Морские рассказы. Избранное. Издание второе, переработанное

Глава первая

Да, этот рейс оказался для меня одним из самых тяжёлых в моей жизни. Я чувствовал себя полностью вымотанным. Иногда я чувствовал себя отжатой тряпкой. Меня оставалось только повесить на ветру, и я бы болтался на нём без сопротивления и сушился.

Вот и сейчас, после того как «Кристина О» ошвартовалась в порту Ватерфорд, это поганое чувство меня не покидало.

После морского перехода, во время которого в проливе Святого Георга «Кристину» валяло, как ваньку-встаньку, она подошла к устью реки. Болтанка прекратилась, и до порта уже по глади реки пришлось идти ещё полтора часа вверх по течению. Иной раз я выходил из машинного отделения и вместе с Кразимиром, нашим поваром, смотрел на берега реки, перекидываясь незначительными фразами о том, как изменился облик окружающих холмов по сравнению с осенними пейзажами.

С тех пор как я приехал на судно в декабре месяце и по сегодняшний день рейс, так и оставался неизменным: Авенмаус – Ватерфорд.

И вот в этом самом Ватерфорде сейчас опять стоит ошвартованная «Кристина О». Я сидел в ЦПУ и ждал команды об окончании швартовки.

Володя, наш новый капитан, по громкой связи позвал меня:

– ЦПУ – мостик.

Я приподнялся с кресла и в тангетку ответил:

– Мостик – ЦПУ. На связи.

– Ну что, машине отбой! – бодрым и громким голосом скомандовал он. – Выводи главный. Приготовь всё к стояночному режиму. Продолжительность стоянки неизвестна.

– Понял, – вяло ответил я и отрепетовал: – Машине отбой, готовность суточная, – и в ожидании последующих указаний смотрел на тангетку.

Но в ответ ничего не последовало и, подвесив тангетку на крючок, пошёл останавливать насосы, обеспечивающие ходовой режим.

Поставив главный двигатель на обогрев и дождавшись, пока компрессор подкачает воздух в баллоны, прошёл к котлу и убедился, что он запустился в автоматическом режиме. И всё. Я могу спокойно покинуть машинное отделение. Контроль за работой механизмов в моё отсутствие осуществляется автоматикой.

В машине уже делать нечего. Поднявшись в ЦПУ, я сел в своё знаменитое кресло и закурил. Передохнув, поднялся на две палубы выше и вышел на главную палубу.

Судно стояло у причала контейнерного терминала, полностью огороженного колючей проволокой, а если потребуется выйти за его пределы, то оставался только проход вдоль причальной линии. Все контейнеры находились внутри этой колючки. Таким образом власти порта ограничивали доступ посторонних лиц к контейнерам.

Я посмотрел на небо. Погода истинно английская. Низкие облака, из которых временами сыпал мелкий и противный дождик, а над гребнями ближайших холмов висел туман. Такая хмарь как раз соответствовала моему паскудному настроению. На душе было муторно. Всё вокруг настолько опротивело, что я не знал, куда бы себя деть.

Но тут с мостика, грохоча по трапам ботинками, спустился бодрый и довольный Володя.

– Что не весел? – по́ходя поинтересовался он.

А я, понимая, что вопрос задан просто так, для проформы, пропыхтел:

– А что тут веселиться? Встали и ждём неизвестно чего.

Но он так же весело, скалясь белозубой улыбкой, ответил:

– Сегодня никаких грузовых операций не будет. Суббота! Так что ждём завтрашнего утра. Оно-то нам точно принесёт какие-нибудь новости.

«Слава богу, – подумалось мне, – хоть этой ночью можно будет поспать спокойно в своей кровати».

Я посмотрел на Володю, а он уже и забыл, что только что говорил мне. Его одолевали свои мысли, которыми ежедневно занята голова капитана.

– Пойдём глянем, куда нас занесло, – предложил Володя.

– Пошли, – послушно согласился я, хотя за последние несколько месяцев уже вдосталь нагляделся на красоты Ирландии.

Пройдя на противоположный борт, мы встали, оперлись о планширь фальшборта и тупо смотрели на серую гладь реки, по которой только что подошли к причалу.

На противоположном берегу виднелись какие-то разрушенные старинные строения, около которых плавали лебеди. Полюбовались на лебедей. Всё-таки какая это грациозная птица!

Помолчав, я поделился с Володей:

– Пойду я прогуляюсь по берегу. Тоска меня заела.

Он понимающе посмотрел на меня:

– Пошёл бы и я с тобой прогуляться, но есть другие дела, – и, подумав, добавил: – Ладно, иди один, а я займусь бумагами, чтобы хоть вечером немножко отдохнуть. Ты там с прогулкой не очень-то задерживайся. Я заказал агенту пузырёк. Он скоро его привезёт. А филины уже готовят барбекю. Так что посидим здесь под тентом, пропустим по надцать граммулек на зуб, – так же скалясь и улыбаясь, проинформировал он меня.

– Спасибо. Попробую не опоздать, – уже веселее ответил я и двинулся к трапу.

Филиппки как раз только что закрепили трап, вываленный чуть ли не до самой колючей изгороди контейнерного терминала.

Выйдя на причал, я прошёл мимо колючки, затем вдоль старинных полуразрушенных строений, которым было лет по двести-триста. По всей видимости, здесь раньше стояли очень хорошие дома состоятельных людей, а сейчас от них остались только полуразрушенные стены. Межэтажные перекрытия и крыш у них давным-давно уже обрушились, а внутри стен росли только крапива с чертополохом – и больше ничего.

Пройдя вдоль мрачных развалин, я направился к дороге, ведущей на трассу, по которой грузовики вывозили контейнеры с терминала.

Несмотря на субботний вечер, но ворота остались открытыми, и только за стеклом будки виднелась голова охранника. Увидев меня, он махнул рукой, разрешая выйти с терминала, и я не спеша двинулся по дороге.

Куда надо идти, я не знал, потому что ещё не ходил по этой дороге, а только по карте видел, что до трассы тут около пары километров. Подумалось: «Пройдусь до трассы, а там посмотрим, что делать дальше».

Окрестности вокруг терминала я исходил ещё в начале весны, когда деревья и кустарник ещё не покрылись листвой, а сейчас вдоль дорожного полотна пробивались даже цветочки, проглядывающие своим разноцветьем сквозь густую зелёную траву.

За воротами порта сразу начинались поля и луга для выпаса животных. Все они огораживались естественными насаждениями – терновником.

Терновник высаживался по периметру всех полей и лугов. Сейчас он цвёл нежно-жёлтыми цветами. Издали, посмотрев на эти естественные изгороди, можно было подумать: «Какое это красивое растение. Как оно похоже на женщину своей нежной расцветкой». Но когда подойдёшь ближе к нему и присмотришься к этим цветам, то поражаешься: а и в самом деле женщина. За невинностью и нежной красотой ярко-жёлтых цветов тебя подстерегала опасность. Изнутри, из-за каждого цветка, торчали громадные шипы.

Да! Через этот естественный забор из терновника вряд ли кто проберётся. Только внизу, где ветки не доходили до земли, можно проползти, да и то не человеку, а мелкому животному.

Я шёл не спеша, разглядывая зелёные луга и цветущий терновник. Дождь перестал. Я даже сложил зонтик и с удовольствием вдыхал тёплый влажный воздух, пропитанный запахом разнотравий.

За зарослями терновника проглядывала зелень лугов, а в просветах этого естественного забора виднелись пасущиеся или лежащие коровы, вяло жующие жвачку. На других лугах паслись овцы.

Неожиданно эту идиллию нарушило какое-то шевеление под кустами терновника. Я остановился и пригляделся, надеясь, что мне это показалось. Но нет. Из-под кустов выскочил заяц. Я застыл, чтобы не спугнуть ушастого. Заяц пошевелил ушами, повертел головой и вернулся обратно на луг, проскользнув под нижними ветками терновника. Вероятно, травка на лугу его больше привлекала.

Слева от меня раскинулись распаханные поля, уже чем-то засаженные. Я перешёл на другую сторону дороги, чтобы посмотреть на пашню. А и в самом деле, на ней проклёвывалась какая-то зелень. Или мне это только показалось?

На свежей пахоте виднелись цепочки заячьих следов. Кто-то из этих длинноухих, наверное, пересекал дорогу, чтобы побегать и поноситься по просторам пашни, а потом вернулся обратно на правую сторону дороги, на луга.

Дорога пошла немного вверх, но я так же не спеша продолжил свой путь, не обращая внимания на начавшуюся морось. Но это уже был не дождь. Воздух настолько пропитался влагой, что мельчайшие капельки воды так и висели вокруг меня в воздухе.

Комбинезон я надел плотный и тёплый, надёжно защищающий меня от влаги. Как я работал в нём в машинном отделении, так и вышел с судна, не переодеваясь. В рабочих ботинках, в бейсболке, которыми нас снабжали бензовозы, и с зонтиком под мышкой.

У водителей бензовозов всегда можно было выпросить пару кепок, кружку для чая, какой-нибудь проспект, ручки – всякую мелочь, которую им то ли давали для рекламы, то ли она у них как хлам валялась в машинах.

Бензовозы бункеровали нас раз в месяц дизельным топливом. Иной раз с водителями этих бензовозов я подолгу болтал. Мужики попадались самые разные – простые и обыкновенные. Без всяких выкрутасов. Поэтому мы свободно говорили о политике, о личных переживаниях, о жизни в стране. Вообще обо всём, что придёт на ум во время непродолжительных бункеровок.

Так что, идя вдоль дороги, я не чувствовал ни холода, ни мороси. Ничего. Шёл себе и шёл, ни о чём не думая.

Мне так хотелось побыть в тишине, мне так её не хватало! За последние месяцы я очень устал от постоянного шума работающих механизмов, вибрации и постоянной качки, и моей мечтой было спрятаться от всего этого.

А сейчас здесь, среди полей и лугов, меня радовало, что вокруг не было ни проходящих машин, никакого постороннего шума – ничего. Вокруг стояла только тишина.

Я остановился и присел на придорожный столбик, который не знаю для чего торчал у обочины. Километровые столбы (здесь они отмеряли мили) стояли чуть поодаль, а это был обыкновенный столбик. Ну, обычный столбик, который неизвестно кем и неизвестно для чего тут оказался вкопанным.

Он оказался очень удобным. Я сидел на нём и бесцельно смотрел по сторонам, выпуская дым от ароматной сигареты.

Меня окружала благословенная тишина и спокойствие. Душа как будто начала оттаивать. Затушив окурок, я поднялся и пошёл дальше. В обволакивающем меня тумане и сетке мороси слышался только хруст моих башмаков об обочину дороги, засыпанную гравием.

Я шёл, шёл и шёл. Ни о чём не думая, только наслаждаясь долгожданной тишиной и воздухом, насыщенным влагой и пропитанным ароматом разнотравья лугов.

Постепенно тишина стала пропадать из-за шума проезжающих по трассе машин. По мере приближения к ней гул проезжающих автомобилей становился всё громче и отчётливее. Пора поворачивать назад. Не хотелось вновь возвращаться в цивилизацию. Хотелось хоть намного, но оттянуть встречу с ней.

И вдруг! Мне показалось или это оказалось явью? Как будто сбоку от меня, чуть правее и сзади, раздался писклявый голосок:

– Ой!

У меня пронеслась мысль: «Что за хрень такая?» – но голос и в самом деле слышался сзади:

– Ой-ой-ой!

В испуге подумалось: «Ну, ничего себе! Что же это такое?» Я оглянулся по сторонам – никого нет.

Вновь подумалось: «Вот это да! Это точно крыша у меня уже едет. Как говаривал наш молодой старпом Валерка: тихо шифером шурша, крыша едет не спеша. Да… Что не спеша, так это точно, но что она у меня съезжает – однозначно».

Я остановился и осмотрелся. Что же это такое? Откуда идёт голос?

Но вокруг никого не было. По-прежнему всё было так же тихо и спокойно. Я ничего не понял и попытался продолжить свой путь.

Но только я сделал первый шаг, как вновь послышалось:

– Ой! Ой!

Я вновь в недоумении остановился.

Странно, что это за «ой-ой» такое? И ещё раз осмотрелся. Под ногами ничего. Вдоль дороги ни спереди, ни сзади никого.

Тогда я перевёл взгляд на придорожные кусты терновника и, приглядевшись к зелени, неожиданно для себя среди жёлтых цветков одного из кустов, а точнее на его колючках, увидел небольшое жёлтое пятно.

Сосредоточив на нём взгляд, я неожиданно понял, что это не густое соцветие жёлтых цветков терновника, а какая-то жёлтая игрушка.

Сойдя с дороги и перепрыгнув через канаву, отделявшую кустарник от дороги, я подошёл к кустам и с удивлением принялся разглядывать свою находку.

Протянув осторожно руку к кусту, чтобы не уколоться, я снял с его иголок небольшого плюшевого медвежонка такого же жёлтого цвета, как и цветы терновника и поэтому сливавшегося с жёлтыми цветами кустов.

Откуда он мог здесь взяться? Я терялся в догадках.

Действительно, в руках я держал плюшевого медвежонка. Он весело улыбался и, расправив толстенькие ручки, тянулся ко мне.

Полюбовавшись на свою находку, я полушутя поинтересовался у найдёныша:

– Чего кричишь?

А он, как будто в ответ на мой вопрос, кивнул головой и махнул мне в ответ ручкой.

От таких действий нового знакомого я опешил. Это что? Явь или глюки?

Поморгав и протерев глаза, я вновь посмотрел на странного незнакомца. Я никак не мог сообразить, слышал я его голос или нет. Правда это, что со мной происходит, или мне всё это кажется? Разговаривает этот зверь со мной или это уже у меня в голове точно что-то шуршит?

Но всё-таки мишка оказался реальностью, и он действительно застрял в иголках куста терновника, ветви которого под воздействием небольшого ветерка слегка шевелились и издавали то ли шелест, то ли скрип.

Мишутка сидел на иголках. Это точно. Он не упал, а задержался на иголках терновника, когда кто-то его выкинул из проезжающей машины, поэтому и висел там.

Разглядывая свою находку, я непроизвольно подумал: «Вот это да! Если кому рассказать, то не поверят же. Точно посчитают, что у „деда“ крыша поехала».

Но чем больше я его разглядывал, тем больше он мне нравился. Каким же он оказался красивым и хорошеньким, но только абсолютно мокрым.

Медвежонок весело улыбался мне. Глазки у него были весёлые и довольные, оттого что я нашёл его, и он теперь не пропадёт, поэтому настроение у меня само собой приподнялось и хандра, последние дни не оставляющая меня, куда-то исчезла.

Разглядывая свою находку, я непроизвольно заговорил с мишуткой:

– Привет. Ты что тут делаешь? Как ты тут оказался?

А он, как будто поняв меня, в ответ махнул лапкой.

– Привет-привет, – послышалось мне.

– Ты что, и в самом деле со мной разговариваешь? – как с самым настоящим существом, понимающим меня, заговорил я. – Ну, говори, говори.

От произошедшего мне как-то стало тепло и спокойно. Значит, с кем-то и в самом деле можно будет поговорить в трудную минуту.

– Да ты весь мокрый и холодный, – посетовал я. – Иди ко мне поближе. Погрейся. Друзьями с тобой теперь будем.

Я расстегнул ворот комбинезона и положил мишутку к себе на грудь. Пусть согреется и обсохнет.

На трассу идти как-то сразу расхотелось. Не хотелось вновь очутиться в объятиях цивилизации, хотелось хоть немного оттянуть встречу с ней.

Заглянув за отворот комбинезона, я посмотрел в глаза спасённого мишутки. Вижу, а у него сбоку прицеплена какая-то бирочка с надписью. Надев очки, чтобы разглядеть надпись, я прочёл: «Нельсон».

– Ха! Так тебя что, Нельсоном зовут, что ли? – удивлённо спросил я.

Мишутка в ответ как будто даже подмигнул мне.

– Вот это да! Ну и нормально! – От изумления, что меня вновь поняли, я покрутил головой: – Ну, привет, Нельсон. Пошли назад, будем вместе куковать на нашей «Кристине». Будешь жить у меня, я тебя отогрею, высушу, и ты будешь у меня всегда в тепле. Будешь говорить мне хорошие слова. Утром будешь говорить «Доброе утро!», вечером – «Спокойной ночи!». Давай будем друзьями?

Мишутка, как бы согласившись со мной, опять подмигнул мне и утвердительно кивнул головой.

«Да, «дед», тебе точно пора домой, под бочок к жене, – вновь невольно подумалось мне.

– Но какой ты хорошенький! Какой замечательный! Я тебя тут не оставлю. Пошли домой. – И, застегнув поплотнее комбинезон, чтобы Нельсон смог согреться, я развернулся и пошёл обратно к порту.

Уже не обращая внимания на окружающий меня пейзаж, я снова подумал: «Вот это да! Надо же! Или мне это всё кажется, или Нельсон и вправду со мной разговаривает? Не понимаю».

Глава вторая

Но тут же мне вспомнился случай, который случился со мной на «Бурханове».

Судно работало на линии Владивостока – Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса составляла полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства, по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. Как-то раз он попросил меня:

– На стоянке во Владивостоке придёт к тебе на «Бурханов» мой сын. Я с молодой женой уехал впопыхах и все свои вещи оставил в Находке. Он привезёт тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут в Сиэтле заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит.

– Не затруднит, если там бомбы не будет, – полушутя пообещал я ему.

– Хорошо. Значит, я звоню сыну? – обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров приходит на борт парень.

– Я – сын Зайцева, – представился он. – Я вам привёз ящики для папы.

– Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? – удивился я его неожиданному появлению.

– Папа мне сказал, что я могу прийти к вам в любое время, – наивно ответил он.

Мы уже стояли в порту несколько дней, и я уже, грешным делом, подумал, что Зайцев не смог сообщить ничего сыну и он не приедет.

– Хорошо, давай тащи сюда свои ящики, – поняв ситуацию, разрешил я.

Так он притащил не несколько, а пятнадцать больших ящиков из-под яблок весом, наверное, по двадцать с лишним килограммов. Здоровенные и тяжеленные оказались эти ящики. Я забил ими всю ванную комнату в каюте. И плюс к тому же он принёс два свёрнутых ковра.

«Господи, – думаю, – вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать?» А потом решил, понадеявшись на русский авось: «Да ладно, может быть, пронесёт».

Таможня во Владивостоке особо нас тогда не трясла. Семён Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после выявления такого преступления несчастного морячка, который по пьяни забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно, собирали их при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.

Ну, отошли и отошли. Обычно я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику и ложусь спать. Такой режим работы и отдыха установил я для себя в течение рейса.

Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью оттого, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю: «Вот это да! Что у меня, крыша едет или я дурак какой-то?»

Я обошёл, осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из ванной комнаты. Но в ней под самый подволок стояли злополучные ящики и невозможно было понять, откуда это нечто кукарекает. Думаю: мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул – и всё. Больше не слышал кукареканья.

На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы – на один час через два дня. Получается, что в первый раз оно закукарекало в два часа ночи, потом в три, потом в четыре часа.

А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент какой-то то ли сан-францисской, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски.

По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна – преподаватель английского языка.

Как она нас дрючила, бедных и несчастных! Она вычисляла, где мы можем находиться, ловила нас, и после этого мы минимум два часа проводили в её твёрдых, жёстких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П нулевое», невзирая на ранги и должности.

А тут ещё и американец. Так что вбитые знания, подчерпнутые из уроков Галины Степановны, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох и любопытный оказался этот корреспондентик. В общении с ним иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго.

И вот как-то утром, проснувшись от кукареканья, я поднялся на мостик и увидел там американца, тупо уставившегося в лобовое стекло.

«Бурханов», построенный в Финляндии имел длину около 180 метров. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Судно имело ледовый класса, мощное и два мощнейших дизеля, а метровые льды для него в полярных морях он расщёлкивал, как семечки.

Сейчас мы шли на одном дизеле, соблюдая экономичный режим. Приближались к Алеутам. Штормило, баллов пять-шесть, но качки практически не чувствовалось из-за солидных размеров судна. Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:

– Майкл, ты живёшь в каюте прямо надо мной. Я – старший механик, если ты помнишь, – на что тот утвердительно кивнул.

Мы с ним уже не один раз вели различные беседы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский. Поэтому, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:

– По ночам тебя ничего не тревожит? – На эти слова Майкл с удивлением приподнял брови. – Потому что расположение твоей каюты примерно такое же, как и моей. – Я постарался развеять его непонимание: – И туалет, и ванная у тебя находятся так же, как и у меня.