я коснуться его, не уверена, что у меня получится. Уорнер позаботился о своей защите.
От меня.
– Давай перенесем разговор на завтрашний вечер. – Приподняв бровь, он предложил мне согнутую руку. Как бы не замечая ее, выхожу из лифта в холл. – И оденься получше.
– Как тебя зовут? – вдруг спрашиваю я.
Мы стоим у двери в мой номер.
Он не может скрыть удивления, едва заметно приподнимает подбородок и не сводит пристального взгляда с моего лица. Я жалею о своем вопросе.
– Ты хочешь знать, как меня зовут?
Мои глаза непроизвольно сузились – совсем чуть-чуть.
– Уорнер – твоя фамилия, не так ли?
Он еле сдерживает улыбку.
– Ты хочешь знать мое имя?
– Я не подозревала, что это секрет.
Он делает шаг ко мне. Его губы кривятся, он опускает глаза, шумно втягивает воздух ртом. Трогает пальцем в перчатке мою скулу.
– Я скажу тебе свое имя, если ты скажешь мне твое, – шепчет он, щекоча дыханием мою шею.
Отодвигаюсь, сглотнув пересохшим горлом.
– Мое имя ты уже знаешь.
Он не смотрит мне в глаза.
– Ты права. Я перефразирую: обещаю сказать тебе мое имя, если ты покажешь мне свое.
– Что? – Мое дыхание становится прерывистым и частым.
Он начинает стягивать перчатки. Меня охватывает страх.
– Покажи, что ты умеешь.
Я до боли стискиваю зубы.
– Я к тебе не притронусь.
– Ничего. – Он снимает вторую перчатку. – Сам справлюсь.
– Нет…
– Не бойся, – ухмыляется он. – Уверен, тебе не будет больно.
– Нет, – выдыхаю я. – Я не буду. Я не могу…
– Прекрасно! – резко обрывает меня Уорнер. – Прекрасно. Не хочешь меня увечить? Весьма польщен. – Он с издевкой округляет глаза и, выглянув в холл, подзывает солдата: – Дженкинс!
Дженкинс, проворный здоровяк, мгновенно оказывается рядом со мной.
– Сэр. – Он кивает учтиво-коротко, хотя, несомненно, старше Уорнера. Лет двадцати семи, плотный, крепкий, мускулистый. Косится на меня. Взгляд карих глаз теплее, чем я ожидала.
– Отведи миз Феррарс вниз. Хочу предупредить: она очень непокорна и будет вырываться. – Он медленно улыбнулся. – Что бы она ни говорила и ни делала, не отпускай ее. Понятно, солдат?
Глаза Дженкинса расширяются. Он моргает, ноздри едва уловимо трепещут, пальцы опущенных рук согнуты. Чуть слышно вздохнув, кивает.
Дженкинс не идиот.
Я бросаюсь бежать.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Сноски
1
Низкосортный хлопок из волокон с пороком естественного происхождения. – Здесь и далее примеч. пер.
2
Пятидневный фестиваль огней, крупнейший праздник в Индии.