Сказание от Сатаны

Глава первая

Помолясь Господу, по Его благоволению, получив благословение, я, Пьер из Каркасона, начинаю сей рассказ в назидание потомкам. Мы ушли из этого мира. Идущие за нами также… Да и вам, живущим ныне, не много осталось времени, прежде чем предстанете пред светлые очи премудрого Владыки миров. Только диавол, как и агнец Божий, пребывает вечно, ведя борьбу за души человеческие. Слабые и нестойкие отходят к князю Тьмы. Сильные и мужественные – к светлому Сыну Господа нашего. Таких все меньше. А в последние времена мира земного и человеческого останется совсем мало. Остальные, с покалеченной душой, слепые и глухие к Правде и Истине, но преисполненные горделивым самомнением, стоят на перепутье. А потом с радостью устремляются в царство Тьмы. Диавол хитер и коварен. Обольщает бесхитростных умом и простоватых сердцем. Приходит к ним, прикрываясь шкурой овечьей. И редко кто увидит под ней лютого зверя, по природе своей предназначенного губить мирных и послушных.

Александр отложил лист, отпечатанный на компьютере дяди Толи. Вернее, Анатолия Ивановича, родного брата его отца – Николая Ивановича. Отец умер давно. Саша был тогда еще малым ребенком. Поэтому острота горечи той утраты притуплена прошедшим временем. А дядя Толя умер совсем недавно. Оттого, наверное, сегодня у Александра слезы на глазах и на сердце.

Когда хороший человек уходит из мира, в котором остаемся мы, еще живущие в нем, то у всех знавших ушедшего появляется чувство растерянности и пустоты. Как будто часть самих себя потеряли. Малодушно начинаем искать эту часть, только теперь понимая, насколько важной она была. Озираемся вокруг, хотя прекрасно сознаем: здесь искать бесполезно. Тогда убегаем в собственную память – проверенный и надежный способ приглушить горечь утраты. Вот и Саша, грустно улыбнувшись, начал вспоминать.

В той большой семье, которая, как рой пчел, сопровождает практически каждого из нас, где не только папа с мамой и братья с сестрами, но и дедушки, бабушки, дяди и тети, родные и двоюродные, и еще масса родных по крови и родных по семейной и личной дружбе, дядя Толя выделялся своим одиноким величием. Сам поступил на исторический факультет университета. Сам, увлекшись литературой Средневековья, выучил несколько языков, ныне практически вымерших – не только латинский и греческий, старофранцузский, но и старолангедокский. Написал несколько монографий. Защитил кандидатскую, затем докторскую диссертацию. Профессор престижного гуманитарного вуза.

Он всегда был… как бы это сказать деликатнее, немного не от мира сего. Внешне обаятельный, даже веселый, он все равно оставлял у собеседника чувство, что лишь малая часть его сейчас здесь с ним ведет беседу. А другая, гораздо бóльшая, где-то там… Но где? Дядя Толя и сам, наверное, не мог бы объяснить.

Так вот, эта неравнозначная раздвоенность вызывала у всех, кто общался с дядей Толей, чувство ревности. Каждый из родных, в том числе и племянник Александр, неосознанно все же пытался встряхнуть дядю Толю. Привлечь его внимание к собственной персоне. Перевести из его закрытого таинственного внутреннего мира в этот, где все мы сейчас. Иногда такое удавалось. И тогда с удовольствием слушали его рассказы об удивительных историях давно минувших дней, в среде других народов Европы. От души смеялись его незлому, тонкому юмору, с радостью подхватывали песни, которые он начинал своим красивым баритоном.

Но чем старше становился Анатолий Иванович, тем реже он радовал своим присутствием родных и друзей. Все чаще и дольше пребывал в только одному ему известном внутреннем мире. Семью он так и не завел. Наверное потому, что такие люди любят только один раз, да и то не всегда человека. Дядя Толя был влюблен в литературу средневековой Европы. Она дарила ему тепло и радость общения.

При всей деликатности он был все же замкнутым человеком. Разве что с племянником своим, Сашей, общался достаточно часто и живо. Александр, инженер-физик, а теперь менеджер рекламной компании, все продолжал спорить с дядей Толей о пользе знаний давно прошедших лет.

– Я понимаю сегодняшних химиков, физиков, медиков, даже литераторов и поэтов… От них есть толк для современного человека. Они находят и приносят всем нам новые знания, которые делают эту жизнь комфортнее, надежнее, веселее. А то, что было когда-то, где-то, с кем-то, а потом забылось… Может, не надо ворошить прошлое? Пусть так и остается в вечном сне на кладбище памяти человеческой, – горячо отстаивал свою технократическую точку зрения Александр.

Дядя Толя, улыбнувшись, ответил тогда:

– Воспоминания о былом – как зеркало за спиной. Оглянись, всмотрись в него внимательно, и увидишь не только себя, но и то, что у тебя впереди. Однако, чтобы увидеть, надо не просто смотреть, но и понимать. Вот этим я и занимаюсь. Перевожу то, что было когда-то, в то, что есть сейчас. Даю возможность человеку современному посмотреть на того, каким он был много веков в прошлом. Умный и чуткий увидит и поймет гораздо больше, чем ординарный гражданин толпы.

Но дяди Толи уже нет. Спорить не с кем. Оттого, наверное, у Александра к чувству печали прибавилась досада – с кем теперь общаться о «высоком»? Друзья и приятели, девушки для одноразовой скороспелой и быстро засыхающей любви не годятся. Там, в их мире, все практично, прагматично и примитивно. Судьба мира и человека в нем сводится к развлечениям, курсу валюты и ожиданиям прибавки заработной платы. Или очередной «субсидии» от родителей.

Саша довольно рано, уже со старших классов школы, чувствовал, что и он, как его дядя, немного не от мира сего. Но научился умело скрывать это и изображать «своего в доску» парня, чтобы не выделяться и не вызывать подозрения у приятелей. В свое время дядя Толя помог устроить Сашу в солидную школу. В ней училось много детей из богатых семей, с влиятельными родителями. Вот они-то и стали приятелями. Потом не раз помогал материально, когда племянник стал студентом серьезного технического института. Хотя Александр почти всегда получал повышенную стипендию… Но разве же это те деньги, на которые сейчас можно прожить? Так и тянулись они: один – как к сыну, другой – как к отцу и старшему брату.

А теперь дяди Толи нет. Осталось завещание от него, оформленное со всей тщательностью. В нем все свое имущество, а главное, квартиру, небольшую, но уютную, в очень престижном районе города, он отписал своему «вечному оппоненту», племяннику – Александру Николаевичу. Другие родственники немного нахмурились – ведь квартиру можно было продать, а деньги поделить в только им ведомой пропорции. Правда, у каждого были свои цифры… Но ничего не поделаешь. Воля усопшего – закон!

И вот сейчас Александр сидит полновластным хозяином в квартире дяди Толи. Перебирает его вещи и вспоминает последний разговор в больничной палате. Анатолий Иванович лежит исхудавший, потемневший, с желтоватым лицом и удивительно большими глазами. Он смотрит на Александра глубоким прощальным взглядом и тихо говорит:

– Саша, ты хорошо знаком с современными технологиями хранения и распространения информации. Интернет для тебя все равно что дом родной. Хочу попросить…

Дядя Толя на минуту замолчал, тяжело дыша. У него онкологическое заболевание. Последняя стадия. Уже неоперабельная. Врачи говорят: «В любой момент может оставить нас».

– Дядя Толя, да мы вместе с вами и опубликуем вашу очередную статью в интернете. Как тогда, полгода назад. – Саша попытался подбодрить. Даже улыбнулся. Но это у него плохо получилось. Не улыбка, а гримаса боли появилась на лице.

– Нет, Саша. На этот раз не о своей статье хочу попросить. В шкафу, там, где висят рубашки, на нижней полке стоит старый темно-коричневый портфель. В нем лежит, может быть, самое ценное, что есть у меня. И для меня… Вам-то, прагматикам-рационалистам, то, что в портфеле, всего лишь «пустые разговоры на бумаге и пергаменте». А для нас, историков и поэтов, – сама жизнь и смысл ее стержневой. Там среди прочего мой дневник, который писал для себя. Так что не взыщи за стиль и недомолвки. Сам ведь понимаешь – когда пишешь не на продажу и не для обмена информацией, многое опускаешь… Душа быстро вспомнит и дополнит…

Он опять замолчал, как будто о чем-то задумавшись. Молчал и Александр. Через минуту Анатолий Иванович продолжил:

– Я оставлю тебе на счете в Сбербанке немного денег. Их хватит, чтобы издать малым тиражом книгу, а потом разослать по почте тем, кому надо. Список там же, в портфеле. А через год опубликуй на своем сайте. Как полгода назад мою статью о катарах.

Саша растерянно спросил:

– То есть ваш личный дневник… На всеобщее обозрение?

– Нет, нет! Мой дневник – это только для твоих глаз. Я о другом. Там, в портфеле, найдешь перевод со старолангедокского другого «личного послания» из далекого прошлого южной Франции. Впрочем, тогда та область и не была Францией. Была вольным жизнерадостным краем – Лангедоком. Граф Тулузский и его вассалы были полновластными хозяевами тех благословенных мест между Испанией и Францией. Вот о нем, о переводе тех записей, оставленных много веков назад достойным человеком, я и прошу тебя. Хотел было сам довести это дело… Да, видно, не судьба. Трудность в том, что они переплетены – мой дневник и откровения того, далекого от нас по времени и пространству достойного человека – Пьера-альбигойца. Вернее, мой перевод этих его записей. Я не успеваю их разделить. Вот и прошу тебя сделать это. Да, там еще… Более древняя история времен возникновения христианства. Их тоже включи в ту книгу. Надеюсь, разберешься, где чье. Хотя это не просто. Но ты же умный.

Дядя Толя вздохнул и посмотрел в дальний угол палаты. Потом неожиданно лукаво улыбнулся. И почти шепотом сказал:

– В этой тумбочке кожаная папка. Возьми ее. Там окончание перевода Евангелия… – Он запнулся. Через секунду продолжил: – Хотя врачи и были недовольны, но я все же втайне от них довел работу до конца. Пусть это будет последняя глава той книги. Переложи бумаги в саквояж. А уже потом начинай разбирать, где чье. Особых проблем не должно быть. Почти все листы пронумерованы.

Дядя Толя грустно улыбнулся и отвел взгляд в сторону. Александр начал было привычно врать:

– Да врачи говорят, что у вас дела могут пойти на поправку… Вам еще долго жить…

Но Анатолий Иванович прервал:

– Саша, сынок. Не надо… Я все знаю, потому и прошу. Жить долго хорошо. Но лучше – правильно. Когда обучаешь душу свою еще чему-то полезному, для себя и для Бога. Тому, что поможет ей благоденствовать в дальнейшем существовании. Ну, все… Иди. – И пожал на прощание руку.

Александр вновь посмотрел на лист, который держал в руках. Ясный, четкий шрифт принтера, которым был напечатан текст, совершенно не подходил к тому, что там написано. Если бы рукописный вариант, да еще гусиным пером – тогда другое дело. А тут… Компьютер, механизм и… о душе.

«Предназначенного губить мирных и послушных, – вновь прочитал он. – Много несправедливости, унижений и боли испытали мы в последние годы. Особенно тягостно то, что происходят они от тех, кто называет себя братьями нашими – христианами. Да только забыли они Христовы заповеди. Обуянные гордыней, жаждой власти и сребролюбием, переродились в слуг диавола. Называя нас еретиками, сами суть племя нечистое. Предводитель их – они называют его «Папой», – пребывающий в великом городе Риме, как когда-то жившие там до него властители, столь жесток, сколь и коварен. Под лицемерным призывом защитить веру христианскую от еретических взглядов собрал большое войско из заблудших душой, с неразвитым умом, а то и просто желающих поживиться чужим добром разбойников. Пришли они в наш благословенный край под водительством свирепого Симона де Монфора. Имя его проклято в веках чистыми верующими за кровь невинных людей, пролитую им и его приспешниками по наущению диавола, обрядившегося в одежду первосвященника. Сей преступник законов Божьих и человеческих, словно хищная птица, налетел на нас. Острыми когтями разрывал кожу, пожирая внутренности. Но перед тем выклевал глаза наши. Мы же не могли ему противиться. Ибо заповеди Господа нашего Иисуса превыше всех страданий тела и самой жизни в этом злом мире. Мы, «Совершенные», не должны убивать и противиться злому. Подставляя другую щеку для удара, мы пытались усовестить человека. Не жалость его нам нужна, но стыд за содеянное. Увы… Этот мир создан злым богом».

Александр отложил лист в сторону. С досадой достал из кармана беззвучно вибрирующий мобильный телефон.

– Привет… Да вот, знакомлюсь с наследством от дяди Толи… Нет. Ну что ты… Он был бессребреником. Хотя и профессор. Но ты же знаешь, они теперь малооплачиваемые. Так что в основном бумаги разные. Исписанные… Нет. Меня не ждите. Какой ресторан?! У меня дядька родной умер… Я ему так обязан. Он мне вместо отца… Можно, конечно, и помянуть. Но давай как-нибудь в другой раз… Ну да. И квартиру тоже… Ничего. Пусть твой «аэродром» отдохнет от меня. Еще будут посадки… Пока. Бай…

Саша прервал разговор. Это звонила Валя. Его очередная подружка. Учились вместе в одном классе. Перебрасывались ничего не значащими фразами и взглядами. Ну, пару раз целовались, по пьяни… Так ведь, ничего серьезного не было. А теперь, видимо, возраст поджимает. Все старается в свои женихи записать. Да и ему уже под тридцать. Пора подумать о своей семье.

Валя устроила его на работу в одну из фирм своего папы. В рекламное агентство. Так что теперь целыми днями приходится обсуждать, как бы еще одурачить обывателя и заставить купить то, что ему не нужно, но за что заказчик рекламы перевел на счет их компании деньги.

Конечно, когда он пришел, получив диплом, в научный институт, было куда веселее. Но зарплата, вернее, ее более чем скромный размер, быстро опустила мечты и желания с неба на землю. Не сидеть же всю жизнь на шее у матери и отчима. Им еще двоих, уже совместных детей надо поднимать и ставить на крыло. Начал было готовиться к отъезду за границу, в Европу, да задумался: кому он там нужен? А тут Валя повстречалась. В кафе за столиком долго смеялись, вспоминая «Амебу» – учительницу биологии и их классного руководителя. Не злую, но странноватую старую деву. Потом поехали к Вале домой. Потом…

Да что уж вспоминать. Через неделю Александр Николаевич – новоявленный заместитель руководителя творческого отдела рекламного агентства ее папы. Мать одобрила такой неожиданный поворот. Отчиму, как всегда, было все равно. Остальным родным тоже. Лишь дядя Толя кисло усмехнулся: «Утешает одно. Может быть, разовьешь литературный талант?»

И вот теперь, когда Саша успешно больше года продвигает то новую модель женских прокладок с крылышками, то безотказные тесты на беременность, то яйцеварки, то кофемолки, Валя все чаще стала звать его в свою роскошную квартиру. Ее большая двуспальная кровать – он шутливо называл «аэродром», – все чаще становились местом для бесед… Наедине.

Отец Вали Виталий Эдуардович постоянно куда-то уезжал. У него, кроме рекламного агентства, еще несколько компаний. По бизнесу – очень успешный, по характеру – стремительный и бескомпромиссный, он тоже стал изредка обращать внимание на своего главного креативщика. Существенно увеличил зарплату. И, по-видимому, одобрил выбор своей единственной дочери. А ему самому семью заменяла работа.

Мать же ее, Анжелика Васильевна, давно, сразу после развода, уехала в Америку. Иногда звонит Вале. Пару раз говорила и Сашей. Но у нее теперь своя жизнь. И если старшая дочь выйдет наконец-то замуж, то будет меньше головной боли.

Казалось, все просто и ясно. Он хотя и бедный, но видный жених, надежный человек. Она – не очень красивая, зато богатая невеста. Правда, в последние месяцы деньги папы и умелые руки пластических хирургов и косметологов быстро преображают Валю. Саша не без удовольствия стал ловить завистливые взгляды друзей и одноклассников. Однако было что-то, он и сам не понимал что, которое препятствовало сделать такой простой и естественный шаг – предложить Вале если не сердце, то хотя бы руку и тело для совместной жизни.

Нет! Нет! Он не был мечтателем-идеалистом. Примерный воспитанник своего времени и окружения, Саша материальную составляющую жизни, как и остальные его друзья, родственники и приятели ценил, больше всего. Ему казалось, что это именно то, что дает свободу для ума и покой сердцу. Но чем больше укреплялось его финансовое благополучие – за прошедший год успел сменить своего еще не старого «авдеича» (автомобиль «Ауди») на новый престижный «бычок» (тоже немецкой сборки «БМВ»), – тем все явнее просыпалась тревога: туда ли он идет?

Став зятем Виталия Эдуардовича, Александр Николаевич как минимум возглавит рекламное агентство. Но продолжать дурачить обывателя ему уже не хотелось. Да и по характеру своему – Саша теперь отчетливо чувствовал это – он не подойдет на роль управленца. Поэтому с такой радостью отверг предложение Вали пойти в ресторан «оттянуться» с друзьями-одноклассниками по случаю приезда из Лондона одного из них. А на ее – «аэродром теперь пустой и холодный» Саша ответил обнадеживающе: «Еще будут посадки…»

Он не спеша продолжил листать большую папку, взятую из портфеля. В прозрачных файлах, скрепленных скоросшивателем, было иногда по одному, но чаще по несколько листов стандартного размера. Почти все тщательно пронумерованы. Дядя Толя любил порядок, тем более в работе. На листах в основном отпечатанный на принтере текст, но кое-где попадались исписанные рукой Анатолия Ивановича. Да и между отпечатанных строк он что-то часто дописывал. А тут еще начали мелькать то в одном, то в другом файле какие-то клочки бумаги с его заметками. Так что работы будет много.

«Ты же умный… – вспомнил последний разговор Александр и грустно улыбнулся: – Если бы было так, то уже давно катался как сыр в масле заместителем и первым помощником Виталия Эдуардовича. Или за границей, в Европе, успешно строил бы карьеру от старшего лаборанта к научному сотруднику». А он вот застрял на перепутье. И не знает, куда двинуться дальше.

«Так в чем же придется разбираться?» – вернулись его мысли к папке с пластиковыми файлами. Наугад вынул еще один лист. Внизу написан номер от руки – 246. А ведь это еще меньше половины, прикинул он объем пролистанных файлов. «Да! Работы будет много. – вновь подумал Саша. – Ну и хорошо. Все веселее жить», – успокоил сам себя он. И начал читать, что же здесь, на этом листе, написано.

«Они в основном серая бестолковая масса. Животная жизнь для них – единственная форма существования», – говорили мне боги. Хотя попадаются иногда чудаки. Например тот, о котором ты спрашиваешь. Его я вынужден был распять, чтобы не обвинили в укрывании врагов цезаря. Он начал спорить со мной, когда я решил еще раз выслушать его наедине. Хотя, поддавшись беснующейся толпе, уже осудил его. Все убеждал меня, что Бог только один, и ему Он шепнул другое: «Найди слова, соверши поступки, которые вызовут в человеке добрые чувства, светлые мысли, очистят, хотя бы ненадолго, небо его души от тяжелых туч тоски и тумана обыденности. И вспомнит человек, что все вы – люди, дети Мои, Божьи».

– А это любопытно… – подумал Александр. – Это что? Слова того самого префекта Палестины, который велел распять Иисуса Христа?

Но тут вновь мелкая беззвучная дрожь мобильного отвлекла внимание. Опять звонит Валя. Хочет приехать к нему на эту квартиру.

– Валюша… Давай в другой раз… К тетке срочно надо, – соврал он.

Ему не хотелось пускать в эту маленькую тихую и уютную квартирку никого другого. Как будто появление еще одного человека разорвет молчаливый покой и тишину. Здесь он мог отдохнуть от суеты. И перелететь в тот таинственный мир, в котором столько лет жил дядя Толя. В его доме не было телевизора. Лишь старенькой, но дорогой музыкальный центр, хорошая акустическая система и огромное количество компакт-дисков. Но все – классическая музыка, релакс да этника.

– Так что же дальше…? – вернулся Александр к папке Анатолия Ивановича. Вынул из файла следующий, двести сорок седьмой лист.

Твой Бог немощен. Потому вовсе он и не Бог, а просто твоя выдумка. Боги от остальных отличается властью и силой. Сейчас я Бог для тебя. Только мне доверено провидением подарить тебе жизнь, чтобы ты и дальше мог удивлять это племя жестоковыйное и бунтарское своими врачеваниями, магией и фокусами. Но тогда ты должен обещать служить мне. Или приказать исполнить приговор, вынесенный не мной – твоими соплеменниками. Хотя не должно гражданину Рима, аристократу и всаднику, префекту самого императора, унижаться перед зловредными туземцами. Уступать им. Но ты сам слышал, как они обозлены тобой. Да еще лукаво добавляют о своей любви к цезарю.

Однако этот худой, ничем не примечательный человек не упал передо мной на колени. Не распростерся ниц, моля о пощаде. Он лишь грустно посмотрел и ответил: «Только Богу своему служи. И Ему поклоняйся».

«Вот и посмотрим, как он поможет тебе…» – усмехнувшись, ответил я. Потом, велев побить его плетьми за неуважение к власти и возмущение порядка, приказал обрядить в багряницу, дать в руки трость и надеть на голову венец из терновника. Да сделать так, чтобы острые шипы проткнули его кожу и по лицу потекли капли крови. Много черни иудейской смотрело на это действо. Особенно позабавило их, когда воины-римляне становились перед ним на колени. Кланялись и кричали: «Радуйся, царь иудейский!» Потом, отобрав трость, били его по голове. Я думал: «Может, пожалеют его соплеменники?» Вывел его, избитого и униженного, перед толпой и сказал: «Я не нахожу никакой вины в нем». Но они лишь громче стали кричать вновь: «Распни! Распни его!» И это те самые, которые почитали за пророка и великого учителя, когда он спасал их от несчастий и болезней. Поистине – чернь живет одним днем. Беспамятная, трусливая, жестокая, лживая и неблагодарная! Я посмотрел на него и усмехнулся: «Вот они… Твои «дети Божьи». Но он молчал. Ничего не отвечал мне. То ли от стыда за них, то ли в задумчивости».

Мелодичный звонок у входной двери вновь отвлек Александра от текста: «Кого это…?» Он нехотя, вернув лист в стопку других, лежащих в этом файле, пошел открывать дверь.

– Мам! Но у тебя же есть ключ от квартиры. Зачем звонишь? – удивился Саша, увидев ее на пороге.

Еще не старая женщина, она, однако, была уже в том возрасте, когда большинство перестают бороться за ускользающую молодость и утешают себя тем, что теперь они в «элегантном возрасте». Его мать, Серафима Сергеевна, после смерти своего первого мужа, отца Саши, быстро нашла себе второго. Молчаливого и работящего человека – Петра Викторовича. Скоро у них появились свои дети, но мать продолжала ревностно опекать своего первенца – Сашу.

Она смущенно улыбнулась, зайдя в квартиру.

– Да мало ли… Может у тебя подруга какая? Вероника, или еще кто…

– Да нет… Ее забудь. Мы расстались навсегда. Она скоро замуж выходит за другого. А мне без нее даже лучше, – немного скривившись, как от капли уксуса, усмехнулся Александр.

– Пора бы и тебе подумать о своей семье. Ведь скоро тридцать… Неужто бобылем, как дядя Толя, хочешь остаться? У него, поди, и женщин в личной жизни не было. Все какие-то книжки да фантазии, – начала мать свою старую песню.

Она уже несколько лет точит сына за холостяцкую жизнь. Но то девушки его приезжие, приютились у родственников, жить молодой семье негде, а снимать квартиру – не с его институтской зарплатой, то вспыхнувшая было любовь, вернее, интерес, быстро гасла, и он без сожаления искал другую. А теперь, кажется, и денежный вопрос, и квартирный решены, и мать по-своему, по-женски, вновь взялась за старое:

– Мне уже пора внуков воспитывать. Ты старший, с тебя и спрос. Дядя Толя был приспособлен к одинокой жизни. Не то, что ты.

Она, как и все остальные родственники, упрямо называла Анатолия Ивановича дядей Толей, хотя он был ненамного старше ее. Но виделось в нем что-то аристократическое и возвышенное, что придавало в глазах окружающих дополнительные вес, рост и возраст. Так и повелось: «дядя Толя сказал… дядя Толя передал…»

– Мам. Ну вот возьму и на первой встречной женюсь. Сама ведь потом начнешь сердиться на меня. А виновата будешь ты. Все подзуживаешь, – недовольно буркнул Саша. Ему неприятен этот разговор. И чтобы прекратить его, он попытался перейти на новую тему: – Идем на кухню пить чай.

– Некогда. Я ведь и зашла – взять твое постельное белье и рубашки, чтобы постирать. Завтра большую стирку наметила, – захлопотала мать, открывая шкаф и перебирая его одежду и простыни.

– Ма… Да я сам. У дяди Толи все есть. И стиральная машина тоже.

– Вот когда женишься, тогда и прекращу опекать. Ведь надо не только постирать, но и погладить.