- -
- 100%
- +
Вместо введения: Крик в бумажную пустоту
Эту книгу я пишу для своего спасения.
Последнее время я живу в плотном тумане собственных мыслей. Мой разум похож на зацикленную пластинку: он вновь и вновь прокручивает одни и те же моменты, задавая один и тот же безответный вопрос: «почему всё сложилось именно так?». Я погружаюсь в этот анализ снова и снова, будто пытаясь найти в прошлом секретный шифр, который объяснил бы мне моё настоящее.
Но самое страшное открытие ждало меня не в прошлом. Оно ждало внутри этого самого процесса. Я осознал, что даже наедине с собой, в святая святых собственного сознания, я – неискренен. Я вру самому себе. Я мастерски оправдываю одни поступки и вычёркиваю другие, подменяю реальные чувства удобными версиями, убеждаю себя, что «так будет лучше». Мой внутренний диалог стал тщательно отрепетированным спектаклем без зрителей.
И тогда пришло понимание: чтобы выбраться из этого порочного круга, нужна точка абсолютной, тотальной честности. Точка отсчёта, которая не будет дрожать и лгать.
Этой точкой должен стать текст. Эта книга – моя попытка излить на бумагу всю накопленную, выстраданную и спрятанную искренность. Без самообмана. Без попыток «сделать красиво». Только так, буква за буквой, я надеюсь пробить слой льда внутри себя и снова начать дышать. Это мой последний и самый честный разговор – в первую очередь, с самим собой.
04:00: Трещина
Тишина ночи – это обман. Это не отсутствие звука, а густой, вязкий раствор, в котором тонут случайные скрипы дома, шум далёкой дороги и собственное дыхание. Именно в этой тишине я и проснулся. Не от звука, а от его отсутствия – от резкого, животного чувства тревоги, впившегося в солнечное сплетение.
Я лежал неподвижно, пытаясь понять, что меня вырвало из сна. И тогда я услышал. Не из сна, а из-за двери. Голос. Её голос. Приглушённый, вкрадчивый, доносящийся с кухни. Он струился сквозь щель под дверью вместе с холодным светом экрана, которого я не видел, но чьё синее мерцание я мог буквально ощущать на коже.
Я замер, превратившись в один большой слух.
«…Нет, это не так…»Пауза. Тишина наполнилась голосом невидимого собеседника, которого я мог только воображать. Мозг, предательский и быстрый, начал достраивать фразы, вкладывая в беззвучный рот самые чудовищные слова.«…Я бы уехала…»Сердце, спокойно колотящееся во сне, вдруг сорвалось с места. Оно не забилось – оно затрепыхалось в грудной клетке, как пойманная птица, отчаянно и громко. Звук его ударов заглушил следующий шёпот, но я всё равно почудил, что уловил:«…Не люблю…»
Это была моя первая и единственная любовь. Та аксиома, на которой держался весь мой мир. Я строил на ней всё: настоящее, будущее, образ себя. Я доверял ей так, как не доверял себе самому. Понятия «измена», «предательство», «уход» – не имели ко мне никакого отношения. Они были словами из чужих драм, дешёвых сериалов, чьей-то грязной реальности. Не моей. Никогда.
И вот теперь я лежал, пригвождённый к кровати диссонансом, который разрывал мозг на части. Я не могу этого представить. Но я это слышу. Два взаимоисключающих факта сошлись в одной точке, в тёмной комнате, в четыре часа утра.
Я пытался вслушаться снова, отчаянно, как тонущий хватается за соломинку. Но ничего. Только бешеный грохот в груди и нарастающий, пронзительный звон в ушах – внутренний крик организма, который отказывался принимать информацию.
Мой свод правил, мой «кодекс чести», зашептал: «Не смей. Это её границы. Ты никогда не лез. Не запрещал. Не контролировал. Ты не такой. Ты выше этого». Но с каждым ударом сердца этот шёпот растворялся в какофонии страха. Тревога перестала быть чувством. Она стала физической средой. Я тонул в ней.
Я не выдержал.
Я встал. Действовал на автомате, как робот со сбитой программой. Не думал. Просто двинулся на свет и на голос, движимый слепым животным импульсом – прекратить это. Немедленно.
Я распахнул дверь. Она сидела за столом, освещённая мертвенным светом ноутбука. Её лицо, повёрнутое ко мне, выражало не вину, а скорее раздражение от внезапного вторжения.
«Ты в четыре утра вместо сна сидишь тут и с кем-то общаешься?» – прозвучало моё обвинение. Голос был чужим, грубым, налитым той самой тревогой, которую я не мог назвать. «Иди спать».
Она что-то сказала в ответ. Не важно что. Я уже не слышал. Буря внутри заглушала всё. Мы легли. Спина к спине. Пропасть шириной в сантиметр и глубиной в световой год.
Я долго смотрел в потолок, чувствуя, как реальность, которую я знал пять минут назад, тихо и бесповоротно раскалывается на «до» и «после». Уснуть я смог только когда мозг, истощённый паникой, отключился сам.
Утро пришло обманчиво спокойным. Я проснулся по будильнику, как будто ничего и не было. Она спала, повёрнувшись к стене, её дыхание было ровным. Ночной кошмар отступил, растворившись в холодном рассветном свете. Тревога, та самая, что колотилась в рёбра, исчезла. На её месте была пустота и странное, почти металлическое спокойствие. Я действовал на автомате: душ, одежда, чашка чая устоявшимися движениями.
Работа в тот день была необременительной – формальность, пара часов вне дома. Я возвращался уже к одиннадцати, с чувством, будто проверяю территорию. Она всё ещё спала. Этот продлённый сон казался мне уликой, но какой – я не мог сформулировать. Я решил сделать что-то нормальное, правильное. Приготовил завтрак. Яичница, кофе. Ритуал обыденной жизни, который должен был залатать трещину.
Когда она вышла на кухню, помятая и сонная, мир на секунду вернулся в прежнюю колею. И тут я совершил первую сознательную ложь того дня. Не ей – себе. Я решил «обсудить ситуацию». Но с самого начала обсуждение было фарсом.
Я не мог произнести слова «ревность». Они застревали в горле комом стыда. Быть ревнивым – значит быть слабым, неуверенным, плохим партнёром из дешёвой мелодрамы. Я не мог быть таким. Значит, я не ревновал. Я «беспокоился о нашем режиме».
Я не мог сказать: «Я слышал, как ты говорила «уехала» и «не люблю». Это звучало бы как признание в подслушивании, в слабости, в паническом страхе. Это выставило бы мою рану на всеобщее обозрение. Я не мог. Вместо этого я говорил о «поздних посиделках» вообще, абстрактно.
Монолог, который я выдавил из себя, был шедевром лицемерия и самообмана:– Давай договоримся не засиживаться за компьютерами. Ну, максимум до двенадцати. А потом – время только наше. Вдвоём.
Я произнёс это с видом человека, заботящегося об «качестве отношений» и «здоровом сне». Я продал ей и себе красивую идею о романтике, о внимании друг к другу. Купил я её на валюту собственного страха. Это был не договор. Это был ультиматум, завёрнутый в обёрточную бумагу заботы. Я впервые попытался установить контроль. Но даже самому себе я не признавался, что это контроль. Я убеждал себя, что это «забота».
И она согласилась. Легко. Возможно, с облегчением, что я не лезу в суть ночного разговора. Возможно, просто чтобы избежать конфликта.
Мы доели завтрак в почти нормальной атмосфере. Но это была нормальность с надломом. Я отгрыз кусок правды о своих чувствах и выплюнул его, заменив удобной, социально одобряемой пластиковой копией. И с этого момента моё доверие к самому себе дало первую трещину. Если я не могу быть честен в таком простом, животном чувстве, как страх потери, то где вообще границы моей лжи?
Так было положено начало великому самообману. Я решил бороться не с причиной своего страха, а с его внешними проявлениями. Я начал чистить симптомы, пока болезнь пожирала меня изнутри
Родственная душа из цифрового океана
Существовало два мира. Первый – реальный: три работы, техникум, усталость, вбивающая в подушку как гвоздь. Второй – цифровой: пиксельный пейзаж, общий чат, побег. Выходные были редким мостом между ними. И в один такой выходной, прокручивая ленту сообщений в поисках хоть какого-то человеческого контакта, я увидел его: «Ищу напарника». Безликий никнейм. Я откликнулся так же легко, как ставлю лайк. Без ожиданий.
Но когда в наушниках раздался её голос – смешливый, чуть хрипловатый от неловкости, – что-то щёлкнуло. Девушка. Да ещё и игравшая не для галочки, а с азартом и умом. Мы проиграли целый день. Потом ещё один. Мы были двумя виртуальными телами, идеально дополняющими друг друга в танце на поле боя. А потом я исчез. Мир первый позвал обратно, засосал в воронку обязательств. Я растворился, не оставив объяснений. Просто пропал.
Вернулся я через несколько месяцев, с чувством вины перед призраком, которого, как мне казалось, все уже забыли. Но она была там. И снова – этот голос. И снова – это чувство, будто разговариваешь не с человеком, а с отражением части собственной души в тёмном зеркале. Мы говорили уже не только об игре. Говорили о всём. Искра, которую я не мог опознать, теперь разгоралась в костёр любопытства, тоски, желания быть рядом. Не в игре. В жизни.
Идея родилась сама собой: я поеду к ней. Пятьсот километров – не расстояние, а приключение. Моя машина была рыцарским конём, а я – готовым на подвиг.
Но жизнь, как всегда, предпочла иронию. На выезде из города двигатель моего «коня» взвыл и умер. Полное, абсолютное предательство железа. Я стоял на обочине, ощущая себя не рыцарем, а клоуном. В ушах звенела тишина после стука металла, а в голове кричала одна мысль: «Это знак. Не судьба. Остановись».
Она, конечно, расстроилась. Но через неделю, в один из вечеров, распивая вино по голосовой связи, она сказала: «Слушай, а если я?..» На следующее утро у неё был билет. Ко мне. Она сделала то, на что я не смог: купила билет, сняла жильё, села в поезд и приехала. Самостоятельность, которой я в тот момент почти испугался. Это был первый урок: она сильнее, чем я думал.
Вечер. Я подходил к её дому, и сердце колотилось не от страха, а от узнавания. Мы ещё не видели друг друга вживую, но когда я поднял глаза – она уже стояла на крыльце, и улыбка на её лице была такой же, как в моём воображении, только в тысячу раз живее.
И было объятие. Не первое робкое, а сразу – крепкое, тотальное, поглощающее. В нём растворились все пятьсот километров, все месяцы переписки, весь страх и неловкость. В нём был дом. Я думал тогда: «Вот она. Родственная душа. И она приехала».
Мы гуляли по набережной, и я, опьянённый счастьем и нервным напряжением, нёс какую-то околесицу про инопланетян. А она смеялась. И её смех был не вежливым, а искренним, грудным, таким, от которого хочется смеяться вместе. В нём не было ни капли оценки.
Она предложила зайти. Мы пили виски, говорили до хрипоты, а потом легли. Рядом. В одежде. Я не сомкнул глаз всю ночь. Я лежал и смотрел, как она спит, чувствуя себя стражем самого драгоценного сокровища во вселенной. Я боялся пошевелиться, чтобы не развеять чары.
Утро в «Макдоналдс», волейбол с друзьями (она играла отлично, к моей гордости), бесконечные разговоры. А потом, перед сном, случилось невозможное. Знакомые всего два дня, мы вывалили друг другу всё: самые старые страхи, детские обиды, шрамы, о которых обычно молчат годами. Это был не сговор, не игра в откровенность. Это было как прорыв плотины. Слов было слишком много, они текли рекой, и мы тонули в них, цепляясь друг за друга как за единственный спасительный берег. Мы уснули в обнимку, и между нами не было воздуха – только эта невидимая нить.
Третий день был прощальным. Мы пошли на спектакль моей мамы-актрисы. Ирония судьбы: у неё не было платья. И мы поехали его брать… к моей старой школьной подруге. Абсурдная, идеально-нелепая ситуация, которая лишь подчеркивала, что это реальность, а не сон.
Спектакль был прекрасен. А после – в её комнате – случился наш первый поцелуй. Не страстный, а трепетный, неловкий, сладкий. В животе взлетели бабочки, которых я считал мифом. Но я отступил. В моей голове стучало: «Это слишком рано. Ты можешь всё испортить. Это свято». Я обожествил её и себя вместе с ней. Мы уснули, и это было чище любой страсти.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.